Так называемые «массовые операции» являлись наиболее ярко выраженными репрессивными кампаниями, затрагивавшими целые социальные слои (1–3). Обычно их целью было физическое уничтожение, изоляция и ограбление тех категорий населения, которые, с точки зрения государства, подлежали постоянным чисткам. «Массовые операции» задавались верхами, отличались определёнными временными рамками, утверждёнными сверху лимитами на число подлежавших репрессиям, быстрым осуждением огромного количества людей в упрощённом порядке с помощью внесудебных органов – Коллегии ОГПУ, Особого совещания при НКВД СССР, Комиссии НКВД и Прокуратуры СССР, троек ОГПУ-НКВД. «Законные» судебные инстанции – спецколлегии областных судов, окружные и районные суды, линейные транспортные суды, Военная коллегия Верхсуда СССР и военные трибуналы округов – также вносили ударной работой свою немалую лепту в осуждение жертв «массовых операций».
К «массовым операциям» принадлежит и кампания «валютных операций» 1930–1934 гг. – с её периодическими лимитами на проведение массовых обысков и арестов, а также плановыми заданиями на «выкачку» тех или иных валютных сумм. Хорошо заметно, что в более спокойные периоды методы «массовых операций» также оставались инструментом карательных органов. Таким путём производились по мере необходимости локальные репрессии в регионах, которые заключались в быстрых акциях по высылке или осуждению многих сотен лиц из выбранной целевой группы. «Массовые операции» распространялись и за пределы СССР. За рубежом первой известной нам такой акцией являлся арест в Монголии в период подавления грандиозного народного восстания весной–летом 1932 г. множества русских эмигрантов с последующей принудительной высылкой в СССР как членов «японской шпионско-повстанческой организации» (4).
Новая широкая волна репрессий в деревне началась осенью 1929 г., когда Сталин организовал чекистское обеспечение начинавшейся массовой коллективизации (5). Директива Политбюро ЦК ВКП (б) от 3 октября 1929 г. предписывала ОГПУ и органам юстиции «принять решительные и быстрые меры репрессий, вплоть до расстрелов, против кулаков, организующих террористические нападения на совпартработников и другие контрреволюционные выступления», осуществляя эти меры «через ОГПУ» (6), то есть во внесудебном порядке. Широкая формулировка относительно «и других контрреволюционных выступлений» давала возможность быстрой расправы с любыми противниками режима.
Когда ОГПУ начало массовые аресты в связи с «противодействием кулачества» хлебозаготовкам, полпред Л. М. Заковский колебался лишь несколько дней. Информационный отдел ОГПУ 24 октября 1929 г. отметил, что наиболее широко применяют репрессии против «кулаков» чекисты Украины и Северного Кавказа, «а в последнее время втянулась и Сибирь», дав 3.027 арестованных – при том, что на 7 октября их было в крае всего чуть более 200 чел (7). Сибирские чекисты немедленно приступили к фабрикации крупных «повстанческих организаций». Например, в октябре–ноябре 1929 г. Рубцовский окротдел ОГПУ вскрыл «контрреволюционную организацию» из 66 чел. Расправа с «повстанцами» последовала скоро: 14 декабря 1929 г. они были осуждены, причём 12 чел. получили высшую меру наказания. Всего за вторую половину 1929 г. сибирские чекисты репрессировали 6.319 «кулаков».
О террористическом характере проводимой кампании борьбы с «организующимся кулачеством» говорит то, что чекисты нередко расстреливали только за разговоры против мероприятий власти. Так, в сентябре 1929 г. Бийским окротделом ОГПУ были арестованы девять зажиточных крестьян с. Караколь Солонешенского района во главе со священником-старообрядцем К. И. Крупениным. Эту «кулацкую группу» обвинили в агитации, направленной против выборов в сельсовет и заготовительной кампании, а также в распространении слухов о скором конце света. Особая тройка при полпредстве ОГПУ 24 октября 1929 г. приговорила всех крестьян к высшей мере наказания (8).
Следует отметить, что тройка при ПП ОГПУ по Сибкраю для внесудебного рассмотрения дел была создана с санкции Коллегии ОГПУ ещё 28 декабря 1928 г. – для заочного рассмотрения дел о политическом и военном шпионаже, контрреволюционных организациях, вредительстве и диверсиях, уголовном и политическом бандитизме. В её состав входил прокурор, имевший право опротестовывать решения тройки. Прокурор Сибкрая И. Д. Кунов уже 29 декабря 1928 г. издал циркуляр об усилении наблюдения за чекистами, обязав прокуроров присутствовать при допросах обвиняемых. Однако в марте 1929 г. Заковский в письме Сибкрайкому заявил, что не будет исполнять циркуляр, обвинив прокуратуру в том, что она берёт под сомнение деятельность ОГПУ и дискредитирует чекистов, обвиняя их в фальсификациях дел и пытаясь – вместо надзора – руководить следствием. В итоге полпред вышел победителем. Постановлением бюро Сибкрайкома ВКП (б) от 9 марта 1929 г. было принято предложение СибКК об отстранении крайпрокурора Кунова от работы «в связи с рядом компрометирующих его материалов, появившихся в краевой печати с дискредитирующими сведениями о работе в Смоленске» (9).
Формально прокуратура могла обжаловать решение тройки в Коллегию ОГПУ и приостановить исполнение приговора, но в реальности прокуроры верно служили принципам «классового правосудия», для ускоренного совершения которого и создавались органы внесудебной расправы. Прокурорский надзор над тройкой оказался условным и не смог помешать массовым репрессиям. Сибирская практика показывает, что некоторые крупные дела признавались необоснованными, но уже после расстрела фигурантов.
Тройки в сущности являлись региональными филиалами Коллегии ОГПУ и действовавшего при ней Особого совещания. Создание троек мотивировалось слишком большим потоком дел, с которым не справлялись в Москве. Поначалу приговоры троек утверждались Коллегией ОГПУ, но с расширением террора власти на местах получили право выносить и немедленно исполнять смертные приговоры. Тройка напоминала коллегию губчека (в которую обычно входили представители местных партийных, советских и военных властей), пачками после формального рассмотрения дела отправлявшую на расстрел разоблачённых «контрреволюционеров».
Сибирская тройка ПП ОГПУ постоянно рассматривала крупные дела, по которым выносились сразу десятки смертных приговоров. Только с 21 ноября 1929 г. по 21 января 1930 г. ею было рассмотрено 156 дел, по которым оказалось осуждено 898 чел., в том числе 347 (38,6 %) – к расстрелу. Предписания работникам комендатуры о расстреле осуждённых подписывал лично председатель тройки Заковский. Однако темпы репрессий рубежа 1929–1930 гг. не могли удовлетворить сталинскую группировку. Она достаточно неожиданно для чекистов выступила с инициативой резкого усиления репрессий и проведения их путём развёрстки по регионам конкретных лимитов на аресты. Решение Политбюро о высылке сотен тысяч крестьян и репрессировании десятков тысяч «кулаков» обязывало карательные органы к совершенно новому качеству своей деятельности.
Для проведения операции по массовому репрессированию «кулачества» 3 февраля 1930 г. в аппарате ОГПУ была создана оперативная группа из шести видных чекистов (С. В. Пузицкий, В. А. Кишкин и др.), руководимая начальником СОУ Е. Г. Евдокимовым и его помощником Я. К. Ольским (10). Аналогичные опергруппы создавались и на местах. Л. М. Заковский, получив приказ ОГПУ СССР от 2 февраля 1930 г., предписывавший репрессировать по Сибири 25 тыс. семей «кулаков», а 5–6 тыс. «организаторов терактов и контрреволюционных выступлений» немедленно арестовать, заключить в концлагеря либо расстрелять (11), сразу наметил конкретные цифры «антисоветских элементов», подлежавших аресту окружными органами ОГПУ. Для нанесения удара по «кулаку» Заковский сформировал специальную оперативную группу из 9 чел., которая активно действовала до апреля 1930 г., организовывая и координируя работу по «раскулачиванию», переселению и вскрытию «повстанческих организаций».
В результате усилий опергруппы московские лимиты оказались быстро перекрыты: к 5 февраля 1930 г. по Сибири было арестовано 3.691 чел., на 15 февраля – 6.067 чел., к концу марта – ок. 9 тыс. В апреле аресты получили новое ускорение, и к 24 апреля 1930 г. чекисты края «изъяли» фактически тройной лимит – 15.189 чел., в том числе «кулаков» – 9.279, середняков – 1.999. Было ликвидировано 28 крупных «антисоветских организаций» из 3.195 чел., причём «кулаки» составляли в них меньшую часть – 918. «Группировок» чекисты ликвидировали 540, арестовав по ним 4.287 чел. Среди всех арестованных чуть более половины – 7.707 чел. – составляли так называемые антисоветчики-одиночки, из которых 2.655 были отнесены к числу «бандитов»-повстанцев (12). В мае темпы арестов сократились. Что касается «раскулаченных», то в Сибири было конфисковано имущество 60 тыс. хозяйств, а выслано 16 тыс. семейств.
Материалы следственных дел дают некоторую информацию об оперативных задачах, которые ставило полпредство перед аппаратами окружных отделов. В феврале 1930 г. работники учётно-осведомительного отдела Барабинского окротдела ОГПУ А. Г. Луньков и Н. Г. Чечулин сфабриковали дело на повстанческую кулацкую группу из 9 чел. Но сделали это так топорно, что вскоре получили настоящую отповедь от новосибирского начальства: уполномоченный УЧОСО ПП М. Туркин составил официальное письмо, подписанное руководством отдела, где отмечалось «исключительно поверхностное отношение как к агентурной разработке данной группировки, так и ведению следствия». Туркин отметил, что представленные протоколы допросов пестрят выражениями типа «имел органическую злобу», «как классовый враг», «питал ненависть к Соввласти» и подкреплены «весьма жиденькими данными». Дело было направлено на дополнительное расследование, причём предписывалось не только допросить новых свидетелей, но и привлечь в качестве обвиняемых двух человек – явных провокаторов – которые дали нужные чекистам показания о себе и других, за что оказались в числе не арестантов, а свидетелей. Однако в результате доследования никого из привлечённых не освободили, напротив, один из них был расстрелян, а пятеро – отправлены в лагеря (13).
Такое формально строгое отношение к некоторым делам, сфабрикованным провинциальными чекистами, не было инициативой новосибирского начальства. Ещё 16 февраля 1930 г. Г. Г. Ягода в своих пометках, адресованных начальнику Особого отдела Я. К. Ольскому, выражал беспокойство за ход «кулацкой» операции: «Я боюсь, что начнут стрелять за к/р агитацию, этого делать ни в коем случае нельзя, [а можно] только если он – вожак-вдохновитель». Там же Ягода, анализируя сводки от ПП Северного Кавказа и Ленинградского военокруга, указывал, что «не обязательно взять норму, можно [арестовывать] и меньше», т. к. в настоящий момент не стоит задача целиком очистить деревню от попов, торговцев и «прочих», это задача следующих месяцев, а сейчас «надо бить верно, по цели – кулаку…» (14).
В полномочных представительствах предпринимались символические попытки следовать сдерживающим указаниям Центра. М. Туркин и его начальники в конце письма напоминали, «что основной задачей проводящейся операции по кулачеству является разгром наиболее активной, политически зрелой его части. Между тем эта операция Вами превращена в чистку округа от кулацко-антисоветского элемента вообще». Критикуя деятельность барабинцев (начальника окротдела М. А. Плахова и его заместителя М. С. Панкратьева), новосибирские работники УЧОСО подчёркивали: «Указанное подтверждается превышением Вами нормы намеченного к изъятию кулачества почти вдвое, причём абсолютное большинство поступающих от Вас следдел на изъятых по обвинению их в антисоветской агитации… содержат весьма натянутые обвинительные материалы, исходящие главным образом от деревенских коммунистов, совработников и ранее скомпрометированных лиц, которые и являются преобладающим контингентом свидетелей» (15).
Но местные партийные структуры поддерживали именно массовую чистку: в феврале 1930 г. Минусинский окружком ВКП (б) поручил начальнику окротдела ОГПУ П. П. Соколову с целью бесперебойной работы по коллективизации в Бейском и Абаканском районах «изъять явно антисоветский и контрреволюционный элемент из этих районов» (16). Приказ ОГПУ СССР от 18 марта 1930 г. указывал, что на местах вместо удара по «кулацкому к-р активу» операция превращается «в общую чистку района от антисоветских элементов». Помимо «кулаков» и «подкулачников», арестовывались торговцы, бывшие офицеры и церковный актив. По данным крайсовета Союза воинствующих безбожников, к июню 1930 г. по Сибири было привлечено к судебной ответственности до половины «всех попов» (17).
Для Заковского старательные чекисты были намного предпочтительнее тех, кто не стремился перевыполнить лимиты. Созданная им специальная опергруппа объединила основной начсостав ПП и обеспечила нанесение организованного сокрушительного удара по сибирскому крестьянству. Все эти чекисты были представлены полпредом к поощрениям, включая предложение наградить пятерых наиболее отличившихся орденами Красного Знамени. Согласно наградным характеристикам, подписанным Заковским в июне 1930 г., начальник опергруппы ПП В. Н. Гарин провёл всю подготовительную организационную работу к «массовым операциям», непосредственно в течение двух месяцев руководил на месте ликвидацией повстанческих выступлений в Ойротской области. Эти восстания выглядели наиболее тревожно для властей, в связи с чем их подавлением занимался сам глава опергруппы.
Замначальника опергруппы Г. А. Лупекин «руководил аппаратом Учосведотдела, организующим практически удар по кулацким контрреволюционным группировкам, кулацкому, антисоветскому активу и работой по организации выселения наиболее злостных кулаков на север. В результате работы за время операции ликвидировано по линии Учосведотдела 539 контрреволюционных группировок с общим количеством участников до 5000 человек, кроме того, изъято до 2000 одиночек. Кроме того, руководил аппаратом политической информации, своевременно отражавшей ход и результаты всех мероприятий».
Начальник КРО А. К. Залпетер с октября 1929 г. и в «кулацкую операцию» зимы–весны 1930 г. ликвидировал «46 контрреволюционных организаций чисто повстанческого характера и 24 политические банды с общей численностью участников более 2000 человек. За это же время ликвидировано активных контрреволюционных группировок 103, с количеством участников до 1000 человек, и сотни контрреволюционных белогвардейских одиночек. Лично… руководил непосредственно на месте ликвидацией серьёзной казачьей контрреволюционной организации в Бийском округе».
