Мое выступление носит конкретно-исторический характер и, имея в виду формулировку темы, является частным. Действительно, территория, которую я рассматриваю, это не вся Россия, а всего лишь один регион, хотя и большой. Хронологические рамки моего выступления – начало 20-х годов. Это не такой, казалось бы, выигрышный, для понимания советской карательной политики, период, как «красный террор», когда чекисты, в полном смысле этого слова, зверствовали, как большой террор, когда репрессивная машина работала на полную мощность. Более того, казалось бы, в начале 20-х годов – период известной либерализации коммунистического режима, связанный с переходом от военного коммунизма к новой экономической политике.
Тем не менее, несмотря на ограниченные территориальные и хронологические рамки, мы можем выйти на серьезные проблемы. Серьезные проблемы именно советского тоталитаризма. Потому что советский тоталитаризм имеет не только идейные и теоретические истоки (прежде всего, марксизм и русский большевизм), он имеет генезис, он имеет стадии развития.
Советский тоталитаризм был бы невозможен, если бы не был создан соответствующий государственный аппарат, а он создается, естественно, далеко не сразу. И мы должны понимать и сознавать, что тоталитаризм был бы невозможен, если бы этот государственный аппарат не имел социальной опоры в определенных слоях общества. Мы должны понимать, что на разных стадиях развития метастазы советского тоталитаризма в разной степени поразили разные слои. Именно поэтому мы должны наряду с теоретическим анализом этого феномена вести анализ и конкретно-исторический. Вот таким обстоятельством и вызвано появление моего доклада.
В конце 1919-го-начале 1920-х годов Сибирь была освобождена от колчаковцев и интервентов. Однако восстановление советской власти не привело к окончанию гражданской войны на территории края. Боевые действия здесь продолжались еще около трех лет, но приняли иные, по сравнению с 1918-1919 гг., формы. На смену операциям, которые вели на фронтах войска противоборствовавших регулярных Белой и Красной армий, пришла борьба «красных» войск и иррегулярных коммунистических формирований против партизанско-повстанческого движения.
Тем более в Сибири не прекратилась острая политическая борьба. Ее продолжение было обусловлено тремя главными обстоятельствами: во-первых, наличием в регионе отдельных групп населения, изначально ориентированных на продолжение борьбы с коммунистическим режимом; во-вторых, преследованием коммунистами сибиряков, ранее участвовавших в борьбе против революционного движения и советской власти; в-третьих, текущей политикой большевиков в регионе, вызывавшей недовольство и активное сопротивление со стороны значительной части жителей Сибири.
Для борьбы с реальными, потенциальными и мнимыми противниками коммунисты использовали широкий арсенал военных и политических мер, важнейшее место среди которых отводилось карательной политике. Эта политика во всем ее объеме никем, нигде и никогда открыто не формулировалась. Можно сказать, что в известном смысле она складывалась как бы стихийно из серии разрозненных нормативных актов и мероприятий. Одни из этих нормативных документов и мероприятий были перенесением ранее накопленного в Советской России опыта на сибирскую почву, другие являлись местным преломлением большевистских способов решения текущих общероссийских задач, третьи – ситуативной реакцией на конкретную обстановку, складывавшуюся в Сибирском регионе. Тем не менее, анализ всей совокупности акций, осуществленных коммунистическими властями в Сибири, позволяет выявить основное содержание, специфику и результаты осуществления советской карательной политики в начале 1920-х годов.
Мне кажется, что именно в начале 20-х годов на территории Сибири был создан исключительно мощный карательный аппарат. Может быть, даже более мощный, чем где-либо в другом регионе (я на этом не настаиваю, поскольку нет возможности сравнить из-за отсутствия исследований по другим регионам). В порядке доказательства я могу сказать, что обычно существовало три звена традиционных карательных органов: органы ВЧК, трибуналы и органы милиции. В Сибири же создано было для руководства всеми этими органами особое полномочное представительство ВЧК по Сибири. Такое представительство было создано и по Уралу.
