НРАВСТВЕННОЕ ИЗМЕРЕНИЕ
НЕ СИБИРЯК ЛУКА АБРОСИМОВИЧ, с этого он и разговор начал. Только руками развел,
дескать, как хотите, а нездешний. Есть своя закуть, хоть и далеко, не
доведется уже побывать, а туда тянет, там сердце.
Родился Рудько в Белоруссии, там его корни, в деревне Дворище Витебской области. В Дворище первый раз солнце увидел, хлебушка покушал, ходить научился. Все это давным-давно было, еще до революции. Тогда белорусы любили жить большими родовыми гнездами. Милое это дело, когда через плетень дом брата или сестры, с отцом и матерью каждый день видишься. Когда нет на деревенском кладбище чужой могилы, за любым крестом родной человек. Придешь помянуть предков, корни свои, поговоришь с умершими, попросишь у них прощения... В году один родительский день, а Душа после него на долгие месяцы высветится.
— Считай, с парней по таежным деревням возле Енисея живу, — с подкашливанием выговаривает старик, — а Дворище так хорошо помню, вроде и не уезжал. Сейчас бы вошел в дом, сразу показал, где чугунки с картошкой стояли, где закуть для теленка была.
Половину его родственников выбили в гражданскую войну. Сказать, кто больше зверел тогда на расстрелах, красные или белые, сегодня трудно. У тех и других патронов хватало, чуть не так заговорил — к стенке! Не отдал с большой натугой приобретенного июня, значит, контрреволюция, отдышал свое. Не записался в полк к белым, значит, красная сволочь, опять отдышал.
Такое мародерство и беззаконие увидели Рудько в гражданскую — не приведи бог. Пережили это — навалился голод.
За голодом пришло лихолетье раскулачивания. Однако семьи Луки Абросимовича оно коснулось уже в Сибири, в Тасеевском районе Красноярского края, куда отправили их на вечное поселение.
Семья была прочной по тем временам: мать, отец да десять детей. Двенадцать ртов, каждому по ложке каши — уже чугунок. Где только взять ее, кашу эту, на что купить? Слезами матери детей не на кормишь. Побираться идти? "Гак в деревнях сами с голоду выли. В 1929 году привезли Рудько в Красноярский край. За год до этого в Сибири побывал товарищ Сталин, помогал решать проблемы хлебозаготовок. Снял всех слабовольных прокуроров и судей, поставил «преданных делу народа». Сволочей, каких еще было поискать. Отбирали они у крестьян все подчистую. Попутно - находили классовых врагов, кулаков и подкулачников. Одних, как в гражданскую, — к стенке, других — в ссылку. Хотя «уда еще дальше было отправлять? Глушь и Тасеевский район.
— Я с десятого года рождения, — говорит Лука Абросимович, — к тому времени уже взрослым парнем был. Долго рядили с отцом, как не дать семье умереть с голоду. Решили с землей не связываться, . все равно ее отберут, пошли плотничать. Батя по этому делу мастер был, знал, с такого конца за бревно браться, вот и подались по деревням наниматься.
НО В ТО ВРЕМЯ ЛК)ДЯМ НЕ ДО РОСКОШНОЙ крыши над головой было, в живых бы остаться. Если и нанимали отца с сыном рубить дом, стайку или баню, то в дальней-дальней деревушке. В 1935 году остались Рудько совсем без работы. Бросил Лука Абросимович топор, уехал в Северо-Енисейский район в деревню Еруду. Возил грузы к золотым приискам. Здесь женился, поставил себе дом и много-много лет в этой Еруде прожил.
— Своих детей у меня не было, — говорит Рудько, — Прасковью брал уже с двумя малыми. Вот их кормил и воспитывал.
Четыре года назад первая его жена Прасковья Филипповна Сайгушкина умерла, дети ее давно по сторонам разъехались, свои семьи, забыли про старика, сошелся Рудько с такой же одинокой бабушкой Александрой Максимовной Казариной, доживает век вдвоем. Правда, переехали из Еруды в соседнюю деревушку Малую Калами, поближе к родственникам Александры Максимовны, чтобы не так скучно было. Сельский Совет выделил им однокомнатную квартиру.
Старики в одиночестве — дело привычное, но не об этом разговор. Сразу по приезде в Малую Калами взялся Лука Абросимович рубить себе новый дом. Купил за сто пятьдесят рублей усадьбу со сгнившей халупой, разломал гнилье и принялся заливать фундамент под просторный пятистенок.