Член опергруппы П. М. Кузьмин как начальник Секретного отдела «руководил работой аппарата по ликвидации наименее уязвимого, сложного участка работы контрреволюционной и антисоветской деятельности антисоветских политических группировок и организаций. За время операции ликвидировано по линии СО 1 политическая контрреволюционная организация, 30 антисоветских политических группировок и изъято свыше 200 человек активных, ведущих политическую антисоветскую работу».
Под руководством начальника ЭКО М. А. Волкова были «проработаны вопросы экономической целесообразности расселения кулаков в отдельных районах», вскрыт ряд вредительских группировок, проходила работа по борьбе с диверсиями и пожарами. Н. П. Пупков «руководил аппаратом Административно-организационного Управления, в задачу которого входило содействие обеспечения успешной деятельности оперативно-боевой работы органов края. Выезжая на места в округа для устранения создавшейся угрозы срыва организационных мероприятий по выселению кулачества в необжитые районы».
Начальник Адмотдела полпредства В. И. Некраш «руководил разработкой плана и развёртыванием-мобилизацией аппаратов органов ОГПУ… правильно распределил силы по округам, чем значительно способствовал успехам оперативно-боевой деятельности по ликвидации контрреволюционных организаций и группировок и выселению кулачества… проявил особую энергию и добросовестность в работах по выселению кулачества, сбору натурфондов и т. д.».
Начальник управления пограничной охраны и войск ОГПУ Ф. Г. Радин «обеспечил политическую охрану границ, участие погранчастей в успешной ликвидации бандвыступлений в пограничных районах Бурят-Монгольской АССР и участие отдельных подразделений внутренних войск в ликвидации отдельных бандвыступлений внутри Сибирского края». Начальник Транспортного отдела Н. М. Василец «разработал план перевозок выселяемых кулаков из южных округов Сибкрая, обеспечил его своевременным выполнением. Обеспечил охрану движения эшелонов с кулаками, как перевозимыми внутри Сибири, так и следующими в Сибирь с Украины и Запада. Руководил оперативной работой на транспорте, обеспечив тем самым такой от каких-либо эксцессов, диверсионных актов. Принимал участие с исключительной энергией в работах по хлебоперевозкам на транспорте» (18).
Таким образом, деятельность членов опергруппы делилась на непосредственно организацию разгрома «кулацкой контрреволюции», а также подготовку и осуществление выселения крестьянства, которой преимущественно занимались руководители неоперативных отделов. В 1930 г. было выселено 80,8 тыс. сибирских «кулаков» (19), а ещё не менее 20 тыс. – арестовано. Таким образом, «кулацкая операция» в 1930 г. дала до 100 тыс. репрессированных сибиряков, из которых каждый пятый оказался в заключении или был расстрелян.
На местах основными руководителями «кулацкой операции» были начальники окружных отделов ОГПУ. Исходя из общего лимита на репрессирование по краю 5–6 тыс. чел., на каждый округ должно было приходиться в среднем 300 арестованных. Учитывая большую разницу в населении, первоначальные лимиты должны были находиться в пределах от 500 до 100 чел. на округ.
Однако для передового сибирского окротдела в период первой «кулацкой операции» типичным было «выявление» 2–4 крупных контрреволюционных организаций, охватывавших несколько сотен человек, и от 25 до 85 группировок из нескольких человек каждая, а также нескольких десятков «контрреволюционных одиночек». На этом фоне выделялся охарактеризованный как лучший начальник окротдела И. А. Жабрев, который в Бийском округе разгромил 11 организаций и 109 группировок, арестовав 1.500 чел. На счету начальника Барабинского окротдела ОГПУ М. А. Плахова, занявшего в соревновании по арестам второе место, были две организации с количеством участников до 500 чел., 109 группировок с 855 участниками и 80 «одиночек». Жабрев и Плахов продемонстрировали очень близкие результаты по числу арестованных. Их округа считались наиболее «кулацкими» и отличавшимися сильными «повстанческими» традициями.
В целом же результаты окружных начальников сильно отличались как в количественном, так и в «качественном» отношении. Если Жабрев и Плахов почти всех арестованных оформили по групповым делам, то начальник Иркутского окротдела И. К. Шевченко ликвидировал три небольших организации общей численностью 131 чел., 25 группировок и целых 427 «антисоветских одиночек». Учитывая, что в группировку входило около 10 чел., на счету Шевченко оказалось порядка 750–800 арестованных. Справившись, надо полагать с лимитом на аресты, Шевченко дал мало организаций, более всего ценившихся начальством, но всё же оказался среди передовиков.
В Омском округе Ф. Г. Клейнберг организовал ликвидацию трёх организаций, 85 группировок и значительного количества «одиночек», а всего репрессировал свыше 900 чел. Начальник Томского окротдела И. А. Мальцев ликвидировал две организации с 300 участников, 41 группировку (около 320 чел.) и до ста «контрреволюционных одиночек», арестовав более 700 чел. В Канском округе Я. Я. Веверс ликвидировал две организации, 38 группировок и до 150 чел. «контрреволюционного актива – одиночек», а всего – 600 чел. Начальник Минусинского окротдела ОГПУ П. П. Соколов «данную контрольную цифру на округ по выселению на север особо злостных кулаков выполнил на 100 % и в срок». Однако Соколов не раскрыл ни одной организации, ограничившись 37 группировками и более 100 одиночками, что в целом дало не более 500 арестованных. Был поощрён начальник Рубцовского окротдела Н. Н. Хвалебнов, который, несмотря на незначительность аппарата, «проявил должную энергию, инициативу и чекистскую изворотливость», ликвидировав четыре организации, 25 группировок и «значительное количество контрреволюционных одиночек».
Также Заковский выделил заслуги заместителей начальников Иркутского и Барабинского окружных отделов Ф. И. Кривошеева и М. С. Панкратьева (20). Остальные руководители окружных и областных отделов арестовали, надо полагать, меньшее количество крестьян и не удостоились поощрений.
О конкретном наполнении понятий «контрреволюционная организация (группировка)» можно судить по некоторым делам, сфабрикованным чекистами в марте–апреле 1930 г. Так, 87 чел. было арестовано в Верхне-Чебулинском районе Томского округа: у «организации» чекисты изъяли 34 единицы «ручного оружия», 35 пудов сухарей и 10 пудов мяса, якобы приготовленных для «банды». В Назаровском, Берёзовском и Ачинском районах Ачинского округа была вскрыта организация бывшего белого офицера Елизарьева, занимавшаяся «вербовкой повстанческих кадров» и стремившаяся связаться с повстанческим отрядом Н. Пимщикова; арестовано 76 чел. В с. Чум Кузнецкого округа готовила восстание «организация» под руководством Матренина. По ней было арестовано 87 чел., изъято пять револьверов, 10 винтовок и 20 ружей.
Согласно чекистским отчётам, в трёх районах Бийского округа буквально за несколько часов до выступления была ликвидирована большая повстанческая организация «Общество Народной Воли», один из лидеров которой якобы связывался с германским консульством. В Вассинском районе Новосибирского округа была ликвидирована «повстанческая кулацкая организация» во главе с бывшим партийцем Шустовым, возникшая в конце 1929 г. и достигшая численности 161 чел. Чекисты сообщали, что у повстанцев были клички, шифр и нелегальные резидентуры в населённых пунктах. При этом оружие повстанцы планировали покупать (!), а также отбирать у коммунистов. Восстание намечалось на 1 апреля 1930 г., ОГПУ было арестовано 49 чел., большинство из которых сознались в принадлежности к этой организации. Один из её руководителей (видимо, сексот), опасаясь ареста, бежал, помешав чекистам арестовать большую группу связанных с ним лиц (21).
Вот самые значительные «организации», прошедшие только в течение первой декады апреля 1930 г. через тройку во главе с Заковским. Согласно чекистской версии, в ноябре 1929 в г. Ново-Омске (пригороде Омска) возникла антисоветская социал-демократическая организация. Из 18 участников половина оказалась рабочими, а трое – бывшими коммунистами. Чекисты приписали «меньшевикам» террористические намерения: взрыв пороховых складов и правительственных учреждений. Десять «террористов» были приговорены к расстрелу. Некая кулацкая группировка ряд лет существовала в двух сёлах Рыбинского района Канского округа. Чекисты арестовали 31 «повстанца» и 18 из них приговорили к расстрелу.
В большом алтайском селе Тогул было арестовано 16 кулаков-лишенцев, из которых 14 расстреляли. В с. Куяган Бийского округа действовала повстанческая группа, по которой было арестовано 44 «кулака» и священник. 20 из них получили высшую меру наказания, остальные отправились в лагеря. В Майминском аймаке Ойротской области были арестованы 11 кулаков-лишенцев, обвинённых в антисоветской агитации, а также намерении вооружиться и уйти в горы; расстреляли десятерых. Основная часть множества «группировок», пропущенных через тройку в течение первой апрельской декады, насчитывала не более 5–10 чел., но расправа с ними была такой же жестокой, как и с крупными «организациями» – к расстрелу приговаривалась большая часть осуждённых (22).
В ходе «массовых операций» случались незапланированные эксцессы и факты нарушения управляемости карательными чекистскими подразделениями, чему способствовала крайняя удалённость многих сибирских районов. Вспышка повстанчества в Якутии в начале 1930 г. вызвала со стороны властей террор в отношении зажиточного туземного населения. При этом чекисты-войсковики проявили инициативу в репрессиях и открытый ведомственный сепаратизм. Руководитель опергруппы войск ОГПУ ЯАССР Н. Н. Кононов, направленный для экспроприации «кулачества», причастного к бандитизму элемента и проведения коллективизации, вместо территории Якутии хозяйничал в Хатангско-Анабарском районе Туруханского края Красноярского округа, причём его действия от партийно-чекистских властей Восточной Сибири и округа скрывались. Группа приезжала на стойбища туземцев, где Кононов объявлял, что «в тундре настал 1917 год» и производится экспроприация у богатых, после чего произвольно изымал имущество. Кроме того, под угрозой оружия туземцев заставляли вступать в организованные Кононовым колхозы, арестовывали и высылали за пределы районов. Большую часть изъятого имущества он отправил в ЯАССР, часть раздал новым колхозам, но многое попросту присвоил или раздал членам своей группы.
В результате произошёл ведомственный конфликт между Красноярским окротделом ОГПУ и руководством войск ОГПУ Якутской АССР по поводу неправомерных действий последних на территории Красноярского округа. Долгое время Кононов не подчинялся требованиям работников ОГПУ Красноярского округа, которые совместно с Хатангским туземным РИКом требовали прекращения действий «коллективизатора». В итоге подействовала лишь угроза ареста Кононова и разоружения его отряда (23).
Сопротивление, в т. ч. вооруженное, оказанное сибирским крестьянством, вызвало крайне жестокую расправу с ним. Внесудебные органы осудили по Сибири в течение 1930 г. 17.752 чел., или 9,9 % от числа осуждённым тройками по СССР. За 1930 г. тройка ОГПУ Западной Сибири осудила 16.553 чел., в т. ч. 4.762 – к расстрелу, или 28,8 %. Отправлено в лагеря было 8.576 (51,8 %), в ссылку – 1.456 (8,8 %), выслано – 1.759 чел. (10,6 %). Таким образом, количество расстрелянных тройкой значительно превышало численность ссыльных и высланных, что отражало крайнюю жестокость карательного тандема Заковский–Эйхе. В Восточно-Сибирском крае, где тройка начала работу с октября 1930 г., из 788 осуждённых было расстреляно 187 чел., или 23,7 %. Меньший, чем в ЗСК, процент расстрелянных объясняется тем, что наиболее жестокие приговоры выносились общесибирской тройкой в первой половине 1930 г. Зато якутские чекисты продемонстрировали крайнюю жестокость, расстреляв 43,3% от 401 чел., осуждённых (24).
Если учесть расстрелянных тройками в ЗСК, ВСК и Якутии, то общее число жертв 1930 г. составит в Сибири 5.127 чел., или 25,4 % от числа расстрелянных по СССР. Это при том, что население Сибири в 1930 г. составляло 9,7 млн чел., что составляло от населения страны (159,8 млн) всего 6 %. Таким образом, удельный вес осуждённых в Сибири более чем в полтора, а расстрелянных – более чем в четыре раза превысил средний общесоюзный показатель.
Результаты деятельности чекистов Сибири намного превосходили официальные итоги расстрельной работы любого другого регионального представительства ОГПУ. Второй результат, принадлежавший чекистам Северного Кавказа, отставал более чем вдвое – 2.515 расстрелянных. Третье место заняли чекисты Центрально-Чернозёмной области – 1.280 казнённых, на четвёртом оказалось полпредство по Казахстану – 1.218, а на пятом и шестом – чекисты Нижневолжского края и Украины: 1.012 и 1.000 расстрелянных. Всего местными тройками к расстрелу в среднем приговаривалось 10,6 % осуждённых (в ДВК и на Урале – по 9,8 %, в УССР – 4,5 %, Нижневолжском крае – 11,8 %). Наиболее высокий процент расстрелов дали тройки ПП ОГПУ по Казахстану (15 %) и Средней Азии (18,8 %), что объяснялось размахом повстанческого движения в этих регионах.
Вторая фаза «раскулачивания», прошедшая весной 1931 г. «в целях полной очистки от кулаков», снова сопровождалась огромным количеством вскрытых «заговоров». В январе–марте 1931 г. сибирские власти в ходе двух локальных депортаций выслали три тысячи семей, а с мая обрушили основной удар, выселив за два месяца в Нарым почти 40 тыс. хозяйств (170.734 чел.), что составило 3 % от общего числа хозяйств региона. Во время этапирования от голода и болезней погибло около 2 тыс. крестьян. Помимо штатных работников ОГПУ, в этой операции участвовало до 200 чекистов запаса. Всего за 1930–1931 гг. в отдалённых районах Сибири оказалось 357 тыс. ссыльных «кулаков» (265 тыс. в Западной и 92 тыс. – в Восточной), из которых две трети были коренными сибиряками (25).
В ходе майско-июньской высылки 1931 г. чекисты «попутно» арестовали 19 тыс. чел. Только в январе–мае 1931 г. по Сибири было выявлено и ликвидировано 53 «повстанческих организации» с 2.284 членами и 335 «группировок» преимущественно повстанческого характера с 2.460 членами, а всего – 4.744 чел. В течение июня, июля и первых пяти дней августа чекисты ликвидировали ещё 20 организаций из 659 чел., 103 группировки (884 участника) и 9 бандшаек (160 чел.), всего 1.703 чел. Точно такое же число – 1.703 – было арестованы в качестве «антисоветчиков-одиночек» за агитацию, анонимки, террор и вредительство. Из этих 3.406 чел. уголовников оказалось менее десятой части – 326 чел (26).