Имеющиеся источники позволяют сделать вывод о том, что коммунистическое руководство Советской России изначально относило Сибирь к числу регионов, в которых надлежало проводить жесткую карательную политику и широкомасштабные репрессии. О правомерности такого вывода в первую очередь свидетельствуют структура и сеть созданные в Сибири карательных органов, прежде всего чека и трибуналов.
В январе 1920 г. для руководства местными Чрезвычайными комиссиями по борьбе с контрреволюцией из Москвы в Омск было направлено полномочное представительство ВЧК, которое возглавил первый заместитель заведующего особым отделом ВЧК И.П.Павлуновский. Во многих уездных центрах региона были созданы уездные чека, тогда как в Центральной России эти одиозные учреждения еще в первой половины 1919 г. были преобразованы в политбюро при милиции, причем отдельные уездные чека (например, Петропавловская) имели штат сотрудников, равный губернским чека.
Здесь были созданы чрезвычайные карательные органы, которые были отменены еще в начале 1919 года. Я имею в виду уездные ЧК. Это были наиболее одиозные «чрезвычайники», потому что они менее всего были контролируемы даже со стороны коммунистической партии и допускали наибольшие зверства, злоупотребления по отношению к населению. И даже в рядах коммунистической партии в 1918 г. были протесты против существования этих органов. Именно там было больше всего люмпенских, маргинализированных, уголовных элементов, которые особенно зверствовали. Так вот, в начале 1919 г. они официально были запрещены на территории европейской России, но в Сибири уездные ЧК были созданы во всех уездных центрах. Более того, некоторые уездные ЧК имели штаты губернских ЧК, то есть имели чрезвычайно широкий аппарат. Уездные ЧК состояли, как правило, по штатному расписанию, из 9-10 человек, а губернские ЧК включали 120-130 человек. Реорганизация уездных чека в политбюро в Сибири началась только в середине 1920 г. На всех крупных железнодорожных станциях и водных пристанях существовали районные транспортные чека или их отделения, а на мелких – пункты или уполномоченные ОРТЧК.
Наряду с гражданскими ревтрибуналами в Сибири была создана широкая сеть военных трибуналов. Они существовали во всех дивизиях 5-й Советской Армии, в частях войск внутренней охраны и внутренней службы, в войсках обороны железных дорог, которые дислоцировались на территории края. Для руководства военными трибуналами Сибири 9 ноября 1920 г. был создан Революционный военный трибунал при Сибревкоме, получивший права фронтового трибунала и подчинявшийся непосредственно Революционному военному трибуналу республики. Кроме того, для рассмотрения преступлений, представлявших особую угрозу советской власти, 20 апреля 1920 г. при Сибревкоме был учрежден Чрезвычайный революционный трибунал. Одной из первых акций, осуществленных этим трибуналом, был мощнейший процесс, первый, как я считаю, политический процесс в Советской России: суд над бывшими колчаковскими министрами. Он проходил в мае-июне 1920 г. в Омске. Вся пресса Сибири на протяжении двух недель писала только об этом, так же как и московские газеты «Известия», «Правда». И этот процесс сыграл огромную роль, он оказал огромное влияние на настроение населения, на формирование общественного сознания, потому что процесс задумывался и был осуществлен как процесс над российской контрреволюцией в целом, как над предателями национальных интересов. Представления о сибирской контрреволюции, о Колчаке, о людях, которые с ним сотрудничали, борясь против советской власти, десятилетиями формировались под влиянием этого политического процесса.
Летом-осенью 1921 г. для руководства всей ревтрибунальской сетью Сибири было организовано специальное Сибирское отделение Верховного трибунала РСФСР. Благодаря созданию столь жестко централизованной сети карательных органов, подчиненных непосредственно Москве или Сибревкому, был достигнут надежный контроль за их функционированием.
