Воспоминания реабилитированного Виталия Семеновича Степанова

Мои предки по отцу родом из Вятской губернии. Они переселились в Сибирь во времена столыпинских реформ. Мой прадед Суходоев Семен поселился в селе Дубенское Ермаковского района, получил надел земли, построил дом. Этот дом цел до сегодняшнего дня и в нем живут люди. Удивительно, как добротно строили дома наши предки. Строили на века, с надеждой на будущее. Ведь что крестьянину надо? В первую очередь, землю, чтобы было к чему приложить свои руки и ум. А все остальное – дело наживное. Только не ленись, строй дома, хозяйственные помещения, разводи скотину и, главное, расти себе смену – своих детей. Немного надо русскому человеку для счастья.

После смерти прадеда дом унаследовал мой дед, Суходоев Егор Семенович. Моя бабушка Суходоева (Коловская) Ксения родила ему трех сыновей: Дмитрия, Илью и Семена (моего отца). Бабушка умерла, когда моему отцу, младшему из братьев, было три года. И родные, и соседи горевали. Одна из соседок спрашивает: «Семен, что, мать-то умерла у тебя?» «Нет, она спит и руки вот так сложила… И в руках свечка горит. А тетка Домна плачет».

Через какое-то время дед Егор женился повторно и привел в дом мачеху Феодору (Федору) Моисеевну. Младшему из братьев, Семену, который не был помощником в семье, а только обузой, времени и внимания стали уделять мало. Шефство над ним взяла тетя Домна. Бывало, покормит его, приласкает. Семен привязался к тетке, как к родной матери, и сохранил сыновью любовь к ней на всю жизнь.

Шло время. В семье Егора Семеновича родилось еще трое детей: Нина, Екатерина и Вера. Семья без устали работала – строили, сеяли и убирали хлеб, разводили скотину, растили детей. Женили старшего сына Дмитрия, и он получил от родителей надел, чтобы жить самостоятельно.

Но правда о семье моего деда была бы неполной, если ничего не сказать о событиях тех времен в стране. Мой отец родился 15 февраля 1915 года. В октябрьский переворот ему было два года. Жители Дубенска о перевороте и слышать не хотели и продолжали жить прежней жизнью, мол, наша хата с краю. Но скоро волна насилия докатилась и до них. Сначала их столкнули лбами с местными казаками, которые имели больше привилегий, чем простые крестьяне. Не понимали дубенцы, что казаки защищали Россию от смуты и разбоя и были опорой царя. Казаки защищали и их, крестьян от грядущего раскулачивания. Неграмотные дубенцы не понимали, что любое грубое вмешательство в жизнь страны начинается под лозунгом: «Разделяй и властвуй!»

Первый клин раздора между казаками и крестьянами был удачно забит. Потом были второй, третий, четвертый клинья и так далее. Забили клин между женщиной и мужчиной. Мол, прав у последнего много, а у женщины их нет! Этот клин раскалывал семью, являющуюся основой российского общества. Клин между детьми и родителями. Клин между беднотой, которая вела праздный образ жизни и не хотела напрягаться на работе, и настоящими тружениками-крестьянами. Были созданы комбеды (комитеты бедноты), которые стали править жизнью крестьян. В Дубенске на скорую руку создали коммуну, где все общее, все «мое».

Дед Егор, видя такой поворот жизни, уехал в Ольховку Курагинского района и устроился конюхом на прииске «Минусазолото». Хозяйство осталось на плечах Феодоры Моисеевны с пятью детьми. Младшие дочери нуждались в постоянном досмотре, а хозяйство требовало рабочих рук. Выхода не было, и Феодора Моисеевна вступила в коммуну. Но жизнь от этого не стала лучше. Тогда она уходит из коммуны и начинает зарабатывать пошивом одежды для сельчан. Скоро в их семью приходит родная племянница деда Егора, десятилетняя Суходоева Евдокия, которая осталась сиротой. Она досматривала за младшими детьми, а бабушка Феодора день и ночь сидела за швейной машинкой, зарабатывая на пропитание семьи.

Пришел 1931 год, и наступило время раскулачивания. Комитет бедноты решил, что хозяйство Суходоевых подлежит раскулачиванию. Началась опись имущества, копию которой мне выдали в Ермаковском архиве. Вот этот список:

У моего деда Егора Семеновича было засеяно по гектару пшеницы и риса. По нынешним меркам, вроде бы много. Но подумайте, как с одной старой лошадью эту пашню вспахать, взборонить, засеять, убрать? Приходилось нанимать людей и платить им будущим урожаем. Других доходов не было. Крестьянина кормила лишь земля. Поэтому в своих сусеках оставалось совсем немного: 10 пудов ржи, 4 пуда овса и так далее. А семья – восемь человек!

В документах о раскулачивании пишется, что Евдокия Суходеева – батрачка! На самом деле осиротевшая Евдокия (ее родители погибли, когда ей было девять лет) была полноправным членом семьи, приходясь деду племянницей, а моему отцу – сродной сестрой. Куда же было идти сироте? Конечно, к родному дяде, которого она до самой смерти считала своим вторым отцом и была благодарна ему за участие в ее судьбе. На протяжении всей жизни они дружили, бывали в гостях друг у друга и обменивались письмами. По рассказам же отца и самой Евдокии Суходеевой, основанием для раскулачивания была как раз она, Евдокия. Ее-то и посчитали рабочей силой, которую кулацкая семья якобы эксплуатировала. Пишут, что она работала! Но в то время в семье не было неработающих – работали в силу своих возможностей все. Так и меня воспитывали, с детства приучая к труду, и я не жалею об этом.