По стране тройки за 1931 г. осудили 182,8 тыс. чел., в т. ч. 9.170 (5 %) – к ВМН и 90,8 тыс. (49,7 %) – к заключению в лагеря. Тройка ПП ОГПУ ЗСК осудила 12.070 чел., в т. ч. 1.378 (11,4 %) – к ВМН, а 6.968 (57,7 %) – к ИТЛ. Тройка ПП ОГПУ ВСК расстреляла 572 чел., или 19,6 % от 2.917 осуждённых, а к заключению в ИТЛ было приговорено 1.183 чел., или 40,6 %. Количество расстрелянных тройками ПП ОГПУ ЗСК и ВСК за 1931 г. оказалось в 2,5 раза меньше, чем в 1930 г. – 1.950 чел., или 13 % от числа осуждённых (данные по Якутии неизвестны, но расстрелы там были). Тем не менее, ближайший по числу казней регион – ЗСФСР – с 1.207 жертвами – почти вдвое отстал от Сибири. На третьем и четвёртом местах оказались Украина (1.097 расстрелянных) и Казахстан (1.001).
По Восточной Сибири в 1931 г. оказалось расстреляно около 20 % от осуждённых тройкой. К этому рекорду ближе всего оказались Казахстан (15,2 % расстрелянных), ДВК (11,8 %) и ЗСФСР (11 %). ПП ОГПУ по Средней Азии и Украины оказались на уровне средних для СССР значений – 5,6 % и 5 % расстрелянных (27).
Следственные дела подтверждают тенденцию заметного снижения накала репрессий в Западной Сибири в 1931 г. Во многих «повстанческих» группах, в отличие от 1930 г., к ВМН приговаривалась меньшая часть осуждённых. Так, в начале 1931 г. новосибирские особисты сфабриковали дело о «повстанческой организации» в г. Колывани, готовившей уже к весне восстание, приуроченное к японской интервенции. Из 55 чел. только 9 признали за собой такое преступление, как антисоветские разговоры относительно коллективизации. За недоказанностью вины было освобождено 25 чел., из 30 осуждённых четверых расстреляли, большинству остальных дали от трёх до пяти лет концлагеря. Один из выживших много лет спустя рассказал, что следователи арестованных колыванцев не изобличали, а «прямо говорили нам, что мы якобы нужны государству как рабочая сила», что «нужно Кузбасс строить» (28). Из 50 чел., арестованных в Черепановском районе ЗСК в сентябре 1931 г. за участие в «контрреволюционной организации» тройкой 25 ноября 1931 г. часть была осуждена на срок от 3 до 10 лет, а остальные сосланы в трудпосёлки (29).
Как отмечают современные исследователи, с 1931 г. антикрестьянские репрессии стали превращаться из конфискационных в инструмент плановой хозяйственной политики, а ОГПУ – выступать подрядчиком на поставку и использование принудительного труда спецпереселенцев различным наркоматам и ведомствам, заключавшим с ГУЛАГом соответствующие договоры (30). Есть и другие доказательства смягчения карательной политики в 1931 г. Повстанцы-спецпереселенцы Парбигской комендатуры Сиблага не проявили в июле 1931 г. заметного террора к представителям властей (погибли 4 чел.) и в отношении мятежников не было казней, за исключением расправ на месте. Вспыхнувшее тогда же Чумаковское восстание сопровождалось истреблением партийно-советского актива, и впоследствии по нему расстреляли 33 чел (31). Однако чекисты ВСК расстреливали мятежников в 1931 г. гораздо с большей жестокостью, чем в ЗСК, что можно объяснить накалом крестьянского повстанческого движения в Восточной Сибири.
Оценивая масштаб «массовых операций» 1930–1931 гг., видно, что во внесудебном порядке по всей Сибири было осуждено порядка 33 тыс. чел., из которых св. 7 тыс. (21,6 %) оказались расстреляны. Наиболее жестокие репрессии пришлись на первую половину 1930 г.
В разгар проведения второй кампании массового «раскулачивания» власти решили ограничить карательные возможности чекистов. В литературе указывается, что в мае 1931 г. Политбюро отняло у троек право расстреливать политзаключённых, постановив, что все дела по ст. 58 УК с ВМН не могут быть одобрены прокуратурой, Верхсудом, краевыми и облпарткомитетами без санкции ЦК компартии (32). Действительно, размах репрессий сильно уменьшился, однако право на расстрелы у троек сохранялось. Так, в мае–июне 1931 г., согласно Книге памяти Алтайского края, зафиксировано более 100 чел., расстрелянных по приговорам тройки ПП ОГПУ ЗСК от 11 мая и 2 июня 1931 г.; близкое количество было расстреляно на той территории будущего Красноярского края, которая входила в состав ЗСК (33).
Во второй половине 1931 г. массовые расстрелы нам неизвестны, а в течение 1932 г. Книги памяти фиксируют лишь единичные казни политзаключённых. Официальная статистика гласит, что в 1932 г. в Сибири было осуждено 11,3 тыс. чел. (в основном – органами ДТО ОГПУ), из них 44 – к расстрелу (34). Продолжавшийся более полутора лет период смягчения карательной политики был взорван весной–летом 1933 г., когда репрессии вспыхнули с новой силой. Как и в 1930 г., они особенно ярко проявились в Сибири.
На январском объединённом пленуме ЦК и ЦКК ВКП (б) 1933 г. Сталин заявил, что «уничтожение классов достигается не путём потухания классовой борьбы, а путём её усиления». Он поставил задачу «развеять в прах последние остатки умирающих классов», дав подробный список подлежавших арестам и физическому уничтожению. Формулировки вождя были самыми широкими: «частные промышленники и их челядь, частные торговцы и их приспешники, бывшие дворяне и попы, кулаки и подкулачники, бывшие белые офицеры и урядники, бывшие полицейские и жандармы, всякого рода буржуазные интеллигенты шовинистического толка и все прочие антисоветские элементы» (35). По всей стране органы ОГПУ всемерно усилили фабрикацию дел, а всего за 1933 г. было осуждено 283 тыс. «контрреволюционеров».
Полпред ОГПУ ЗСК Н. Н. Алексеев в конце 1932 – начале 1933 гг. добился, чтобы имевшиеся у его подчинённых материалы по отдельным «антисоветским группировкам» были выделены в два сверхкрупных производства. Фактически Алексеев выполнял указание Сталина, отправившего в декабре 1932 г. на места записку зампреда ОГПУ Г. Е. Прокофьева и начальника ЭКО ОГПУ Л. Г. Миронова о разоблачённых контрреволюционных организациях в Ветеринарном управлении Наркомзема СССР и Трактороцентре. Вождь приказал: «Ввиду исключительного значения рассылаемых материалов предлагается обратить на них серьёзное внимание» (36).
Минские чекисты отчитались о вскрытии заговора «кулацких» и «белогвардейских» элементов в системе Трактороцентра уже к началу февраля 1933 г., когда секретарь ЦК КП (б) Белоруссии Н. Ф. Гикало запросил у Политбюро право рассмотреть это дело на тройке с правом расстрела. В Сибири фабрикация аналогичных громких заговоров («белогвардейского» и «сельскохозяйственного») также началась немедленно после сталинского указания и была успешно завершена к весне 1933 г. Одновременно было создано и менее крупное так называемое «лесное дело», по которому в июне 1933 г. Коллегия ОГПУ и местная тройка осудили 338 работников лесного хозяйства (37).
Алексеев 14 апреля 1933 г. доложил на бюро крайкома ВКП (б) о раскрытии «белогвардейского» и «сельскохозяйственного» заговоров. Партийное руководство Сибири к тому времени уже хорошо знало о гигантском размахе «вредительства» и «повстанчества», позаботившись, чтобы все «враги» были быстро осуждены во внесудебном порядке. Заслушав полпреда, крайком постановил просить Коллегию ОГПУ «при рассмотрении дел этих организаций применить самые суровые репрессии к контрреволюционным белогвардейским, повстанческим и вредительским элементам». Ещё 7 марта 1933 г. Эйхе в телеграмме, адресованной Сталину, просил дать тройке право применять высшую меру наказания в отношении «контрреволюционеров». Месяц спустя, 4 апреля 1933 г., Политбюро ЦК ВКП (б) предоставило тройке полпредства ОГПУ ЗСК «право рассмотрения дел по повстанчеству и контрреволюции». В реальности это означало и право расстреливать «заговорщиков».
Именно через тройку ПП прошло основное количество «заговорщиков» (наиболее видных из них осуждала Коллегия ОГПУ). Массовые казни по «заговору в сельском хозяйстве» были произведены в том же апреле и начале мая. Из 2.092 участников основная часть – 1.954 – прошла через тройку полпредства, а 138 – через Коллегию ОГПУ. Было расстреляно 976 чел. (46,7 %). Что касается «белогвардейского заговора» из 1.759 участников, то точное число расстрелянных по нему пока неизвестно. 247 расстрелянных относились к трём четвертям осуждённых; неизвестны приговоры тройки ПП в отношении 477 чел (38). Таким образом, можно предположить, что всего по этому делу казнили порядка 300 чел., или 17 %. Данными, которые бы помогли объяснить, почему по «белогвардейскому заговору», в числе участников которого было до 400 бывших офицеров, интеллигенция, 800 красных партизан и сотни «церковников-монархистов», расстрелянных оказалось втрое меньше, нежели по «сельскохозяйственному заговору», составленному преимущественно из крестьян и десятков специалистов-аграрников, мы не располагаем. Возможно, это было связано с тем, что жертвы «белогвардейского заговора» осуждались позднее, чем «сельскохозяйственного», когда тройка уже не имела полномочий расстреливать.
Следует отметить полную недостоверность традиционно приводимых данных о расстрелах по СССР за 1933 г. – якобы 2.054 чел., поскольку в них не включены сведения о расстрелянных тройками в Западной и Восточной Сибири, а также на Дальнем Востоке, Северном Кавказе, Нижне-Волжском и Средне-Волжском краях. Между тем в Западной Сибири в 1933 г. только по «заговору в сельском хозяйстве» было расстреляно 976 чел., по «белогвардейскому заговору» – не менее 247 чел., по делу «Глубинка» на «заговорщиков» в Хакасии – 68 чел. Чекисты Дальнего Востока тогда же по делу «ТКП» расстреляли 84 чел., а по делу казачьей организации «Амурцы» – 56 чел. Террору, царившему в 1933 г. на Украине, никак не соответствуют приводимые О. Б. Мозохиным цифры – 69 чел., заниженные более чем в 20 раз. Согласно обнародованным официальным данным из архивов Службы безопасности Украины, за 1933 г. ГПУ УССР осудило 45 тыс. человек, из них 774 – к высшей мере наказания. Ещё 750 чел. были приговорены к расстрелу по делам ГПУ гражданскими судами республики (39). Таким образом, только уже известные цифры дают по Сибири, ДВК и Украине порядка трёх тысяч расстрелянных за 1933 г., что намного больше цифры в 2.054 чел. для всего СССР.
Массовые аресты по этим заговорам особенно болезненно сказались на алтайских крестьянах. Барнаульский оперсектор ОГПУ под руководством И. А. Жабрева за 1933 г. репрессировал 2,5 тыс. чел. В колхозах одной только Сросткинской МТС в 1933 г. было арестовано более 320 мужчин, из-за чего некоторые колхозы лишились до половины работников (40). Картину массовых репрессий 1933 г. дополняют внесудебные расправы над жителями национальных окраин, а также крупное дело на «церковно-монархическую организацию» в Томске, якобы связанную с харбинскими белоэмигрантами. По этому делу, именовавшемуся старообрядческой повстанческой организацией «Сибирское братство», в 1932– 1933 гг. было осуждено 283 чел., в том числе три епископа, 32 священника и 74 монаха. Массовые репрессии обрушились и на работников Томской железной дороги: тройка ПП ОГПУ по двум делам в марте 1934 г. осудила 149 «контрреволюционеров» (41).
По мнению С. А. Папкова, до самого 1937 г. «органы» не предпринимали подобных карательных акций, нанёсших опустошительный удар по так называемым «бывшим». По числу расстрелянных «сельскохозяйственный заговор» превосходит все остальные западносибирские «заговоры» 1933 г., вместе взятые, и выдерживает сравнение со своими прямыми продолжениями – наиболее крупными «заговорами» 1937–1938 гг. Количество расстрелянных за 1933 г. в Сибири вряд ли менее 2 тыс. чел. и близко к числу уничтоженных ОГПУ в регионе в течение 1931 г. «Массовые операции» очевидным образом сказались на ужесточении общей карательной политики. В марте 1934 г. наркомюст Н. В. Крыленко констатировал, что в ЗСК вопреки инструкции от 8 мая 1933 г. в третьем квартале 1933 г. по сравнению с первым кварталом наблюдалось резкое увеличение числа осуждённых по всем социальным прослойкам: кулаков – 725 и 386 чел.; зажиточных – 273 и 127; середняков – 733 и 330; бедняков – 296 и 214; колхозников – 589 и 464; должностных лиц – 519 и 324 чел. При проверке в Майминском арестном помещении Ойротского облотдела ОГПУ из 185 чел. в один день было освобождено 117 неправильно арестованных. А в 1935 г. только милицией было неосновательно привлечено к уголовной ответственности свыше 800 тыс. чел. (42).
Следует учитывать, что в период 1934–1935 гг. наблюдались, хотя и в гораздо более скромных масштабах, рецидивы масштабных и в сущности внесудебных расправ. Фактически по типу троек работали выездные сессии спецколлегии Запсибкрайсуда осенью 1934 г., в ускоренном порядке приговаривая к расстрелам и большим срокам сотни крестьян и специалистов, обвинённых в саботаже хлебосдачи. Характерно, что санкции утверждать высшую меру наказания получил секретарь крайкома Эйхе, чьи постановления имели окончательную силу. В 1935 г. партийные власти края добились от Москвы разрешения выслать в северные районы около тысячи семей «единоличников, саботирующих сев» и замеченных в «саботаже хлебосдачи»: в мае выслали 2.615 чел., примерно столько же – в октябре. Тогда же в Нарым были высланы сотни евангельских христиан. В начале 1936 г. из Горного Алтая было выселено в Казахстан свыше 300 «байско-кулацких и бандитских семей» (43). Множество людей осуждалось по политическим обвинениям без суда, решением Особого совещания при НКВД СССР. Таким образом, политика «массовых операций», прекращённых в прежних объёмах с образованием НКВД, тем не менее давала в ближайшие годы постоянные рецидивы.