Другим способом установления надлежащего контроля за деятельностью карательных органов Сибири, который гарантировал проведение ими жесткой политической линии, стали принципы подбора кадров. Практически все основные руководители местных органов ВЧК и революционных военных трибуналов прибыли для работы в Сибири по распоряжению Москвы или были откомандированы из рядов Красной Армии. Это были люди, которые пришли в аппарат в эпоху «красного террора» и, как правило, прошли школу уездных «чрезвычаек». Люди, руки которых были обагрены кровью многих людей, – безжалостные люди, и это подтверждается. Достаточно назвать С.Г.Уралова, П.В.Гузакова, В.Е.Опарина, Я.Я.Мекке (Омск), И.И.Карклина и Х.П.Щербака (Барнаул), В.П.Брауде, А.В.Прецикса и А.С.Пупко (Пово-Николаевск), М.Д.Бермана, Б.А.Бака, К.Ф.Левитина и А.В.Шишкова (Томск), М.П.Белова, В.И.Вильдгрубе и Р.К.Лепсиса (Красноярск), В.М.Алексеева, Г.Н.Евстратова, А.П.Марцинковского и Н.И.Татаринцева (Иркутск). Большинство из них сделали свою карьеру в период «красного террора» и зарекомендовали себя в качестве надежных проводников коммунистической политики. Постепенно каратели (а они работали активно) втягивали в эти органы сибирское население, которое было сторонником советской власти. Достигалось это с помощью ряда акций и прежде всего за счет того, что Центральный Комитет Коммунистической партии, Центральный Комитет РКП(б), дал установку на то, чтобы каждый коммунист был чекистом. Вот эта установка сыграла огромную роль в том, что карательный аппарат имел довольно значительную социальную опору в Сибири. Установка очень жестко проводилась в Сибири. Я нашел несколько документов, когда коммунисты пытались отказываться сотрудничать с ЧК, были такие случаи, и за сопротивление коммунистов сурово наказывали. Это была жесткая политика партийного руководства, партийное руководство и добилось того, что коммунисты стали активно сотрудничать с ЧК. Еще одна акция, с помощью которой аппарат ЧК получил мощную поддержку, это, по сути дела, было переподчинение милиции ЧК. Все сотрудники рабоче-крестьянской советской милиции занимались не столько охраной общественного порядка, сколько борьбой с классовыми врагами.
Наконец нужно отметить исключительно быстрое создание в Сибири плотной осведомительной сети. Успешность ее формирования была обусловлена тем, что функции осведомителей выполняли не только штатные секретные сотрудники органов ЧК, но и огромное количество внештатных сексотов, на положении которых оказались многие сотрудники милиции, члены РКП(б) и выборные советские работники. В результате уже в начале 1921 г. сексоты-«добровольцы» имелись практически во всех государственных учреждениях и на предприятиях, во всех населенных пунктах, где существовали сельсоветы, волисполкомы и комячейки. Почти в каждой деревне в Сибири имелось по два осведомителя. Два по той причине, что информация перепроверялась.
В результате решались сразу две задачи: во-первых, поступала оперативная информация, а во-вторых, люди втягивались в этот аппарат. Они оказывались замаранными, замешанными. Огромное количество людей уже в 20-21-м годах оказались повязаны органами ЧК. И я думаю, что во многом это объясняет последующую линию поведения этих людей.
Чекисты поставили на службу своему делу, карательной политике, огромные архивы Сибири, которые им достались, прежде всего, белогвардейские, колчаковские архивы. И вот что любопытно: власть Колчака формально свергли не коммунисты, а меньшевики и эсеры в конце 1919 г. в Иркутске. Они захватили все колчаковские архивы, затем передали архив Колчака в Иркутский университет, в библиотеку Иркутского университета. Что сделали коммунисты, когда пришли к власти? Они немедленно изъяли эти архивы и начали работать с ними, начали выявлять всех активных участников антибольшевистской борьбы. И уже в 22-м году полномочное представительство ВЧК опубликовало для своего ведомства книгу. Это был типографский набор, книжка примерно в 250 страниц, где были перечислены фамилии активных участников антикоммунистической борьбы с указанием должностей, возраста, фамилий, кличек и так далее. И началась работа по выявлению этих людей, по их преследованию. Вот так использовались архивы этим ведомством. Часть этих архивов была впоследствии утрачена, поскольку ЧК использовала их и потом уничтожила. Часть до сих пор, я думаю, находится в ведомстве ЧК и недоступна нашим исследователям. Это совершенно бесспорно, что она недоступна.