— Мне любо, когда свой угол, — неторопливо делится тем, что на сердце, Лука Абросимович. — В казенной квартире не так дышится, вроде грудь стягивает. Дом у человека должен быть свой. Чужое оно и есть чужое, вроде как голову взаймы попросить.
Дом стоит на бугорке. Мы утром приехали, только что прошел небольшой снег. Он в этих краях и в июне не редкость. По следу на свежем снегу и определили, что Лука Абросимович на стройке. Шаги у него мелкие-мелкие, ступня к ступне. Ребятишки так балуются, любят торить в снегу дорожки, а старику шире просто не шагнуть, не те годы, не разбежишься. Уже когда поближе познакомились, увидели: ходит Рудько, сильно наклоняясь вперед, совсем медленно. Тем более удивительно, что хватило сил практически одному построить дом. Сруб на крепком фундаменте стоит, крыша под новым шифером матово поблескивает на солнышке. Высокая построена крыша, островерхая, чтобы снег с нее зимой сам скатывался. Потолок и пол в доме уже настелены. Осталось окосячить окна и двери, оштукатурить стены, печку сложить, побелить все на два раза, выкрасить и — заходи.
— Это вам молодым скоро да споро, — не согласился Лука Абросимович, — а я так маракую: четыре года строю, и еще делов года на два. Теперь окосячиваю окна. Косяки тешу из круглого леса. Значит, сначала все нужно вымерить, аккуратно окромить, потом уже пазы выбирать. Да и сами (косяки, как в старину, делаю на конус, чтобы рамы можно было выставить только из дому. Так что при хорошем здоровье у меня на одно окно минимум три недели уйдет. Помножь на пять, посчитай, сколько получится. Потом двери.
— Лука Абросимович, соседи говорят, этот дом вы полностью построили один. Как смогли-то?
Деду нравится мое недоумение, потому на каждый вопрос он крутит головой и шйбче улыбается:
— С божьей помощью строю, я человек верующий. Утром подхожу к дому, помолюсь и за дело. У плотника на первом месте голова. Если больше руками думаешь, на жилы надеешься, обязательно сорвешь себе пуп. Только по Северу с бригадой плотников построил я 110 домов, семь драг, для себя лично уже пятый дом рублю, кое-чему научился. Вон, к примеру, матица, восемь метров длины и в обхват толщиной, а наверх пошла, будто сама туда торопилась. Мужики утром едут к драгам, кричат, дескать, подожди, дед, до вечера, будем возвращаться, поможем, затащим тебе матицу. Подьехали они вечером, спасибо, а она уже где надо лежала.
БРЕВНА НАВЕРХ ОН ЗАТЯГИВАЕТ по лагам. Вбивает наверх сруба два штыря. Сначала один конец лесины подтягивает: обмотает веревку вокруг штыря, берется за другой. Часа за два бревно на месте. Но это еще полдела. Бревно должно ложиться на нижнее бревно пазом — специальной выемкой. Дополнительно крепится шкантами — деревянными штырями, торчащими в нижнем бревне. Чтобы бревна плотно прижались друг к другу, нужно пройти по всей длине верхнего и простучать специальной чуркой — борцем. В свое время мне самому приходилось им работать, так ведь по брусу ходил, не по круглому бревну, и то с трудом держал равновесие, хотя и почти в три раза моложе деда Рудько. А каково восьмидесятилетнему старику молотить этим борцем по бревну на высоте двух- двух с половиной метров? Справился Лука Абросимович и с этим, потому что настоящий мастер.
Ходили мы с фотокорреспондентом Анатолием Токарем и удивлялись: как он один ставил стропила, шифером крыл крышу?
— Чего же тут особенного? — ребенком смеется старик. — Леса делал. Так до самого конька у меня леса и стояли. Я их из еловых жердей делаю, легкие они, под силу.
На виду у деревни работает Лука Абросимович. Люди давно привыкли, что с раннего утра и до заката стучит старик топором на стройке. Бывает, приходят соседи — помогут. Секретарь исполкома райсовета И. Е. Власюк советовала деду не мучиться, нанять заезжую бригаду плотников. Он, оказывается, вначале и сам так думал, да не по его вкусу нынешние плотники ставят дома.