Кампании по истреблению как политических врагов, так и уголовников, проводившиеся сибирскими чекистами в 1920-х и начале 1930-х гг., стали подготовкой к «Большому террору». В 1937–1938 гг. известные чекистам рецепты фальсификации социального происхождения и провокационного шантажно-пыточного следствия использовались в небывалых масштабах, обеспечив быстрое осуществление приказа НКВД СССР № 00447. Проведённая по этому приказу так называемая «кулацкая операция» оказалась самой кровопролитной карательной акцией советского времени.
Решение о проведении «массовой операции» против беглых кулаков, белогвардейских заговорщиков и уголовников логично вытекало из дискуссии на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП (б), где местные руководители хором жаловались за рост активности «антисоветских элементов». Так, Р. И. Эйхе заявил, что среди сосланных в Сибирь «кулаков» осталась «немалая группа заядлых врагов, которые будут пытаться всеми мерами продолжать борьбу…» (44).
На совещании руководства ГУГБ НКВД 19 марта 1937 г. Ежов заявил: «Мы громим врага, и громим крепко. Погромили троцкистов… громим эсеров, громим шпиков и немецких, и польских, и японских, но это пока что, как говорят, с наскока, это ещё не всё». Приказ Ежова № 00447 от 30 июля 1937 г. о «кулацкой операции» в известной степени стал следствием не только развёртывания кампании повсеместной борьбы с врагами народа, но и «творческих поисков» энергичного начальника УНКВД ЗСК С. Н. Миронова, вступившего в карательное соревнование с коллегами из других регионов и сфабриковавшего огромный «ровсовский» заговор.
Материалы, присланные Ежову из Новосибирска и касавшиеся «заговора» РОВСа, были замечены вождём и послужили поводом для организации внесудебных органов НКВД на местах – с последующим изданием 30 июля специального приказа НКВД СССР № 00447. Формально с предложением Сталину о массовой внесудебной расправе над бывшими «кулаками» в одном отдельно взятом регионе обратился первый секретарь крайкома ВКП (б) Р. И. Эйхе – и в Москве 29 июня 1937 г. начали создание троек именно с Западно-Сибирского края. Пока неизвестно, была ли это «чистая» инициатива влиятельного сибирского наместника, или же кандидату в члены Политбюро ЦК ВКП (б) Эйхе был дан соответствующий совет сверху. Скорее всего, без указаний не обошлось, ибо сразу за организацией «западно-сибирской» тройки НКВД последовало решение о распространении этого опыта на всю страну (45).
Не дожидаясь результатов разгрома «ровсовской» организации в Сибири, Сталин велел предпринять внесудебные чистки в отношении «кулаков» и «антисоветчиков» повсеместно. Хотя С. Н. Миронов представил подробную картину совместного заговора монархистов и эсеров, опиравшихся на крестьянскую ссылку, Сталин дал регионам упрощённую задачу. Уже три дня спустя после разрешения организовать «ровсовскую» тройку в ЗСК, 2 июля, он написал директиву «Об антисоветских элементах», а Политбюро, подчиняясь ей, постановило распространить деятельность троек на все регионы страны и начать массовую операцию против «кулаков», уголовников и всех антисоветских элементов, обвинённых в том, что они «являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений».
К 8 июля Сталин велел начальникам управлений НКВД прислать сведения о подлежавших репрессиям по 1-й и 2-й категориям. Значительная часть региональных чекистов не справились с поручением, затянув сроки. Но Миронов успел – 8 июля он отправил шифровку в Москву, где указал, что по 110 городам и районам, а также 20 станциям края было учтено 25.960 чел., обречённых на репрессии, из которых «кулаки» составляли 57,2 %. Расстрелу подлежало 6.642 «кулака» (44,7 % всех «кулаков») и 4.282 уголовника (38,5 %), заключению – 8.201 «кулак» и 6.835 уголовников. Миронов указал, что в число этих «кулаков» частично вошла «низовка», подлежащая аресту по делу РОВСа, но зато не вошли около 6.500 хозяйств беглых «кулаков» со всей страны, самовольно осевших в Нарыме за 1930–1935 гг. (46).
Два дня спустя Миронов запросил у Ежова санкцию рассматривать на тройке дела «не только кулаков, но и на всех бывших людей и белогвардейско-эсеровский актив, являющихся организаторами этого [ровсовского] заговора». Ежов ознакомил с телеграммой членов «пятёрки» Политбюро – Сталина, Молотова, Ворошилова и Кагановича, после чего перечисленные Мироновым категории были включены в текст приказа № 00447 (47).
Характерно, что даже такие активисты террора, как начальники УНКВД по Свердловской и Ростовской областям Д. М. Дмитриев и Г. С. Люшков, отстали от Миронова, предложив расстрелять соответственно 4,7 и 5,7 тыс. «кулаков». Соседняя же Омская область отстала от Запсибкрая более чем на порядок: там было предложено для репрессий 2.429 чел., в том числе 479 должны были быть расстреляны. Ответом стало скорое снятие начальника УНКВД Э. П. Салыня, а сменивший его Г. Ф. Горбач рапортовал Ежову, что «ударной работой по состоянию на 1 августа с. г. арестовано по первой категории всего 3008 человек». Оперсекретарь на этой шифротелеграмме отметил: «Нарком одобряет действия Горбача» (48). 16 июля 1937 г., после получения с мест сведений о контингентах, подлежавших репрессиям, в Москве было собрано руководство местных органов НКВД для обстоятельного обсуждения вопроса о лимитах на осуждение «кулаков». Ежов дал установки общего характера, а его заместитель М. П. Фриновский обсудил с каждым начальником УНКВД ситуацию в регионе и определил лимиты на репрессии «кулацко-белогвардейского и уголовного элемента». Чекисты сразу ориентировались Ежовым на то, что неизбежно будет расстреляна какая-то часть невинных людей, чего не следует опасаться (49).
Вернувшийся с этого совещания С. Н. Миронов уже 25 июля 1937 г. рассказал оперсоставу о решении ЦК ВКП (б) осуществить сплошные аресты всех лиц, учтённых в качестве антисоветского элемента, заявив, что для арестов достаточно одной агентурной сводки либо просто каких-либо материалов о чуждом социальном облике. А руководящим работникам управления он отдельно сообщил о масштабах предстоящих расстрелов – от тысячи и более человек на основную часть оперсекторов НКВД. Решение о ликвидации всех «бывших» вызвало у основной части рядовых чекистов большой энтузиазм (50).
Первоначально операцию планировалось провести в течение августа–ноября 1937 г. Основная работа по поиску «кулаков» выпала аппаратам районных отделений НКВД, где на «антисоветский элемент» велись нередко многочисленные агентурные разработки. Например, на 1 мая 1937 г. Асиновский РО УНКВД ЗСК имел 8 разработок по «контрреволюционным организациям». Но были примеры и иного рода. Перед началом операции начальник Немецкого РО УНКВД ЗСК К. Г. Кестер заявил руководителям раймилиции, что «все кулаки и фашисты были арестованы ещё в 1933 г., поэтому в данное время в Немецком районе арестовывать не придётся» (51). Многие райотделы НКВД, где была слабо поставлена агентурная работа, не имели на учёте сколько-нибудь значительного числа «враждебных элементов». Поэтому новая кампания для провинциальных чекистов с чисто технической стороны оказалась непростой.
Основной удар по «кулакам» в ЗСК наносил аппарат СПО, но активность проявляли также работники ДТО НКВД. Рядовой сотрудник ДТО Г. Б. Румшевич, руководивший небольшой опергруппой, заявлял, что летнюю операцию в Новосибирске «провёл успешно, репрессировав до 50 человек к-р элемента». Тогда же 45 «кулаков» на ст. Эйхе (Инская) под Новосибирском арестовали работники ОДТО НКВД (52). Сотрудники КРО специализировались по «национальным линиям», но обычно в составе КРО было отделение, занимавшееся белыми офицерами и «кулаками». В Новосибирской области и Алткрае работники КРО активно фабриковали дела по РОВСу.
Хотя основная часть «кулацкого» контингента арестовывалась по формальным учётным признакам, есть основания полагать, что заметная часть арестов «врагов» была произведена по доносам. По словам оперативника КРО УНКВД НСО Л. А. Маслова, «кулаки… арестовывались по агентурным материалам, заявлениям граждан и, безусловно, без предварительной проверки, что неизбежно вело к аресту середняков…» (53). Начальник Томского горотдела НКВД И. В. Овчинников отмечал, что «размах операции и огромная волна заявлений в ГО давали несравненно более, чем самая идеальная агентурная работа». Начальник Куйбышевского райотдела УНКВД по НСО И. Д. Малышев показал, что примерно в конце 1937 – начале 1938 г. «у нас за один месяц поступило около 200 заявлений, которые не проверялись… и на основании этих заявлений мы производили арест граждан» (54) (в Куйбышеве в начале 1939 г. проживало около 13 тыс. чел.). Такие факты говорит о большой доносительной активности населения, хотя значительная часть заявлений была наверняка спровоцирована чекистами и исходила от агентуры.
В районы из УНКВД и оперсекторов поступали конкретные задания на аресты. Первоначальная «норма» арестованных на каждый район составляла не менее 100–200 чел. Начальник Муромцевского РО УНКВД по Омской области И. Н. Воронович показывал, что в момент начала «кулацкой операции» начальник Тарского окротдела НКВД О. С. Стильве сказал ему: «“Ты чекист, тебе понятно, кого изымать, ну и поезжай”. Утвердил мне к изъятию человек около 200, и я с этим поехал. Дал установку также своему аппарату, что… если ты убеждён, что он враг и не сознаётся, нужно всеми средствами заставить, добиться признания вплоть до того, что дать подписать ему готовый протокол» (55).
Как сообщал начальник Кожевниковского РО УНКВД по НСО Д. К. Салтымаков, после начала «массовой операции» он составил список на 150–160 чел., куда вошли бывшие кулаки, «антисоветский актив церковников и сектантов», бывшие участники Колыванского восстания 1920 г., бывшие белогвардейцы и часть адмссыльных. При этом на арестованных были получены справки сельсоветов о социальном происхождении и положении. Все они были арестованы в июле-августе 1937 г. Далее в районы спускались всё новые и новые лимиты. Начальники райотделов должны были ежесуточно докладывать в УНКВД о количестве арестованных (56).
Исполнявший обязанности начальника Куйбышевского оперсектора УНКВД НСО А. Г. Луньков показал, что ему осенью 1937 г. поступали из Новосибирска лимиты на аресты «кулаков» и прочих контингентов, которые работниками оперсектора развёрстывались по районным отделениям НКВД. Оперсектор должен был контролировать работу РО, но из-за огромного потока дел ограничивался формальным утверждением списков, поступавших с мест. Эти списки на аресты отсылались оперсектором в УНКВД, где они и санкционировались начальством. Луньков утверждал постановления об арестах и обвинительные заключения «в большинстве своём не читая их» (57).
Массовые аресты поначалу вызвали в местных органах НКВД большую неразбериху. 13 августа 1937 г. вновь прибывший начальник Тобольского окротдела УНКВД по Омской области С. К. Тарасов сообщал в УНКВД, что большое количество заключённых арестовано без всяких материалов и даже без каких-либо учётных данных, причём никто из его подчинённых не знает точного числа арестованных. Аппараты Тобольского района и оперсектора «к следствию ещё не приступали, а продолжали ещё подбирать [арестовывать – А. Т.] остатки по 1-й категории… Весь наиболее квалифицированный аппарат определил на дела, которые представляют определённую ценность с точки зрения выводов на организованную деятельность и вскрытие контрреволюционных организаций, а весь остальной аппарат посадил на дела, которые нужно оформить для “тройки”, чтобы скорее от них освободиться» (58).
Руководство НКВД лично нацеливало местных работников на широкие репрессии. В середине ноября 1937 г. начальник УНКВД по Алткраю С. П. Попов, баллотировавшийся в Верховный Совет СССР, приехал в Солтонский район «своего» Бийского округа, сильно отставший в выполнении зернопоставок, для встречи с избирателями. Однако собрание не удалось провести из-за неявки населения, после чего Попов заявил своему помощнику Г. Л. Биримбауму, что его кандидатура на выборах может быть провалена из-за засилья контрреволюционеров в районе, составлявшем около половины численности избирательного округа. Попов собрал весь чекистско-милицейский состав РО НКВД и дал указания немедленно провести аресты в сельсоветах порядка 200 чел. – без ордеров, по личному усмотрению (ранее в районе было «изъято» более 100 чел.). Выполняя лимит, сотрудники на основании информации сельского актива и с его непосредственной помощью в течение нескольких дней провели аресты ранее судимых и плохо работавших колхозников, а сельсоветы под давлением «органов» покорно оформили справки о якобы кулацком происхождении арестованных и проведении ими враждебной деятельности (59).
Как показывал Биримбаум, во время нахождения его и Попова в с. Карабинка
«арестованных с криком и воплем сопровождали родственники, я, заметив это в
окно, обращаясь к Попову, прямо ему сказал, что политически неправильно, когда
ваш приезд сопровождается арестами граждан. На эти мои замечания Попов сказал:
“Ничего, кулаки крепче будут помнить Советскую власть”» (60).
В декабре 1937 г. Попов и Биримбаум посетили Марушинский РО НКВД. Недовольный
малым количеством арестов, Попов спросил у начальника РО И. Г. Бисярина и
уполномоченного угрозыска РОМ Мишина: «Членами какой к-р организации вы
состоите?». Затем Попов выслал в Марушинский район опербригаду из чекистов и
милиционеров, которая за несколько дней арестовала 200 «кулаков» и середняков,
что, по позднейшей оценке чекистов, «вызвало отрицательное настроение среди
колхозников» (61).
О давлении руководства на местные органы НКВД красноречиво рассказывал начальник Киселёвского ГО УНКВД ЗСК В. Д. Качуровский: «В процессе работы [начальник Сталинского оперсектора НКВД] т. Ровинский вызывал к себе на короткое совещание начальников РО и ГО, входящих в его сектор. На этих совещаниях, продолжавшихся не более 11/2–2 часов… выдвигались требования: в эту пятидневку вы даете столько-то по кулакам и столько-то по РОВС. Когда заявляешь, что цифра большая, аппарат не сумеет подготовиться и отработать материалы, то обычно услышишь: “Вы с ума сошли, с меня требуют столько-то, а вы даёте единицы. Дайте официальное заявление, что у вас в районе кулаков и офицеров больше нет, а потом мы проверим и поговорим”. Конечно, после такого вразумительного разговора едешь на место и соответственно накачиваешь аппарат. Во вр[емя] этих совещаний узнаёшь, что лимит по такой-то категории убавился, а по такой-то прибавился» (62).