Вывод об исключительно жесткой карательной политике в Сибири подтверждается также тем, что до 4 декабря 1920 г. вся территория края находилась на военном положении, а после 4 декабря 1920 г. военное положение было сохранено во всей Иркутской губернии и вновь введено во многих районах других губерний, которые в общей сложности составляли около половины территории Сибирского региона. Последнее означало, что за местными органами ВЧК сохранялись судебные функции, вплоть до применения и приведения в исполнение высшей меры наказания. Такие же права имели в районах, находившихся на военном положении, гражданские ревтрибуналы.
В пользу данного вывода свидетельствует также перечень категорий населения Сибири, не попадавших под амнистии, которые центральное и региональное советское руководство объявляло в 1920-1921 гг. к Первомайским и Октябрьским праздникам. Среди не подлежавших амнистиям оказался широкий круг населения. В числе не имевших шансов на прощение оказались бывшие сотрудники царской политической полиции, организаторы и активисты антикоммунистического подполья и вооруженной борьбы против Советов в 1918 г., лидеры антибольшевистских правительств и руководители местных органов власти этих правительств, сотрудники белогвардейской контрразведки, командный и рядовой (кроме принудительно мобилизованных) составы карательных отрядов, руководители антикоммунистических мятежей 1920-1921 гг. и принявшие в них участие бывшие колчаковские офицеры.
Более того, 29 апреля 1921 г. на заседании Сибирского бюро ЦК РКП(б) И.П.Павлуновский выступил с инициативой ужесточить карательную политику в Сибири. Он предложил предоставить органам ВЧК право применять расстрел за «принадлежность к буржуазно-белогвардейским организациям и заговорам, ставящим себе задачей борьбу с советской властью или нанесение ущерба (вредительство)». «Принимая во внимание реальное соотношение сил пролетариата и крестьянства и контрреволюционную активность последнего в данный момент», И.П.Павлуновский потребовал «повысить степень кары в отношении членов организующей контрреволюционное крестьянство мелкобуржуазной партии эсеров и так называемых крестьянских союзов». Рядовых членов крестьянских союзов и активных эсеров И.П.Павлуновский предложил безусловно изолировать, а к руководителям крестьянских союзов и членам эсеровских боевых организаций применять расстрел.
Подвергшиеся репрессиям советские карательные органы Сибири в начале 1920-х годов условно можно разделить на две основные категории. Первая – это, по квалификации сибирских чекистов, представители так называемой «исторической» контрреволюции, в составе которой оказались политические и военные противники большевиков предшествующего времени. Самыми крупными историческими фигурами, репрессированными среди этой категории, оказались члены бывшего правительства Колчака генералы Бакич, Матковский, Унгерн, Элерц-Усов. Причем расстрельные приговоры по делу бывших колчаковских министров, генералов Бакича и Унгерна, были вынесены после публичного суда над ними. Судебные заседания трибуналов, на которых рассматривались эти дела, тщательно планировались и жестко контролировались Сиббюро ЦК РКП(б). Они носили характер политических процессов, преследовавших цель дискредитировать идеи и методы борьбы контрреволюции в глазах широких трудящихся масс рабочих и крестьян.