— Я им предлагал за один ряд на срубе по двадцать рублей, — говорит дед, — только делайте, как положено, мне абы как ни к чему. Бревно должно быть подогнано к бревну, чтобы в паз комару не пролезть. И шкант вбивается плотный-плотный, трактором наезжай на дом, он должен выстоять. Мы раньше только так дома рубили, потому они все и стоят. Смеются заезжие плотники: мы, дедушка, так не умеем. Не умеете, так научу. Раньше ведь строили, спаси бог слукавить, заметит хозяин что-то не по ему. сразу в работе откажет.
После такой длинной речи старик мягчеет душой, пускается в рассуждения, что нет на свете дела краше плотницкого. Потому как не просто крышей и теплым углом обеспечиваешь будущего хозяина дома — счастье ему даришь. Дескать, сам оч давно это понял, еще когда пошли с отцом наниматься в люди по плотницкой части. Многие тогда не хотели строиться: зачем, неизвестно еще, чем завтрашний лень обернется? Старший Рудько их уговаривал: не исключено, могут прийти и отобрать дом, раскулачить, но весь когда-нибудь пройдет смута, наступят добрые времена.
НЕТ ТЕПЕРЬ У ЛУКИ АБРОСИМОВИЧА никого из водных. Кто убит в гражданскую, кто раскулачен, большинство братьев и сестер все-таки умерло с голоду. Один он. Однако поближе познакомишься, с соседями поговоришь, оказывается, один он никогда не жил и не живет Все время среди людей, постоянно кому-то нужен. То несут к нему ребенка лечить от крика младенческого, от сглаза, то идут травки какой-нибудь попросить. Старик давнишний и умелый травник. Нередко и просто так заходят, послушать рассказы Луки Абросимовича о прежней жизни.
— Я сам не знаю, как это у меня получается, — говорит собеседник, — бабка лечебным молитвам в детстве учила. Но можно и совсем другие слова говорить, все равно помогает. Вот и рожу заговариваю. Тут недавно одна женщина приезжала, нога, как столб, распухла, ко¬жа лопаться начала. Не помогли больницы, ко мне отправили. Я с неделю на эту ногу шептал, теперь женщина и забыла про болезнь.
Соседи-атеисты говорят, что секреты врачевания Луки Абросимовича в доброте его и заключаются.
Если вспомнить мытарства Луки Абросимовича в детстве, голод и выселение, которые пришлось ему вынести, унижение, легко предположить, что мог бы старик озлобиться, уйти в себя, запить наконец. У нас такое нередко бывает.
— Вера мне помогала, — считает он, — отец в бога верил, и я верю. С молитвы начинаю день, молитвой кончаю. Были у меня годы совсем плохие, да мало помню их. Бог оставил в душё хорошее.
Сидели мы, слушали друг друга. Потом умолкали, Говорили только шумные ручьи. Вертелся и вертелся на языке вопрос, задать который старику я так и не решился. Он завел речь о печальном.
— Чего уж тут, за чужую спину не спрячешься, наш черед помирать. Дано было время и на песни, и на слезы, отзвенели свое, — Лука Абросимович долго комкал в ладонях носовой' платок. — Приходят ко мне знакомые, иногда ворчат. Зачем, дескать, тебе. Лука, новый дом, помирать скоро, не успеешь и построить, вымучаешься только. Я и без подсказок пока соображаю. Вряд ли мне удастся в нем пожить. Еще и за топор не брался, об этом думал. Так меня не будет, дом нешто пропадет? Людям останется. Вон какая в Малой Калами очередь на квартиры. Потому и делал все на совесть, что людям останется. Зайдет молодая семья, детишки у них появятся. Дети будут по моему полу ползать, не простынут. Пол видишь какой, специально внакладку сделан, чтобы теплым был.
Вон как, оказывается. О бездуховности пишем, черствости и озлоблении, а святость рядом. Сколько добра, искренности и любви в крови нашего народа! Какое должно было быть необыкновенное сердце у матери, воспитавшей такого сына. Спасибо вам, Лука Абросимович, да последний построенный дом, за все, что раньше построили, за добрые слова, которые го-ворили. За тепло спасибо.
А. СТАТЕЙ НОВ. спец. корр. «Красноярского рабочего».
Северо-Енисейский район.
Красноярский рабочий 21.04.1990