Руководство НКВД требовало от чекистов на местах прежде всего отчёты о раскрытых «контрреволюционных организациях». З. Ф. Дубоносов, будучи начальником одного из РО НКВД Алткрая, сфабриковал дела на 92 «кулака»-одиночку, но все эти дела вернули с тройки и за ставили оформить в «организацию» (63). Часть арестованных «кулаков» сибирские чекисты всё же не смогли объединить в группы и осудили как «антисоветчиков-одиночек». Вернувшиеся на родину «раскулаченные» были одной из приоритетных мишеней. Высказывавшиеся ими настроения становились материалом для обвинения в антисоветской агитации, которого часто оказывалось достаточно для расстрела.
Методы допроса массы арестованных были соответствующими: младший брат начальника ГУЛАГа Ю. Д. Берман, работавший в КРО, показывал, что в особом корпусе новосибирской тюрьмы «приходилось видеть, как в кабинете у следователей стояло по несколько человек на ногах лицом к стенке, а на стенке было написано: “Если враг не сдаётся, то его уничтожают” и “Кто первый подписывает?”» (64).
Требование признания вины было обязательным и в Новосибирской области, и в Омской области, и в Алтайском и Красноярском краях. Бывший работник Ленинск-Кузнецкого ГО НКВД А. И. Савкин показал, что арестованных держали сутками сидя и стоя без еды и сна, и что он не помнит ни одного из них, кто бы подписал признание без физического и морального воздействия. Помощник начальника КРО УНКВД НСО И. И. Коннов разрешал своим подчинённым составлять протоколы о непризнании вины не более чем на 10 % арестованных (65). Непризнававшихся жестоко избивали, нередко до смерти.
Новосибирский оперативник С. П. Чуйков в 1940 г. показывал, что документы на арест оформлялись по большим спискам, подписанным начальством отдела, где были только установочные данные и какой-либо компромат (офицер, кулак, участник контрреволюционной организации) без указания на его источник. Прокурор на списке писал, что «арест с № 1 по № № санкционирую». Это соответствовало указанию Прокурора СССР А. Я. Вышинского от 7 августа 1937 г. о том, что «соблюдение процессуальных норм и предварительные санкции на арест не требуются». Составленные в страшной спешке данные часто были ошибочны – чекисты приходили с ордером туда, где давно уже не жил подозреваемый, или он уже был арестован, или этот адрес вообще не существовал (66). Тройка же по справкам, подготовленным следователями, осуждала за один вечер к расстрелу от нескольких десятков до 500–1000 чел., а иногда и более 2.000 чел.
Начальник Куйбышевского РО УНКВД НСО И. Д. Малышев с ноября 1937 г. составлял справки для доклада на тройке: «На тройке я успевал только называть фамилии привлечённых… [И. А.] Мальцев говорит: “Дальше, следующее дело”. И так проходили [через] тройку все дела» (67). Докладчиками на заседаниях тройки были и работники оперсекторов, и начальники РО НКВД, и сотрудники областных аппаратов. Например, алтайский чекист Н. Л. Баев в начале 1938 г. писал повестки на тройку по более чем 90 делам, присланным из Чарышского РО НКВД. Начальник КРО УНКВД НСО Ф. Н. Иванов показывал, что на тройке «никогда вопрос по существу дела не разбирался, дела сваливали в приёмной, а тройка решала вопрос по одной повестке…» (68).
Репрессии достигли апогея к концу 1937 г. и поддерживались на высоком уровне также в первые месяцы 1938 г. Как рассказывал С. П. Попов, на московском совещании руководящего состава НКВД в январе 1938 г. никто из начальников местных управлений не заявлял, что массовые операции можно считать законченными. Когда выступил Г. Ф. Горбач и «заявил, что им в Новосибирской области арестовано 55 000 человек, Фриновский, перебив Горбача, обратился к присутствующим: “Вы слышали? 55 тысяч арестованных! Ай да Горбач! Вот молодец!”. Горбач вместе с большинством других начальников доказывал, что операцию необходимо продолжать» (69).
Следует отметить, что в наиболее отдалённых районах «кулацкая» операция разворачивалась с опозданием, одновременно с репрессированием «инонационалов». Так, в малонаселённом Бодайбинском районе Иркутской области «массовые операции» начались в начале 1938 г. с приездом опергруппы во главе с помощником начальника КРО УНКВД Б. П. Кульвецом. В первый же день было арестовано до 500 чел., затем цифра арестованных превысила 1.000 чел. Никаких компрометирующих материалов не требовалось: «из кулацких посёлков брались все, кто мог двигаться». Кульвец загонял в одну комнату 100–150 чел. и сутками не давал садиться и спать. В помещении находился стол с письменными принадлежностями. Когда арестованный соглашался написать показания, ему разрешали лечь и отдохнуть (70).
Нередко, выполняя лимит на аресты, чекисты и милиционеры, чтобы не тратить времени на разъезды по населённым пунктам, арестовывали нужную цифру «врагов» в ближайшем колхозе, лишая его основной части работников. Следствие по «кулакам» вели в райотделах, на крупные группы – в оперсекторах и областных (краевых) центрах. Там же осуществлялись и расстрелы по приговорам троек. Казнями в городах занимались специально созданные опергруппы, руководимые начальствующим составом. Так, в Кемеровском ГО НКВД осуждённых расстреливала бригада под руководством помощника начальника горотдела Н. А. Белобородова, в Сталинске акты о расстрелах подписывал начальник оперсектора А. С. Ровинский. Завершение основной фазы «кулацкой» операции вызвало целую вспышку расстрелов. О ликвидации тюремного населения в марте 1938 г. свидетельствует факт массового расстрела узников Ягуновской тюрьмы под Кемеровом, когда 22 марта 1938 г. было казнено и погребено рядом с тюрьмой свыше 300 чел. (71).
Цифровые итоги «кулацкой операции» в Сибири (в Якутии она не проводилась, т. к. наркомвнудел ЯАССР И. А. Дорофеев заявил, что в Якутии нет «кулаков», а в связи с отсутствием промышленности нет и шпионов) пока можно оценить только приблизительно. По данным НКВД СССР, на 1 января 1938 г. в Сибири было арестовано, включая заключённых Бамлага и Сиблага, 79 тыс. чел., а на 1 марта – 86 тыс. чел. (без заключённых Бамлага). Основное число арестованных к марту 1938 г. дали Новосибирская и Омская области (почти 40 тыс. чел.), в остальных регионах количество арестованных находилось в диапазоне 9–12 тыс. В Иркутской и Омской областях, Бурятии, Красноярском крае за январь-февраль 1938 г. по «кулацкой операции» арестов почти не было, основной прирост дала Читинская область, где арестовали почти 4,5 тыс. чел., а также Новосибирская область и Алтайский край, где продолжались чистки «ровсовского» контингента (72).
Что касается расстрелов, то к 1 марта 1938 г. чекисты Алтайского края осудили к ВМН в рамках приказа № 00447 5.638 чел., Красноярского края – 5.289, Иркутской области – 6.095, Бурят-Монголии – 2.717 чел., Новосибирской области – 8.351 чел., Омской – 11.250. Всего – 37.898 чел. Из них бывшие кулаки составили 21.872 чел. (57,7 %), «прочий контрреволюционный элемент» – 10.888 (28,7 %), уголовники – 5.138 (13,6 %). В эту разбивку не вошли данные по читинской тройке – 5.261 осуждённый к ВМН, поскольку достоверное деление по категориям расстрелянных в них отсутствует. Таким образом, всего по Сибири в рамках «кулацкой операции» на 1 марта 1938 г. было приговорено к расстрелу 43.159 чел., не считая примерно 4–5 тыс. заключённых лагерей (73).
Однако все восточно-сибирские регионы в марте–апреле 1938 г. получили дополнительные расстрельные лимиты: Красноярский край – на 4.500 чел., Иркутская область – на 4.000 чел., Читинская – на 3.000 чел. В мае 1938 г. лимит на расстрел 1.000 чел. получила Омская область, в конце августа – на осуждение 3.000 чел. – снова Читинская область (74). Очень интенсивно продолжались расстрелы в Новосибирской области, где на 15 марта 1938 г. по «кулацкой операции» было осуждено к ВМН 10.365 чел., из которых 2 тыс. чел. – за первые две недели марта (75). Даже если принять, что одна половина лимитов касалась «кулаков» (решение Политбюро от 29 апреля 1938 г. разрешало иркутским властям дополнительно расстрелять 4 тыс. именно «кулаков»), а другая половина – представителей нацменьшинств, число арестованных по «кулацкой операции» в Сибири окажется в районе 95–100 тыс. чел., а расстрелянных – до 50 тыс. чел., не считая «ровсовцев» и заключённых лагерей. По СССР в рамках «кулацкой операции» было осуждено 767,4 тыс. чел., в т. ч. к расстрелу – 386,8 тыс. (50,4 %). Следовательно, в Сибири процент арестованных и расстрелянных по этой операции оказался почти вдвое выше, чем по СССР в целом.
«Кулацкая операция», основывавшаяся на предшествовавшем опыте массовых репрессивных кампаний, явилась одной из вершин профессиональной нагрузки для карательных органов Сибири. Она тесно сочеталась с очень близкой к ней по масштабам «ровсовской» операцией и охватывала предельно широкий спектр опасного с точки зрения властей элемента. С помощью открытого террора была уничтожена масса населения, подозревавшегося в нелояльности; одновременно данная акция послужила мотором для проведения в тот же период массовых репрессий по национальному признаку.
Дело «заговора» сибирского филиала белоэмигрантского Русского Общевоинского союза (РОВС) было самым крупным политическим делом в регионе. Его размах в огромной Новосибирской области точно соответствовал шедшей параллельно «кулацкой операции», причём в НСО и Алтайском крае, где были вскрыты наиболее масштабные звенья «заговора», осуждения по нему было разрешено проводить безлимитно. Интенсивная фабрикация дела гигантского «эсеро-монархического» вооружённого заговора, якобы организованного в Западной Сибири эмиссарами РОВСа и японской разведкой, началась в крае в мае 1937 г. по инициативе начальника УНКВД ЗСК С. Н. Миронова. Из его справки от 17 июня 1937 г., адресованной крайкому ВКП (б), следовало, что в Запсибкрае была раскрыта совместная кадетско-монархическая и эсеровская повстанческая организация со многими сотнями участников (арестовано 382 чел., вскрыто агентурно-следственным путём – 1.317 чел.), готовившая переворот по заданиям Японии и РОВСа (76). Дело РОВСа стало исключительно ценным материалом для Ежова и Сталина, использовавших его для обоснования грандиозной чистки советского общества.
Нельзя не отметить, что организация РОВСа была составлена по канонам 1920–1921 гг. и в большой степени повторяла сфабрикованную тогдашним полпредом ВЧК по Сибири И. П. Павлуновским версию об организации общесибирской повстанческой «бело-эсеровской» организации Сибирского Крестьянского союза, состоявшей из эсеров, бывших белых офицеров и «кулаков» (77). Успех дела о «заговоре Сибирского Крестьянского союза» вдохновлял местных чекистов много лет. Например, широкий «белогвардейский заговор» в 1933 г. объединял бывших белых офицеров, торговцев, священников с массой красных партизан.
Очень похожую картину мы видим и в 1937 г., когда чекисты заявили об объединении в 1934 г. ссыльных «кулаков», дворян и бывших офицеров из монархического «Союза спасения России» с организацией, якобы созданной ссыльными эсерами – «Сиббюро ПСР». Наличие в Сибири масштабной политической ссылки позволяло легко найти любых фигурантов для всевозможных чекистских провокаций. Миронов, опираясь на особенности региона и прежние наработки, «соединил» в одно целое «эсеровский центр», составленный чекистами из арестованных в начале 1937 г. ссыльных эсеровских лидеров (И. Х. Петелина, В. С. Осипова-Занозина, И. Л. Гороха), и монархистов из числа ссыльных дворян и царских офицеров (М. М. Долгорукого, В. С. Михайлова, Н. А. Эскина). Вооружённой опорой организации должны были стать ссыльные крестьяне комендатур Нарыма и Кузбасса (208 тыс. чел.) и ссыльные из «бывших» (5.350 чел.).
Подготавливая дело «ровсовской организации», Миронов подробно изучал материалы на ссыльных и особо отметил перспективного кандидата на роль одного из повстанческих лидеров – выдающегося поэта Николая Клюева, отбывавшего ссылку в Томске. На оперсовещании руководящего состава 25 марта 1937 г. начальник УНКВД указал: «Клюева надо тащить именно по линии монархически-фашистского типа, а не на правых троцкистов. Выйти через эту контрреволюционную организацию на организацию союзного типа» (78). Но в итоге тяжелобольного Клюева, недавно перенесшего инсульт и частичный паралич, арестовали только 5 июня, а уже в октябре 1937 г. поэт, категорически отказавшийся давать «признания», был расстрелян. В руководящий центр РОВСа были записаны другие лица из «бывших», согласившиеся дать нужные показания, во главе с бухгалтером Новосибирского ТЮЗа экс-генералом В. С. Михайловым.
Одновременно с арестами видных «бывших» в крае развернулась повсеместная фабрикация «ровсовских» филиалов. Например, сотрудники Нарымского окротдела НКВД 28 июня 1937 г. составили справку на арест эсеро-монархической повстанческой организации РОВСа из 66 чел. В июле 1937 г. Миронов велел начальникам оперсекторов все «повстанческие» организации с участием бывших белых офицеров и «кулаков» оформлять как ячейки РОВСа (79). Если «кулацкая операция» опустошала преимущественно сельскую местность, то по делу РОВСа, помимо крестьянской ссылки, очень активно арестовывали неблагонадёжное городское население.
Аресты «ровсовцев» нередко производились облавами. В конце июля 1937 г. опербригада работника СПО УНКВД ЗСК П. И. Молостова, в значительной степени составленная из курсантов межкраевой школы НКВД, ходила по предприятиям и стройкам Новосибирска, выясняя у администрации наличие «антисоветского элемента» – без всяких протоколов, ограничиваясь записями вроде «антисоветски настроен», «кулак» и т. д. Затем чекисты ночью оцепили огромную площадку строительства оперного театра и в течение трёх дней арестовали до 200 рабочих (арестов было бы ещё больше, но многим потенциальным жертвам удалось бежать через заборы). Среди чекистов шли разговоры, что это была не оперативная работа, а просто какая-то охота, когда работники НКВД бегали по баракам, где жили строители, и хватали тех, кто значился в наскоро изготовленных списках (80).