Наиболее крупными группами, которые могут быть отнесены ко второй категории подвергшихся репрессиям, являлись участники антикоммунистических подпольных организаций и мятежей 1920 -1921 гг., а также крестьяне – неплательщики продналога. Но репрессиям, причем самым жестоким, подвергались и другие категории населения. Например, по приговорам местных чека, санкционированным И.П.Павлуновским или губернским партийно-советским руководством, были расстреляны женщины, имевшие малолетних детей, и подростки, не достигшие 16-летнего возраста. Сотни людей были расстреляны по приговорам чека и трибуналов, вынесенным на основании фальсифицированных чекистами и трибунальскими следователями данных.
Установить общее количество репрессированных в Сибири в 1920-1922 гг., их состав, примененные по отношению к ним меры наказания можно только посредством тщательного выявления и обобщения всей сохранившейся разрозненной информации. Но даже те фрагментарные данные впечатляют масштабами и жестокостью репрессий. Например, только в продовольственную кампанию 1921/22 года в Сибири состоялось 1871 заседание сессий ревтрибуналов и народных судов. Они рассмотрели 16 тысяч дел, 15 тысяч из которых закончились обвинением неплательщиков налога. Принимая во внимание, что по одному делу, как правило, проходило в среднем 5-6 человек, нужно признать, что десятки тысяч крестьян лишились большей части или всего своего имущества, т.е. были разорены, тысячи крестьян были приговорены к различным срокам лишения свободы и трудовым исправительным работам на шахтах, стройках и промышленных предприятиях.
Уже в начале 20-х годов чекисты активно взяли на вооружение провокацию. Провокация – это не только большой террор, это процессы, которые тогда ставились по известным сценариям. Уже в 1920 году у нас было раскрыто чекистами несколько заговоров, которые на самом деле не существовали в реальности. Их не было, это были чекистские провокации. Самый крупный «заговор», который когда-либо существовал на территории Советской России, Советского Союза, тоже был в Сибири. И тоже был «раскрыт» сибирскими чекистами. Это так называемый «заговор Сибирского крестьянского союза», который, если верить чекистам, охватывал всю территорию Сибири и насчитывал несколько десятков тысяч человек. За его раскрытие Павлуновский получил орден Красного Знамени. Что в реальности такого заговора не существовало, можно документально доказать. Таких псевдозаговоров было много. О некоторых из них сейчас уже есть публикации. Но поскольку провокация уже в начале 20-х годов была одним из основных методов чекистской работы, к документам ЧК мы должны относиться соответствующим образом не с начала 30-х годов, а с самого начала существования этой организации. В равной степени это касается и деятельности трибуналов. Многие трибунальские процессы были инсценировкой уже в начале 20-х годов. Они расписывались тщательно в руководящих партийных органах и осуществлялись трибуналами по сценарию партийного руководства.
Вопрос о масштабах террора очень сложен, поскольку чекисты публиковали фрагментарные данные о том, кого они расстреливали, кого отправляли в концлагеря, в тюрьмы и так далее. Частичное представление о масштабах применения в Сибири самой суровой меры наказания – расстрела – дает доклад председателя Алтайской губчека, представленный местному партийному руководству. Согласно его информации, только в 1920 г. Алтайская губчека приговорила к расстрелу десять тысяч человек. Эта цифра нуждается в проверке на фактическую достоверность, поскольку плохо соотносится с выявленным к настоящему времени эмпирическим материалом. Однако в случае, если она будет подтверждена, историкам придется внести существенные коррективы в оценку результатов советской карательной политики в Сибири.
Какими бы ни оказались конкретные цифры репрессированных, можно утверждать, что столь жестокая карательная политика позволила большевикам в сложнейшей для них обстановке начала 1920-х годов удержать и закрепить за собой власть в Сибирском регионе. Это было самым главным. Но наряду с решением властной проблемы такая политика имела и долгосрочные последствия. Следует подчеркнуть два важнейших ее результата. Во-первых, благодаря этой политике был создан и прошел проверку на деле мощный карательный аппарат, сформировались кадры, для которых любая партийная директива была выше закона. Во-вторых, физически и морально-психологически были надолго подавлены те слои местного населения, которые в период гражданской войны наиболее активно сопротивлялись коммунистическому режиму.