Истиной причиной раскулачивания было, конечно же, несогласие бабушки Феодоры с комитетом бедноты и уход ее из коммуны. Подвести под статью и написать на бумаге можно все, что угодно. Свою бабушку мы звали не Феодорой, а Федорой. С вашего позволения, я так в дальнейшем и буду ее называть.

Так вот, бабушка Федора, как многодетная мать была выслана к своему мужу в Ольховку, а братья Илья и Семен были отправлены под конвоем на пристань реки Чулым, где их должны были погрузить на пароход и отправить, невесть куда. Илье в то время было 20 лет, а моему отцу – 16. В документе из Ермаковского архива говорится, что ему было 17 лет. Это неправда. Не знаю, ошибка ли это или ему намеренно приписали год, чтобы считать его совершеннолетним? Отец в то время выглядел худым, слабосильным мальчишкой. Илья же был в расцвете сил: молодой, крепкий, дерзкий парень.

Два дня прождали братья на берегу Чулыма своей очереди без еды и без денег. На пристани масса народа, слышны проклятья, плач, многоголосый шум. Наконец, Илья не выдержал: «Хватит с нас, бежим домой, в Дубенское». И они, улучив момент, тронулись в путь пешком. Когда из-за голода кончились силы, Илья приказал: «Иди, Семен, в деревню и проси у людей милостыню.

- Я один не пойду. Пойдем вместе.

- Возражений не принимаю. Посмотри на себя и на меня. У тебя жалкий вид, тебе обязательно подадут кусок хлеба.

И Семен пошел. Потом он ходил еще и еще, когда на их пути встречались деревни. А ночевали прямо в поле под кустиком. Поздно вечером они добрались до своего родного села и остановились у родных. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь. Скоро их арестовали и выслали в Ольховку Курагинского района.

Там для страны добывалось золото, и нужны были забойщики в золотоносные шахты. Шахты строились в ускоренном режиме, и потому крепление проходки было некачественным. По этой причине нередки были обвалы шахт с человеческими жертвами. Особенно опасно было работать шахтерам весной или в проливные дожди, когда кровля над головою пропитывалась водой. Так погиб единственный сын тетки Домны – Семен Семибратченко. К тому времени они тоже оказались в Ольховке.

Отец мой получает статус спецпереселенца и лишается гражданских прав. Он не имел паспорта, а лишь временное удостоверение, с которым должен был регулярно являться в комендатуру для отметки. Спецпереселенцам был запрещен выезд за пределы спецпоселения. То есть Ольховки.

Моя мать, Степанова Галина Степановна, когда я родился, не стала записывать меня на фамилию отца, боясь, что я унаследую статус спецпереселенца.

В настоящее время Ольховка переименована в город Артемовск. Он расположен примерно в полутора сотнях километров от Минусинска в сторону Восточного Саяна. В последний раз я был на своей малой родине в 1963 году.

Возможно, написав свои воспоминания, я допустил какие-то неточности, но спросить не у кого. Большинство людей, о которых я писал, отошли в мир иной. Светлая им память.

P.S. В 1934 году мой отец и дядя Илья подавали прошение местным властям о реабилитации, но им было отказано, о чем свидетельствует документ. Очень нелегкой была жизнь семьи Суходеевых. Колесница истории прокатила по ней без жалости. И еще многие семьи разделили ту же участь. Дядя Илья и тетя Нина погибли во время Великой Отечественной войны. Дед Егор умер от сердечного приступа, идя с работы домой в возрасте 58 лет. У дяди Дмитрия, старшего из братьев, отнялись ноги, и он стал инвалидом.

Было подорвано здоровье и у моего отца. По этой причине врачебная комиссия рекомендовала ему сменить высокогорный климат Артемовского рудника и переехать на новое место жительства, желательно в Минусинскую котловину. Органы НКВД дали согласие на переезд. Но в Минусинской котловине мы прожили недолго. Вскоре отца переводят на новый рудник, на котором добывают что-то совсем непонятное. Только много времени спустя я узнал, что там добывали торий, элемент под номером 90 в таблице Менделеева. Он обладает теми же свойствами, что и уран. Руды Тория радиоактивны. Поэтому грунтовые воды в границах залегания пить было нельзя. Но простые смертные об этом не знали. Правда, через несколько лет в поселке был все же построен водопровод. Две насосные станции стали подавать воду в поселок с большой реки, расположенной в шести километрах от рудника.

Пишу эти строки и вспоминаю свое детство и свою юность. И самое интересное то, что, каким бы ни было прошлое, оно мне дорого, оно окрашено в розовые цвета, и я бы не отказался прожить его еще раз. Но, увы, жизнь у нас только одна.

Виталий Степанов,
п.Танзыбей

Семья Суходеевых, слева направо: Галина Степановна, Виталий, Коля, Семен Георгиевич (1941г).

Маленький Виталий

Семен Георгиевич Суходеев (1971 г.)

Боль и память. Посвящается жертвам политических репрессий 30-50 гг. XX века по Ермаковскому району том 4