В начале операции на места во главе бригад следователей посылались ответственные работники УНКВД, чтобы придать операции должное ускорение и показать пример в следствии местным оперативникам. Так, Кузбасс курировали руководящие сотрудники КРО и СПО М. И. Голубчик и Е. Ф. Дымнов, Нарымский округ – С. П. Попов и К. К. Пастаногов. В июле 1937 г. в Прокопьевск из УНКВД ЗСК приехал начальник отделения СПО Е. Ф. Дымнов, который кратко проинструктировал местных чекистов, которые в полном составе были брошены на аресты. Один из них позднее показал: «Ночью к зданию городского отдела были подогнаны около 15 грузовых автомашин с вооруженной охраной. По указанию Дымнова мы выехали на посёлок Южный, где в основном жили спецпоселенцы, и… подвергли аресту всех мужчин. Ордеров на арест у нас не было… брали всех подряд, кто окажется дома. […] В этот раз было арестовано свыше 200 человек… Руководством городского отдела, видимо, с участием Дымнова, был составлен список всех арестованных, которых вписали в заранее заготовленную схему повстанческой организации… Как правило, первые два-три дня арестованные отказывались подписывать протоколы. Тогда некоторые оперативные работники подвергали арестованных избиению или вели длительные допросы без обедов и сна. Была организована внутрикамерная обработка арестованных, чтобы склонить их к подписанию протоколов» (81).
В конце июля 1937 г. несколько опергрупп под руководством сотрудников управления УНКВД ЗСК прибыли в центр Нарымского округа – г. Колпашево, где начали широкие аресты в сёлах округа и последующую доставку арестованных крестьян-спецпереселенцев на баржах в окружной центр (82).
Для городских «ровсовских» дел были характерны высокая численность (часто больше 20 чел.), стремительное следствие (в пределах недели-двух) и очень высокая доля осуждённых к расстрелу, обычно превышавшая 90 %. Например, тройкой УНКВД ЗСК 25 августа 1937 г. по делу РОВСа были осуждены 42 чел., в т. ч. 39 – к расстрелу. Тройкой УНКВД НСО 5 ноября 1937 г. было осуждено 39 «ровсовцев», арестованных 27 и 28 октября, из них 38 расстреляли уже на следующий день (83). По словам работника КРО УНКВД НСО В. Д. Качуровского, на деле РОВСа «как некоторые следователи говорят, [они] “набили себе руку” до того, что заканчивали допросы на 5–6 человек в сутки. […] “Колунство” было символом оперативных качеств работника. Были просто “колуны” и “смертельные колуны” – это такие следователи, от которых, как говорили, сам чёрт не уйдет без признания» (84).
По делу РОВСа было репрессировано огромное количество интеллигенции и служащих. Рекорды скорости новосибирские чекисты ставили в конце 1937 г., когда темпы арестов и расстрелов в ожидании окончания операции резко усилились. Начальник УНКВД Горбач всемерно раздувал дело РОВСа, после отъезда Миронова увеличив число фигурантов почти на порядок. 10 декабря 1937 г. он послал Ежову меморандум о том, что организация РОВС в Западной Сибири «частично ликвидирована» – при том, что количество арестованных составляло уже около 15 тыс.! Одновременно Горбач сообщал, что в Новосибирске в ноябре 1937 г. вскрыт запасной повстанческий штаб, а разветвлённая сеть РОВСа вскрыта в 17 лагпунктах Сиблага. Сталин наложил резолюцию: «Ежову. Всех бывших офицеров и генералов по записке Горбача нужно расстрелять». Ещё одна резолюция Сталина на письме Горбача, появившаяся после ознакомления вождя с приложенным списком бывших офицеров, дворян, жандармов и священников на 399 чел., была лаконичнее: «Расстрелять всех». Сталинский секретарь А. Н. Поскрёбышев тут же пометил: «Исполнено. Послана телеграмма 16.XII.37 г.» (85).
Из конкретных дел видно, каким образом аппарат Горбача подбирал контингент для своего главного заговора. Аппарат КРО УНКВД НСО 6 декабря 1937 г. арестовал по РОВСу 77 чел., добавив к ним ещё двух, арестованных чуть раньше. Состав привлечённых был самый разнообразный: врид завотделом искусств облисполкома М. Л. Мильштейн, учёный-зоолог Н. Г. Гуляев, преподаватели техникумов Л. А. Бейман и Б. Д. Покровский, три инженера, юрист, завотделом стола заказов ТПО УНКВД, несколько чернорабочих совхоза № 1 УНКВД. В тот же день были проведены допросы почти всех «ровсовцев» и уже 8 декабря тройка осудила всех арестованных к ВМН (86).
Характерным примером истребления интеллигенции является дело на 65 новосибирцев, которое фабриковалось во второй половине декабря 1937 г. 5-м отделением КРО УНКВД, возглавлявшимся опытным оперативником А. М. Волковым. Среди осуждённых примерно половину составляли служащие и интеллигенция, в том числе член Союза писателей М. И. Ошаров, один из руководителей строительства оперного театра С. А. Полыгалин, бывший подполковник царской армии М. М. Барковский, администратор филармонии, учителя, инженеры, агрономы, геологи, техники, фотографы, 7 бухгалтеров, два экономиста и другие служащие.
Схема была отработанной – чекисты находили бывшего царского или белого офицера и «назначали» его руководителем организации, состоявшей из небольших ячеек и подчинявшейся заговорщицкому центру Бывший подполковник Барковский, по версии чекистов, будучи в отпуске в Ярославле в 1935 г., встретился там с ссыльным А. Н. Пепеляевым и договорился с ним о развёртывании контрреволюционной работы в Новосибирске. Свою же деятельность на месте Барковский должен был увязывать с Н. А. Эскиным.
Обвиняемым вменяли в вину проведение диверсионной работы. Бывшего псаломщика Г. А. Лазарева, заведовавшего ларьком конторы «Союзутиль», обвинили в том, что он летом отравил «заразными бактериями “титр-котт” фруктовые воды и квасы, вызывая этим массовые желудочные заболевания», одновременно «под видом обёртки… распространил до 20 томов контрреволюционных статей Троцкого, Зиновьева и Каменева». Сходные преступления вменялись служащему конторы Гидрометуправления К. Г. Соломину: «В целях создания недовольства среди рабочих бросал в продукты питания мышей и крыс и заражал продукты заразной палочкой “титр-котт”, чем добился массовых заболеваний рабочих». Разумеется, чекисты придумали «вражеские действия» и «диверсии» для остальных арестованных. Из 65 чел. были расстреляны 62 (87).
Бывший штабс-капитан деникинской армии Т. П. Дудник, отсидевший за службу у белых два года в Соловках, в том же декабре 1937 г. был назначен главарём «ровсовской» организации из 26 чел. (22 – расстреляны). Часть дел по РОВСу фабриковали и сотрудники военной контрразведки. В течение четырёх дней Особым отделом в декабре 1937 г. было оформлено дело на 64 чел. из Новосибирска и Бердска. Среди них были начальник военторга СибВО М. М. Семёнов, директор Дальторга И. Л. Каратов, секретарь председателя крайисполкома И. С. Достовалов, доцент Сибстрина Д. Е. Романов, начальник стройконторы Аэрофлота П. П. Губанов, учителя, инженеры, юрисконсульт. Были чех, еврей, немец; семеро осуждённых являлись коммунистами. 24 декабря 1937 г. 62 чел. тройкой были приговорены к расстрелу, двое – к 10 годам лагерей (88).
«Инонационалов», судя по документам, нередко проводили по «ровсовским делам». Так, по РОВСу прошло дело на 20 чел. (Хилькевич и др.), арестованных в июле и октябре, из которых 19 чел. в конце ноября 1937 г. были осуждены к ВМН и в тот же день расстреляны. При этом четверо из них обвинялись как участники татарской заговорщицкой организации «Гаскери Уешма» (89).
К январю 1938 г. в Новосибирской области и на Алтае по РОВСу к расстрелу было осуждено более 18 тыс. чел. (90), в 1938 г. – ещё почти 7 тыс. До 15 марта 1938 г. Мироновым и Горбачом в ЗСК-НСО было осуждено 24.383 «ровсовца», относившихся преимущественно к так называемым «бывшим людям»: белым офицерам, чиновникам царского и колчаковского времени, «раскулаченным», торговцам, священникам, а также лицам, которые ранее уже подвергались репрессиям. Подавляющая часть прошедших по РОВСу – 21.129 чел., или 86,7 % – была расстреляна (91). 15 марта 1938 г. «кулацкая» и «ровсовская» операции были завершены, но новосибирская тройка, судя по всему, ещё возвращалась к репрессированию лиц из «кулаков» и «ровсовцев». Тройкой УНКВД по Алткраю оказалось осуждено 5.145 «ровсовцев», в т. ч. к расстрелу – 3.724 чел., или 72,4 % (92).
Когда в марте 1938 г. в г. Прокопьевске разом произошло несколько происшествий – взрыв динамитного склада, завал в шахте, убийство комсомолки – туда прибыл замначальника УНКВД НСО Мальцев и вместе с начальником горотдела поручил оперативнику В. Ф. Тюлькову немедленно составить список на арест 100 спецпереселенцев (93). Одновременно Горбач 17 марта 1938 г. запросил у НКВД разрешения продолжить рассмотрение дел оставшегося «кулацкого» контингента в Кузбассе (его базу составляли 13 тыс. спецпереселенцев, а также беглые «кулаки») на «ровсовской тройке». Этот вопрос решал Фриновский (94), и можно предположить, что ответ был положительный, поскольку дела по офицерам, «церковникам» и пр. рассматривались тройкой неоднократно и «ровсовский» контингент продолжал оставаться объектом репрессий до самого конца «массовых операций».
Секретарь Новосибирского обкома ВКП (б) И. И. Алексеев 4 сентября 1938 г. отправил в Москву запрос на репрессирование тройкой ещё одной тысячи человек «активного кулацко-белогвардейского элемента», установленного в одном лишь Кемерове. Правда, неизвестно, утвердило ли Политбюро этот запрос (95). Но известно, что тройка УНКВД НСО в сентябре–ноябре 1938 г. приговаривала к смерти не только «инонационалов», но и лиц из контингентов, привлекавшихся ранее по «кулацкой» и «ровсовской» операциям. Например, 8 сентября 1938 г. тройкой были приговорены к расстрелу 7 участников «террористической бело-офицерской группы» во главе с бывшим поручиком Колчака С. Е. Лыхиным, работавшим бухгалтером кондитерской базы. Осуждённый тройкой в Новосибирске 2 ноября 1938 г. за антисоветскую агитацию к расстрелу активный «церковник» В. Н. Сосновский был казнён 20 ноября (96).
В Красноярском крае по делу РОВСа активно осуждали многочисленных местных казаков. В материалах по делу «Красноярского филиала РОВСа» указывалось, что казаками-реэмигрантами были созданы повстанческие и диверсионные организации на территории Минусинского округа и Хакасской области, в районах компактного проживания енисейских казаков, в бывших казачьих станицах. В районах компактного расселения казаков было «вскрыто» несколько «районных штабов Западно-Сибирского филиала РОВС» (97). К началу марта 1938 г. чекисты в отдалённых районах края арестовали по «кулацко-эсеровской» организации 300 чел. из Енисейского, Казачинского и других районов, 300 ссыльных, множество «церковников» и добивались их включения в дополнительный лимит по краю, полученный уже неделю спустя. «Ровсовская» организация была вскрыта и в Иркутской области. Замначальника ИНО ГУГБ С. М. Шпигельглаз, знавший что у РОВСа не было возможностей для сколько-нибудь заметной работы в СССР, в своих показаниях приводил примеры, когда начальники УНКВД «одалживали друг у друга генералов, чтобы те возглавляли ровсовские организации» (98).
Хотя «кулацкая операция» закончилась в основном к апрелю, но летом–осенью 1938 г. по дополнительным лимитам тройки продолжали работать во многих областях, включая Иркутскую и Читинскую области (99). Так, М. П. Фриновский 13 июня 1938 г. разрешил УНКВД НСО рассмотреть на «ровсовской» тройке дела «церковно-монархической организации» на 255 чел (100). Помимо Москвы и Ленинграда, «кулацкая операция» и её «ровсовское» ответвление были продолжены в отдельных северных (Карелия) и южных (Ростов) регионах, частично на Урале и в Западной Сибири, а также на всём протяжении от Красноярска до Владивостока. Ещё 7 октября 1938 г. чекисты Татарии получили разрешения НКВД пропустить через особую тройку дела на членов «военно-офицерской организации РОВСа», арестованных до 1 августа – в соответствии с неким циркуляром НКВД № 189 (101).
Хотя «ровсовский заговор» активно громили на Украине (1.213 арестованных к 10 июня 1938 г.) (102), Дальнем Востоке и на Урале, только в Новосибирской области и Алтайском крае дела РОВСа оказались не просто огромными, а в разы превосходящими любые другие крупные дела о «заговорах». По РОВСу в этих двух регионах было осуждено 29.528 чел., в т. ч. 24.853 (84,2 %) – к расстрелу (103), причём жестокость репрессий в Новосибирской области оказалась заметно больше, чем на Алтае. Тот факт, что по «ровсовскому делу» расстреливалась не половина, как по «кулацкой» операции, а подавляющее большинство осуждённых, свидетельствует в пользу того, что чекистами оно считалось приоритетным. Уже в 1939 г., расследуя дело начальника УНКВД по Новосибирской области И. А. Мальцева, прокуроры установили, что никакого «ровсовского» заговора не существовало. Но официальная реабилитация осуждённых по этой грандиозной провокации НКВД началась только в середине 1950-х гг.
Таким образом, по «кулацкой» и «ровсовской» операциям в течение года было репрессировано свыше 130 тыс. сибиряков. Только в Новосибирской области к середине марта 1938 г. по ним был осуждён 50.541 чел. (104). Репрессии по приказу № 00447 унесли в Сибири примерно 80 тыс. жизней, или пятую часть от жертв операции по стране. Учтя удельный вес Сибири в населении страны, можно сделать вывод, что всего по приказу № 00447 в регионе расстреляли примерно втрое больше людей, чем в среднем по СССР. Подавляющая часть расстрелянных оказалась «кулаками» и «контрреволюционерами», доля же уголовного элемента среди жертв террора составила не более 10 %. В связи с крайней жестокостью «ровсовских» расправ расстрельная статистика по Сибири сильно отличается от общесоюзной: если в целом по стране уничтожалось не более половины осуждённых жертв «кулацкой» операции, то в Сибири – порядка двух третей.
