Судьбы суровый приговор
Указ от 28 августа 1941 года о переселении немцев с Поволжья, называют «черным». Его несколько казенных, официальных строчек сломали судьбу тысячам ни в чем неповинных людей, лишили их родного угла, всего, что было нажито своим трудом. Именно после выхода в свет этого документа начались репрессии относительно людей немецкой национальности.
Реабилитированная Каролина Карловна Лоренц, проживающая в селе Ермаковское, рассказывает:
- До депортации в Поволжье была целая автономная немецкая республика. Родилась я в селе Мессер. Это было большое, культурное село. Там меня крестили в церкви, которая стоит до сих пор.
В августе 1941 года вышел указ о высылке немцев с Поволжья за подписью Шверника (по иронии судьбы, один из моих внуков, Алексей, родился 28 августа, то есть в тот день, когда много лет назад, был издан указ о депортации немцев). Всех жителей села собрали у совхозной конторы. Человек в военной форме терпеливо ждал, пока успокоятся, и сразу заговорил об опасности, которая грозит местному населению: «Идет война, и в первую очередь пострадает этот народ, - сказал он. - Этих людей надо эвакуировать…»
Никто ничего не понимал, почему надо куда-то уезжать. До меня дошло только одно - в семью пришла беда. На момент депортации, в сентябре 1941 года, папа (Карл Андреевич Лоренц) с нами уже не жил. Они с мамой развелись, и у него была другая семья (уехал в Саратов учиться на рабфак и не вернулся). Мне тогда было двенадцать лет, маме, Марии Петровне, – 36. У нее, кроме меня, были еще старшие дочери, Дора и Ирма. Сборы были недолгими. Мы взяли в руки по узелку с самым необходимым (у нас, девочек, было с собой только по два платьица), в последний раз окинули взглядом жилище и, утирая слезы, вышли на улицу.
Хоть и маленькая я была, помню, что нас, колонну отъезжающих, сопровождали танки. Так добрались мы до Саратова, а там - в товарный вагон и на Восток. Пока ехали до Урала, мы считались эвакуированными. Нас по дороге, на больших станциях даже кормили горячим обедом в привокзальных ресторанах. А как только перевалили за Урал, сразу стали спецпереселенцами, про обеды словно забыли. Голодовали сильно. Мы, дети, даже не просили у мамы есть. И она потом говорила: «Хорошо еще, что дети не донимали меня едой, как будто все понимали...»
В середине октября прибыли в Кокчетавскую область Казахстана. Выгрузились в степи – ни кустика, ни домика. Через некоторое время приехали на подводах жители соседних аулов и деревень и разобрали спецпереселенцев. Мы попали в село Зеренда, определили нас квартировать к русским. До сих пор вспоминаю эту семью, где к нам отнеслись по-человечески: помогали, чем могли, поддерживали, утешали. А в целом страшно вспомнить, как жили. Всю войну скитались по чужим углам и баням, терпели унижения, старались угождать хозяевам. Если немцам давали участок земли под картошку, то очень-очень далеко. Доставалась она нам трудно. К высланным немцам со стороны населения отношение было разное. Кто-то не любил нас, а кто-то проявлял участие. Казахи, например, делились с нами едой. Может быть, люди относились бы и лучше к нам, но, скорее всего, боялись впасть в немилость властям. Ведь шла война…
В 43-ем шестнадцатилетнюю сестру Дору отправили в трудармию, в Соликамск, где она работала на лесоповале. Маме, которая в Поволжье была учительницей немецкого языка в русской школе, поначалу не давали никакой работы - была она маленькая, худенькая. Позднее ей нашлась работа учителя.
Я до высылки закончила пять классов немецкой школы. Школа была немецкая, но русский язык преподавали по два часа ежедневно, так как он был государственным языком. И все равно я владела им недостаточно, и потому, приехав в Казахстан, с трудом понимала русскую речь. Только со временем освоила язык уже основательно.
Когда подросла, меня тоже отправили в трудармию, в Караганду, там трудилась на кирпичном заводе. Работали только ночами, днем наше место занимали заключенные. Да и мы жили нисколько не лучше их, только что не за колючей проволокой. Проживали строго в указанном районе города, шаг вправо, шаг влево за отведенную территорию – пять суток ареста. Регулярно отмечались в комендатуре. Каждые десять дней ходила туда на отметку. Комендантом был человек по фамилии Хрущев. Очень был жесток. Помню случай. Бежала отмечаться прямо с работы с гаечным ключом в руках. Это был по тем временам ценный инструмент, и оставить его было нельзя, за это могли бы спросить по всей строгости. Пришла в комендатуру, стою с ключом в очереди, и никак до меня очередь не доходит, все других вызывают. Ждала-ждала да и спрашиваю: «Когда меня примите, сколько уж людей прошло!» А комендант в ответ: «А ты убери холодное оружие!» Пришлось мне выйти, дождаться, кому бы можно было доверить этот гаечный ключ на время…
Спустя два года Каролину перевели с кирпичного завода на центральный ДОК, послали учиться на кочегара. Окончив курсы кочегаров, семь лет отработала по этой специальности на ланкоширских котлах. Угробила здоровье, получила профессиональную болезнь - туберкулез, начались новые проблемы – длительное лечение, операция… Всего в Караганде она проработала девять лет.