Главный вывод, который можно сделать из анализа этого материала, заключается в том, что уже в начале 20-х годов в Советской России существовали государственный аппарат и карательные органы, способные осуществлять политику тотального контроля над обществом. Существовали не потенциально, существовали реально. Дело было только за директивами центрального руководства и за благоприятной ситуацией для того, чтобы этот аппарат запустить в действие.
Вопрос (Екатерина Потемкина): Почему именно в Сибири большевики были особенно активны в проведении карательной политики? Специфика Сибири такова, что здесь отсутствовали традиции сервилизма и было больше свобод?
Ответ: Действительно, с одной стороны, большевики очень боялись Сибири, и боязнь эта сказывается в их политике, которую они проводили по отношению к ней. Это политика создания чрезвычайно централизованного и мощнейшего государственного аппарата. Карательные органы были только частью этого аппарата. Я не говорил обо всем государственном аппарате. Такого жесткого, централизованного и милитаризованного в значительной части аппарата не было больше ни на одной территории России. Сибирь была сверху донизу пронизана так называемыми революционными комитетами. Такой структуры, начиная от областного органа и кончая сельским и поселковым, больше нигде не существовало. Большевистское руководство и Ленин боялись сибирского населения, потому что они понимали: здесь, в Сибири, живут богатые, зажиточные, свободолюбивые крестьяне, которые не знали крепостного права, которые отвыкли «ломать шапку» перед помещиком. Здесь было довольно много казачьего населения (сибирские, уссурийские, енисейские, забайкальские казаки), которое становилось ядром сопротивления. Большевики боялись повторения, с одной стороны, Дона, казачьей Вандеи, с другой стороны – махновщины. Очень боялись и принимали превентивные меры, в том числе и по карательной линии, чтобы не допустить сибирской махновщины. И в целом им удалось нейтрализовать партизанское движение в Сибири. Подавляющее большинство партизан стало опорой коммунистического режима. Сказалось и то обстоятельство, что Сибирь была местом ссылки и каторги, политической в том числе. С одной стороны, уголовные элементы вошли в государственный аппарат, в том числе в карательные органы. С другой стороны, сказалась ссылка социалистическая, которая разлагающе действовала на местное население. Многие местные крестьяне под воздействием этой социалистической ссылки искренне, честно заблуждаясь, пошли за большевиками, будучи идеалистами, а потом пострадали от этого режима. Но были и уголовные элементы, которые пошли на сотрудничество. Кроме того, мы все больше и больше убеждаемся, что в Сибири нравы были более простые и более грубые. Убить человека в Сибири, варнака или еще кого-то не составляло проблем. Это хорошо описано в нашей художественной литературе. Право в Сибири не пользовалось популярностью.
Вопрос (Вильям Смирнов): Не могли бы Вы немного подробнее рассказать о тех документах, в которых зафиксировано дирижирование политическими процессами? Второй вопрос. Вы говорили о провокациях. Имелось ли в виду, что еще до арестов создавались некоторые фальсифицированные псевдоструктуры?
Ответ: Относительно дирижирования политическими процессами, которые ставились в Сибири в начале 20-х годов. Сейчас мною готовится публикация процесса над колчаковскими министрами, это примерно 25 авторских листов. В документах на уровне Политбюро ЦК и Сиббюро ЦК показывается, как они руководили подготовкой этого процесса, какие принимались заблаговременные решения относительно того, как его вести: допустить защитников или не допустить, какие меры наказания вынести. Все было заранее предопределено. Сейчас я готовлю еще один материал, связанный с ишимским процессом февраля 1921 г. На скамье подсудимых оказались одновременно 93 крестьянина и 6 продработников – крестьяне, которые подняли восстание, и продработники, которые довели их до такого состояния. Так вот, 46 крестьян приговорили к расстрелу и расстреляли немедленно. А о тех шести продработниках, которые оказались на скамье подсудимых, Ленин на Х съезде партии сказал, что они расстреляны. Но это было вранье, Ленин врал на X съезде коммунистам. Расстреляли только одного, один умер, правда, в тюрьме, а остальных уже через 3 месяца отпустили без всякой амнистии. Они снова заняли руководящие посты и работали по-прежнему в Тюменской губернии в продовольственном аппарате.