Внесудебные расправы начала 30-х годов очень сильно ударили по национальным окраинам, равно как и в предыдущие годы (105–107). В феврале–марте 1933 г. чекисты Минусинского оперсектора и Хакасского облотдела ОГПУ сфабриковали дело «Глубинка» на жителей юга Западно-Сибирского края. Минусинский оперсектор арестовал 158 чел. (12 подпольных ячеек), Хакасский облотдел – 129 (7 ячеек). По мнению чекистов, «повстанческая организация» намеревалась свергнуть советскую власть и установить буржуазный строй. Восстание приурочивалось к моменту объявления Японией войны Советскому Союзу, которая ожидалась не позднее текущей весны. Сформированные ячейки боевиков в период до восстания должны были заниматься вредительством и диверсиями в колхозах, совхозах и на предприятиях. После пыточного следствия 27 апреля 1933 г. тройка ПП ОГПУ ЗСК осудила 194 чел., в том числе 42 – к расстрелу (108).
В марте 1933 г. в Ойротии было арестовано свыше 40 участников «контрреволюционной организации» во главе с М. А. Кучуковым, Табаковым и др. В 1934 г. были вскрыты новые «повстанческие ячейки» в четырёх аймаках автономии и осуждена большая группа южно-сибирской национальной интеллигенции и номенклатуры, якобы образовавших повстанческий «Союз сибирских тюрок». Среди них были председатель Таштыпского райисполкома К. Майтаков, художник-алтаец Г. Гуркин-Чорос (бывший член Сибирской областной думы, вернувшийся из эмиграции), инспектор крайоно И. Михайлов-Очи, редактор Шорской секции ОГИЗа Я. Тельгереков. Алтайцы (в 30-х годах именовавшиеся ойротами), хакасы и шорцы якобы опирались на помощь японских интервентов, у которых хотели найти деньги и оружие. В состав будущего буржуазно-демократического государства они планировали включить и Тувинскую республику, а потом намеревались связаться с контрреволюционными элементами Средней Азии. В число предъявленных обвинений входили также «ставка на поднятие национальной культуры, внедрение родного языка и усиление коренизации государственного и хозяйственного аппарата». Одних хакасов по этому делу было арестовано 30 чел., алтайцев – около 50 чел (109).
В начале 30-х годов советские чекисты активно участвовали в «зачистке» населения стран-сателлитов. Например, сотрудник УПВО ПП ОГПУ ЗСК М. И. Жучек с мая 1930 до лета 1932 г. находился в «особосекретной командировке» в качестве старшего инспектора управления Госполитохраны в Туве и занимался как подавлением крестьянских мятежей, так и поисками «вредительства». Чекисты обеспечили подавление огромного восстания в МНР в 1932 г., при этом погиб бывший видный сотрудник КРО ОГПУ В. С. Кияковский, являвшийся главным инструктором ОГПУ в ГВО Монголии (помощником главного инструктора ГВО в 1932–1933 гг. являлся бывший северокавказский чекист М. Л. Успенский).
Примером «массовых операций» в отношении «инородцев»-иностранцев является
карательная акция, предпринятая в начале 1934 г. иркутскими чекистами,
арестовавшими около 100 граждан Монголии. В их числе было до десятка сексотов
ГВО МНР: монголы Д. Бастуев и Ш. Бастуев, буряты Д. Мункуев, Б. Ринчинов, Ч.
Ринчинов, Р. Содномов, Ц. Сундупов, Т. Цибийжалов, С. Цыренов. Несколько
монголов были коммунистами: сотрудник ГВО Б. Бубеев, помощник командира
эскадрона 7-й дивизии МНР Ч. Балданов, завклубом дивизии Д. Аюров, Б. Бислаев и
др. Среди арестованных был и монгольский писатель И. Бужудаев. Вероятно, всех
этих лиц под благовидным предлогом вывели на советскую территорию и 3 февраля
1934 г. арестовали. Всего три дня спустя тройкой ПП ОГПУ ВСК их осудили за
участие в повстанческой шпионской организации на 5–10 лет лагерей каждого (110).
Пятилетний срок заключения для большинства осуждённых по такой серьёзной статье,
как 58-6 УК,
даже в то время ясно говорил о явной недостоверности дела, сфабрикованного с
очевидной целью предъявить начальству очередную крупную «шпионскую» организацию.
Таким образом, в первой половине 30-х годов в Сибири крупные репрессивные акции в отношении «нацменов» основывались на обвинениях в направляемой японцами повстанческой деятельности, и наиболее остро задевали зажиточные и культурные слои. Также они имели тенденцию выходить за границы СССР, затрагивая население сопредельных государств.
Массовый террор против «инонационалов», развёрнутый в 1937–1938 гг., был невиданным по масштабу. В кампании истребления сотен тысяч «инонационалов» большое значении сыграли фобии советской верхушки. Для Сталина характерно было деление наций на передовые и отсталые, более важные и менее значимые, лояльные и враждебные. Обращаясь 2 мая 1933 г. к участникам первомайского парада, Сталин назвал русскую нацию «основной национальностью мира», поскольку именно она внесла наибольший вклад в дело создания большевистского государства (111).
Повсюду опасаясь шпионов, великорусский шовинист Сталин особенно не доверял немцам, полякам, прибалтам, финнам, корейцам, китайцам, грекам, иранцам – то есть национальностям, живущим в СССР, но этнически связанным с государствами, враждебными советской державе. С точки зрения Сталина, не враждебных стран и не существовало: СССР не имел стратегических союзников и поддерживал партнёрские отношения с немногочисленными второстепенными странами вроде Турции и Чехословакии. Жители союзных республик и автономий также считались потенциально нелояльными в силу распространённости в их среде «националистических» настроений.
Истребительная работа против «националов» – этнических представителей враждебных СССР государств – диктовалась приказами и распоряжениями руководства НКВД, видевших в нерусском населении потенциальных националистов и шпионов. Логика террора продиктовала переход от выборочных репрессий в отношении «инонационалов», ранее только «подозрительных по шпионажу», к сплошным безлимитным арестам в их среде с целью ликвидации «шпионской базы». Приказы НКВД о массовых арестах по «национальным линиям» санкционировались решениями Политбюро.
Широкие репрессии в отношении «инонационалов» подготовлялись после февральско-мартовского Пленума ЦК, когда Ежов разослал на места указания «в связи с возможностью военного нападения фашистских государств» и «лихорадочной деятельностью разведок этих государств» перестроить работу НКВД так, чтобы «быть способными к активному наступлению против всех врагов советского строя». Одновременно на чальник КРО ГУГБ Л. Г. Миронов разработал проект приказа о задачах контрразведывательных отделов, в котором констатировалось, что разведки Германии, Японии и Польши создали в СССР огромное количество безнаказанно действующих резидентур и диверсионных организаций. Органы НКВД ориентировались на разработку всех категорий иностранцев, особенно немцев, австрийцев, поляков, японцев, итальянцев. К категориям населения, определённого в качестве потенциальной вербовочной базы иностранных разведок, были отнесены харбинцы, лица, работавшие и обучавшиеся за границей, бывшие военнопленные, вернувшиеся из Германии, Австро-Венгрии и Турции, перебежчики из Польши, Румынии и Маньчжурии, а также немцы, поляки и корейцы (112).
Уже на совещании НКВД 16 июля 1937 г. Ежов говорил о предстоящих арестах харбинцев, поляков и немцев. Это свидетельствует о том, что нацоперации планировались одновременно с исполнением приказа № 00447. Широкие репрессии по национальному признаку начались с немцев и поляков одновременно с проведением кампании ликвидации «антисоветских элементов», будучи логичным её развитием. Усиление размаха нацопераций отмечается также в самый разгар арестов по «кулацкой» операции. 3 ноября 1937 г. на места была разослана телеграмма Ежова с требованием «форсировать проведение операций [по] антисоветским элементам, немцам, полякам, харбинцам, женам изменников родины» и закончить проведение этих операций к 10 декабря 1937 г. В начале 1938 г. увеличился террор в отношении немецкого населения: Ежов 1 февраля 1938 г. в своей директиве потребовал нового усиления репрессий (113).
Добиваясь масштабной чистки в отношении «инонационалов», Сталин довёл до местных партийных руководителей свою точку зрения на сочетание провозглашаемых принципов интернационализма с террором против целых народов. Из показаний бывшего помначальника 11-го отдела УНКВД по Красноярскому краю В. Ф. Пазина следовало, что «на оперативных совещаниях у нач[альника] УНКВД секретарь крайкома Соболев давал установку арестовывать всех поляков, латышей, немцев и т. д.». При этом С. М. Соболев не стеснялся в выражениях, заявляя, что транслирует чекистам указания Сталина: «Довольно играть в интернационализм, надо бить всех этих поляков, корейцев, латышей, немцев и т. д., всё это продажные нации, подлежащие истреблению… Всех националов надо ловить, ставить на колени и истреблять как бешеных собак» (114).
В рамках нацоперации Особый отдел ГУГБ НКВД СССР примерно в июне 1938 г. разослал на места указания всех уволенных из армии «нацменов» при наличии компрматериалов арестовывать и судить в особом порядке. В том же июне 1938 г. на места был разослан оперативный приказ М. П. Фриновского с указанием усилить репрессии в отношении «инонационалов» – всего по 13 «линиям». Для разъяснения этого приказа и ориентирования работников в оперсекторы прибывали ответственные работники управления НКВД. Например, в Куйбышевском оперсекторе УНКВД НСО инструктаж проводил начальник КРО Ф. Н. Иванов, давший контрольные цифры на аресты (115). Горбач и Мальцев приказывали арестовывать всех, кроме русских, опираясь на справки сельсоветов и показания лжесвидетелей о «разлагательской работе». Согласно установке Мальцева, на каждые 7 арестованных «инонационалов» мог приходиться только один русский, не более. Мальцев, передавая директиву Фриновского, указывал, что если в районе останется хоть один латыш или поляк, который совершит что-либо «контрреволюционное», то ответственность наряду с ним будет нести и начальник райотдела НКВД. Начальники отделений КРО по приказу Ф. Н. Иванова соревновались между собой в арестах поляков, латышей, немцев (116).
Один из руководителей КРО УНКВД НСО В. Д. Качуровский показывал, что по «нацоперациям» из НКВД СССР сначала требовали отчётность по арестам каждые 12 и 24 часа, затем – каждые 2–5 суток. По его оценке, «вопрос стоял о стопроцентной ликвидации этих категорий лиц» (117). То есть чекисты были готовы уничтожить и изолировать всё взрослое мужское население, принадлежавшее к «враждебным национальностям», и их карательный пыл остановил только приказ о прекращении «массовых операций». Это лишний раз опровергает тезис Р. Конквеста о физической невозможности для НКВД продолжения массовых репрессий к концу 1938 г. (118).
Некоторые чекисты, как В. Д. Качуровский, признавали, что во время нацопераций «дров наломали крепко». А другие были совершенно согласны с уничтожением «инонационалов»: так, алтайский оперативник Т. У. Баранов в письме Сталину демонстрировал пафос, противоположный мнению Качуровского: «…Помня Ваши слова о капиталистическом окружении – я и другие исходили при аресте контрреволюционного элемента именно только вокруг этого – т. е. изъять не только активный вражеский контингент, но и базу для его, которой у нас являются немцы, поляки, харбинцы и прочая сволочь, еще притаившаяся, но готовая в любую минуту взять оружие в руки и выступить против страны социализма» (119).
Массовые фабрикации «шпионских» дел начались с первых лет существования ВЧК, став характерной чертой работы «органов» (120–121). Первой вспышкой широких репрессий против сибирских немцев стала кампания арестов активистов эмиграционного движения Славгородского округа в 1929 г., протестовавших против коллективизации попыткой организовать массовый переезд соотечественников в Германию. Как подчёркивал впоследствии тогдашний начальник отделения Особого отдела ОГПУ СибВО М. М. Подольский, «эмиграцию мы приостановили путём выхвата руководителей» (122). Советская власть в немецких меннонитских посёлках, как показывает А. И. Савин, была в начале 30-х годов в значительной степени фиктивной, ибо все основные дела в них решались руководителями религиозных общин (123). Для власти такое положение было совершенно неприемлемым.
В 1934 г. нарком внутренних дел Украины В. А. Балицкий инициировал в записке секретарю ЦК КП (б)У С. В. Косиору волну преследований немцев-колонистов, которую поддержал ЦК ВКП (б), в специальном циркуляре 5 ноября 1934 г. обвинивший местные власти и органы безопасности в недостаточной борьбе с агентурой гитлеровской разведки, якобы вольготно чувствовавшей себя в местах немецких поселений. Опираясь на чекистские сведения, ЦК обрушился на немецкое население ряда регионов, «нарушающее элементарную лояльность к советской власти», предложив «принять по отношению к активным контрреволюционно и антисоветски настроенным элементам репрессивные меры, произвести аресты, высылку, а злостных руководителей приговорить к расстрелу». От немецкого населения требовалось «полное прекращение связи с заграничными буржуазно-фашистскими организациями: получение денег, посылок» (124).
Широкая кампания «гитлеровской помощи» пострадавшим от коллективизации и голода немцам больно ударила по престижу СССР. Между тем есть основания полагать, что сибирские чекисты на определённом этапе в провокационных целях способствовали расширению контингента получателей денежных переводов из Германии. Так, в декабре 1934 г. на заседании актива одной из сельскохозяйственных артелей Немецкого района ЗСК была открыта деятельность члена правления кооператива Сусанны Гиберт, которая в 1933 г. активно уговаривала женщин писать на имя Гитлера заявления о помощи, утверждая потом, что «ей поручено от ГПУ организовать эту работу» (125). Характерно, что в обстановке террора, развязанного в Немецком районе, С. Гиберт не была репрессирована.
Исполняя требование ЦК, руководство Особого отдела СибВО 25 декабря 1934 г. сообщило крайкому, что репрессии в отношении немцев начались 10 дней спустя после получения циркуляра ЦК и в течение месяца специальными опербригадами были ликвидированы две крупные фашистские организации и 36 группировок, участники которых «проводили активную к-р фашистскую работу в немколониях, широко популяризируя материальную помощь, идущую из Германии… внедряя в сознание немцев, что они на случай войны Германии с СССР должны будут оказать помощь Германии в тылу СССР… проводили срывательскую саботажническую работу в колхозах». Всего же за 1934 г. в ЗСК было арестовано 577 немцев (до 4 % взрослого мужского населения), и их в основном распределили по пяти «фашистским организациям» и 84 «группировкам». Аресты продолжались и в следующем году. По СССР за 1934 г. советских немцев было арестовано до 4 тыс. чел. (126).