В 1956 году для немцев были сняты ограничения. Кстати сказать, когда с немцев снимали ограничения, всем предлагали дать расписку о том, что они не будут претендовать на возвращение в Поволжье и на компенсацию за оставленное там имущество. Дала такую расписку и Каролина.
Получив свободу передвижения, Каролина приехала в Ермаковское, где проживали ее сестры и мать. К этому времени у нее была уже своя семья. Здесь окончила семь классов вечерней школы, а затем Шушенский сельхозтехникум, где получила специальность техника-механика. Ермаковский климат, как оказалось, был противопоказан молодой женщине с открытой формой туберкулеза. Она стала болеть еще больше. К тому же и снабжение в селе было не особенно хорошим, по сравнению с Казахстаном. Каролина уехала искать лучшей доли на целину. Трудилась там механиком, сортировщицей, нормировщицей. Позже снова вернулась в Ермаковское, работала в откормсовхозе, а когда его ликвидировали, перешла в Ермаковский филиал Минусинской автобазы диспетчером. Получила от предприятия благоустроенную квартиру. Отсюда, спустя 11 лет, ее проводили на пенсию.
- Где бы я ни работала, любила и уважала всякий труд. Работа у меня всегда была на первом месте, - улыбается женщина. - Чего только не натерпелась за жизнь. Разве можно передать словами, что пришлось пережить за все те годы. И оскорбляли, и унижали, и угрожали. Но хороших людей все равно было больше. Где бы я ни жила – у меня всегда самые лучшие соседи, самые лучшие сослуживцы. Особенно теплые воспоминания остались об однокурсниках, меня в училище иначе не называли, как Линочка.
Реабилитировали Каролину Карловну еще в Казахстане. Этому предшествовали годы переписки и бумажной волокиты. Оказалось, что это целая процедура. «Нет, чтобы реабилитировать сразу всю нацию, подвергшуюся депортации, - рассуждает пострадавшая от репрессий. - Нет, каждый должен был индивидуально добиваться реабилитации».
Отца Каролины, учителя истории и географии, вместе с его новой семьей тоже выслали из Поволжья. Он был болен, но, несмотря на это, его семь раз отправляли в трудармию, на Север Красноярского края. Умер он в селе Иджа Шушенского района, повинившись перед дочерьми и Каролиной, в частности, за то, что когда-то оставил их.
Подверглись репрессиям и другие родственники большой семьи Лоренц. Отправляли их кого куда: в Казахстан, на Алтай, в Красноярский край. Родного дядю Александра Генриховича, например, сослали с семьей на Алтай. Потом его арестовали и отправили в лагерь. Пробыл он там 14 лет и вернулся. За время его отсутствия жена и сын умерли от голода. Позднее, после реабилитации, ему вернули всю зарплату за 14 лет, оправдали, восстановили в партии.
- Когда он вышел на пенсию, приехал к нам и встретился со всеми сестрами, - говорит Каролина Карловна. - Помню, проговорили с ним всю ночь. Я спросила: «Ты, дядя Саша, столько выстрадал. Ты обозлен на власть?» А он ответил так: «Тебя мама когда-нибудь била?» «Да», «А ты за это сердишься на нее?» «Нет, не сержусь». «Так, вот и я – нет».
А у меня осталась досада. Все взяли, что было. Детство у нас отняли, юность отняли. Мы помногу работали, не щадя себя, теряли здоровье. После Сталинградской битвы столько похоронок людям приходило. Немецким детям невозможно было выйти на улицу – и дразнили их, и били. Но дети-то в чем были виноваты? А в чем была вина обрусевших немцев, живших в России несколько веков и ставших гражданами этой страны? Почему трудолюбивые, честные и порядочные немцы вдруг в одночасье превратились в людей второго сорта и подверглись репрессиям?! – задается вопросами Каролина Карловна.
Прошли десятилетия. Многие репрессированные давно ушли из жизни, так и не получив ответа на постоянно мучивший их вопрос: «За что?» Никто не ответит на него и ныне живущим.
Нина Котова
Девятилетняя Каролина с мамой
Сестры Лоренц (слева направо) – Каролина, Ирма и Дора.
Каролина в 17 лет