Теперь относительно провокаций. У чекистов для некоторых заговоров были заготовки. Я скажу только о Сибирском крестьянском союзе: действительно, такая организация существовала, она была создана на Алтае, возглавляли ее довольно видные эсеры, энэсы. Она существовала, только масштабы у нее были другие. Но когда чекистам удалось арестовать руководство Сибирского крестьянского союза, началась игра между руководством ЧК и руководством Сибирского крестьянского союза. Тонкая игра! Смысл ее состоял в том, что чекистам хотелось раскрыть очень большой заговор и получить награды, а руководителям Сибирского крестьянского союза хотелось подыграть чекистам в этом деле и сохранить свои жизни. Действительно, руководители Сибирского крестьянского союза дали показания, в соответствии с которыми были произведены аресты на всей территории Сибири, но через год буквально всех этих арестованных отпустили за отсутствием улик. Правда, их переместили в разные губернии и там выпустили. Тем самым руководители Сибирского крестьянского союза сохранили себе жизни, подыграв чекистам. Были и более грубые провокации, когда людей сначала арестовывали, а потом «создавали» из них контрреволюционные организации, которые не существовали, а людей приговаривали к расстрелу. Такие материалы тоже уже опубликованы. Это общеленский, новониколаевский заговоры.
Вопрос (Вениамин Иофе): Приказ о том, что каждый коммунист – чекист, инициатива только сибирская?
Ответ: Об этом достаточно подробно написал Владлен Семенович Измозик в своей монографии «Глаза и уши режима». Да, есть документ, в соответствии с которым прошла директива Центрального Комитета партии, она дублировалась по линии ВЧК: абсолютно все коммунисты должны сотрудничать с органами ЧК. Проводилась она в жизнь непросто. Потому что, с одной стороны, было некоторое непонимание у местных партийных руководителей, как это осуществлять: они не знали, как это технически реализовать; и было робкое сопротивление со стороны отдельных коммунистов. Такие факты тоже зафиксированы. Тем не менее директива проводилась в жизнь.
Комментарий и вопрос (Андрей Суслов): Возможно, действительно в Западной Сибири были созданы наиболее мощные карательные органы и проводилась чрезвычайно жестокая, и самая, может быть, жестокая в стране, карательная политика. Но как определить, где жестче, где не очень? Насколько я знаю материал по Пермскому региону, и у нас «красный бандитизм» был распространен, и всякие зверства описаны, опубликованы соответствующие документы. И в Вятской губернии был «красный бандитизм». Об этом говорил на нашей конференции в 1993 г. вятский исследователь Юрий Тимкин. Там был скандально известный летучий отряд Лапина, от деяний которого кровь холодит. Как нам определить, что в Сибири карательная политика, сопровождаемая проявлениями «красного бандитизма», проводилась жестче и масштабнее?
Ответ: Действительно, жестче или не жестче политика – тезис спорный. Конечно, мы еще мало знаем, как обстояло дело во всех других регионах, но я должен сказать, что Сибирь заслужила специального рассмотрения этого вопроса на Пленуме Центрального Комитета партии в 1921 г. В июле 1921 г. вопрос по «красному бандитизму» в Сибири обсуждался на Пленуме ЦК. Ни один другой регион не удостоился такого внимания, такой «чести». Это показатель.
Права человека в России: прошлое и настоящее.
Сборник докладов и материалов научно-практической конференции.
Пермь, 21-23 июня 1999 г.
Издательско-полиграфический комплекс «Звезда»