Для дополнительного нагнетания атмосферы террора были осуждены по обвинению в фашистской деятельности даже партийно-советские руководители Немецкого района на Алтае. Во время поездки В. М. Молотова по Сибири осенью 1934 г. ему сообщили о «саботаже хлебопоставок» в Немецком районе бывшего Славгородского округа, после чего член Политбюро дал соответствующие указания. Вскоре чекисты подготовили к открытому процессу 33 руководящих работника-немца, включая двух секретарей райкома и председателя райисполкома. В апреле 1935 г. в Новосибирске спецколлегия крайсуда рассмотрела это беспрецедентное дело на номенклатуру районного уровня и вынесла суровые приговоры – трое были расстреляны, остальные осуждены на лагерные сроки (127).
Аресты немцев продолжались и далее. Например, особист Е. В. Климко с августа 1936 г. около трёх месяцев работал в Немецком районе ЗСК по «ликвидации шпионских ячеек» и участвовал в арестах «шпионов» (128). Постоянные репрессии против немцев логично перетекли в широкую кампанию истребления 1937–1938 гг., в ряде регионов носившую опустошительный характер. При этом репрессии в отношении «немецких шпионов» выглядели для чекистов настолько привычно и логично, что для их обоснования в 1937 г. не потребовалось даже особого приказа. Ежов ограничился установками общего характера, которые требовали дежурного усиления террора в отношении «инонационалов». В Алтайском крае, где существовал национальный Немецкий район, чистки имели такой размах, что из многих немецких сёл забирали и в основном расстреливали всё мужское население от 16 до 60 лет. По самому крупному, так называемому «Славгородскому делу», в декабре 1938 г. было репрессировано 298 немцев из шести районов, обвинённых в участии в повстанческой организации, созданной «майором гестапо» Нейманом. Все обвиняемые были расстреляны (129).
К началу декабря в промышленно развитой Новосибирской области было арестовано 1.644 немца, обвиненных в участии в 42 шпионских резидентурах. В декабре 1937 г. в Ояшинском районе НСО арестовали 44 немца по обвинению во вредительстве, диверсиях и шпионаже. Среди них преобладали рабочие и колхозники; также были арестованы директор и учитель начальной школы. Чтобы картина диверсионной деятельности была наглядней, чекисты даже придумали никогда не существовавший в районе цементный завод. 14 января 1938 г. тройка приговорила к расстрелу 43 чел (130).
«Нацконтингенты» осуждались в Москве так называемой двойкой – комиссией НКВД и Прокуратуры СССР. В реальности присланные из регионов «альбомы» со справками на «инонационалов», где уже предлагалась мера наказания, рассматривались начальниками отделов ГУГБ НКВД, которые автоматически огромными списками осуждали людей, после чего «альбомы» подписывались Ежовым и Вышинским. Для срочного рассмотрения «альбомов» московские власти, не справлявшиеся с потоком дел, поступавших с мест, 15 сентября 1938 г. поручили создать в регионах особые тройки, чтобы те в течение двух месяцев рассмотрели дела по «нацоперациям». Такие тройки были созданы в большинстве регионов к началу октября (в Новосибирской области очень крупная партия «инонационалов» оказалась осуждена 2 октября) и осудили 105 тыс. чел. В Новосибирской области эта тройка рассмотрела дела на более чем 4 тыс. чел., приговорив к расстрелу свыше 94%; в среднем по СССР расстреляли 79,4% от числа осуждённых «инонационалов» (131).
По Сибири в ходе «немецкой операции» всего было осуждено тройками и двойкой 7.367 немцев и причисленных к ним. Наибольшее число дали Алтайский край и Новосибирская область – 5.872 чел. (80 %), в «средней» категории были Омская область и Красноярский край (579 и 658 осуждённых), наименьшее количество – в Иркутской и Читинской областях (149 и 98 чел.). Из числа репрессированных в Сибири к ВМН оказались приговорены 5.935 чел., или 80,6 %. Это превышало уровень репрессий по «немецкой операции» в масштабах страны – 76,2 %. По всем сибирским регионам наблюдалась крайне жестокая расправа с немцами: от 96,3 % расстрелянных в Новосибирской области и 91,8 % – в Читинской, до 83 % – в Красноярском и 76,1 % – Алтайском краях. Особняком выглядит минимальный процент расстрелянных по Омской области – 24,7 %. Этнические немцы среди фигурантов операции насчитывают примерно 70 % (132). С другой стороны, часть немцев прошла по другим нацоперациям, а также была репрессирована военными трибуналами, спецколлегиями и т. п. органами.
Польское население Сибири было обширным и вызывало подозрение чекистов в нелояльности с первых лет Советской власти (133). В середине 30-х годов треть всех «шпионских» дел касалась польского шпионажа (134). В мае 1935 года Венгеровским РО УНКВД ЗСК без санкции прокурора были арестованы четыре бывших польских перебежчика: В. А. Кебич, В. П. Говзбит, К. А. Сидоркевич и С. И. Ярцевич. Кебича обвинили в том, что он, будучи польским шпионом, создал контрреволюционную диверсионную группу, которая травила совхозный скот. В фабрикации дела чекистам помогла обычная небрежность в хранении ядовитых препаратов, из-за чего в районе были случаи отравлений скота, а также усилия внештатного агента. Пять погибших коров в совхозе № 52 были записаны на счёт мифических диверсантов. Из дела неясно, откуда взялись упоминаемые в нём 650 граммов мышьяка, но ВТ СибВО, основываясь на показаниях сексота Ф. С. Ракетского, признал поляков виновными и осудил двоих к расстрелу (замененному в Москве 10-летним заключением), двоих – на 8 и 5 лет ИТЛ. Провокатор Ракетский, отсидевший два месяца, был освобождён с прекращением дела (135).
Постоянным репрессиям подвергались священнослужители. В июне 1935 г. в Красноярске арестовали ксёндза, настоятеля Красноярского костела И. И. Церпенто. После ареста в Томске и высылки официального представителя Ватикана в Сибири Ю. М. Гронского Церпенто являлся неофициальным папским администратором Западно-Сибирского и Восточно-Сибирского краёв. Вместе с ним арестовали шестерых прихожан. ВТ СибВО в 1936 г. осудил Церпенто на 10 лет, а в январе 1938 г. этого представителя Ватикана расстреляли как главного руководителя, наряду с барабинским ксёндзом В. А. Миржвинским, организации «ПОВ» в Сибири. Крупной репрессивной акцией стало и дело «Партии народных героев Польши», сфабрикованное Томским ГО НКВД в 1935–1936 гг. (136).
Приказ НКВД СССР от 11 августа 1937 г. № 00485 дал чекистам установку арестовать значительную часть всех взрослых поляков – от сотрудников НКВД и их агентов до перебежчиков, от рабочих и служащих военных заводов до колхозников – как якобы причастных к созданной по заданию польского генштаба диверсионно-повстанческой организации «ПОВ» («Польская организация войсковая»). Организации мифической «ПОВ», занимавшиеся всем спектром политических преступлений – шпионажем, террором, диверсиями, созданием повстанческих групп в городах и на селе – предписывалось искать повсюду. На местах этот приказ, рисовавший устрашающую картину широчайшего проникновения польских агентов во все звенья госаппарата, был воспринят как указание на поголовное истребление польского населения.
Как показал работник КРО УНКВД ЗСК-НСО П. Н. Шестовицкий, перебежчиков-поляков оформляли как шпионов и диверсантов, всех остальных поляков записывали членами «ПОВ», приписывая им различную враждебную деятельность. Обнаружив, что все дела поначалу сводились к описанию вербовок друг друга членами «организаций», начальник УНКВД велел работникам КРО приписывать арестованным шпионскую и диверсионную деятельность (137).
Ещё в июне 1937 г. Куйбышевский оперсектор и СПО УНКВД ЗСК сфабриковали дело на 7 чел. из шпионско-диверсионной группы на ст. Барабинск, арестовав 6 поляков и белоруса, осуждённых тройкой к расстрелу в августе. Руководителем «организации» был признан И. Д. Гронский, бывший сотрудник Могилёвской губЧК и сексот Могилёвского окротдела ГПУ БССР, который в 1929 г. как участник «шпионской организации» оказался осуждён на 10 лет лагерей, но вместо этого просто «выехал в Сибирь». Бывший (или действующий?) сексот Гронский снова послужил чекистам, но в этот раз был признан «отработанным» материалом и уничтожен (138).
С 27 ноября по 3 декабря 1937 г. в Новосибирске по одному из дел арестовали 51 участника «ПОВ», из которых 2 января 1938 г. двойкой к расстрелу было приговорено 49 чел. Поляков в этой группе оказалось 21 чел. (41 %), белорусов – 11 (22 %), русских и украинцев – по 5 чел. (по 10 %), литовцев, латышей и эстонцев – 4 чел. (8 %), евреев – 3 (6 %), немцев и венгров – по 1 чел. (по 2 %). Половина осуждённых относилась к лицам умственного труда, среди них было несколько врачей и четверо студентов. По делу новосибирской группы «шпионов» во главе с бывшим перебежчиком и провокатором Я. И. Плебанеком приговор тройки состоялся 23 ноября, исполнение – 5 декабря, а обвинительное заключение было составлено лишь 27 декабря 1937 г. По делу на 110 новосибирцев (все расстреляны в феврале 1938 г. как члены «ПОВ»), сфабрикованного с помощью провокатора Е. П. Врублевского, прошло порядка 40 представителей польской, русской, еврейской интеллигенции – преподавателей, юристов, экономистов, врачей, инженеров, музыкантов. Из 110 чел. поляков оказалось 42 (38 %), остальные были русскими, белорусами, украинцами, евреями, немцами, чехами, венграми.
Контролёра новосибирского почтамта поляка М. И. Коновальчика в 1938 г. расстреляли по обвинению в том, что он якобы умышленно путал адреса посылок и не вёл борьбы с крысами, которые «испортили большое количество специальной остродефицитной мешкотары, этим тормозил работу почтамта». Оценивая «качество» дел по «ПОВ», начальник Куйбышевского оперсектора НКВД Л. И. Лихачевский на суде показал: «Дела я тщательно не рассматривал, т. к. сам был поляк и придираться к следователю боялся, ибо меня самого могли арестовать» (139).
Поскольку учётные данные 30-х годов не носили всеобъемлющего характера, у чекистов отсутствовали развёрнутые данные на нерусских граждан. Не было даже учёта польских перебежчиков, которых, по мнению Ежова, насчитывалось более 100 тыс. (140). По данным Переписи 1937 г., в стране проживало 636 тыс. поляков, в т. ч. 92 тыс. – в РСФСР; из них репрессировали почти пятую часть. Западная Сибирь была одним из главных мест проживания польского населения.
В месяцы «Большого террора» на поиски «инонационалов» были мобилизованы крупные силы, причём не только из вспомогательных служб. Например, оперативник КРО УНКВД НСО Вацлав Гридюшко под видом электромонтёра получал доступ к домовым книгам и выписывал ежедневно по 5–8 нерусских фамилий. Так же работали и в области (Мошковском районе), и в Барнауле, где, не мудрствуя лукаво, в поляки записывали всех с фамилиями, оканчивающимися на «-ский» (141). Руководство Мошковского РО УНКВД НСО во главе с С. И. Мельниковым было осуждено за то, что, в частности, арестовало 50 русских, украинцев и белорусов, записав их как поляков и уничтожив документы об истинной национальной принадлежности. В одном колхозе «Красный моряк» Болотнинского района НСО в декабре 1937 – январе 1938 гг. было арестовано и расстреляно в качестве «поляков» 49 чел. (142). Аналогичные методы выявления «инонационалов» характерны для всех регионов. С другой стороны, часть поляков была осуждена, например, в рамках «латышской операции».
Уже к 10 сентября 1937 г. в ЗСК было арестовано 1.490 членов «ПОВ». За вторую половину 1937 г. аппарат КРО УНКВД ЗСК-НСО (в этом ему помогли работники особого и транспортного отделов) арестовал 4 тыс. участников «ПОВ». С 25 августа 1937 по 15 ноября 1938 г. в «альбомном порядке» и особыми тройками из арестованных в Новосибирской области было осуждено 7.444 поляка, из них 7.012 – к расстрелу (и по делам ДТО НКВД Томской железной дороги был осужден 381 поляк, в том числе 365 чел. расстреляно).
Среди регионов Сибири по числу жертв «польской» операции Новосибирская область резко лидировала – 7.825 осуждённых, 7.377 расстрелянных (при отнесении всех осуждённых ДТО Томской железной дороги к НСО, хотя, скорее всего, часть жертв ДТО относилась и к Алтайскому краю). Затем выделялись Красноярский и Алтайский края, Омская область – 2.269, 1.540 и 1.364 осуждённых (соответственно, 1.859, 1.230 и 592 расстрелянных). Иркутская и Читинская области дали 725 и 432 осуждённых (676 и 372 расстрелянных), Бурятия и Якутия – 86 и 68 осуждённых (74 и 34 расстрелянных) (143). Всего по «польской» линии в Сибири оказалось репрессировано 14.309 чел., в т. ч. расстреляно – 12.214, или 85,4 %. Львиную долю репрессированных – 55 % – дало УНКВД по Новосибирской области.
УНКВД по Омской области и НКВД ЯАССР резко выделялись более снисходительным отношением к делу «ПОВ» – 43 и 50 % расстрелянных от числа репрессированных. Близки между собой показатели Алтайского и Красноярского краёв – 80 и 82 % расстрелянных. Бурят-Монгольская АССР, Читинская и Иркутская области дали от 86 до 93 % расстрелянных, а рекордный показатель принадлежит УНКВД НСО – 94,3 % расстрелянных от общего числа осуждённых.
Массовому уничтожению подверглись и многие латыши, эстонцы, литовцы и
латгальцы. «Латышская» операция стала результатом инициативы начальника УНКВД по
Западной области А. А. Наседкина, рассказавшего в ноябре 1937 г. Ежову о
вскрытом им «латышском националистическом центре». Ежов оживился и два дня
спустя сообщил Наседкину, что согласовал в ЦК проведение «массовой операции»
против латышей. Видный московский чекист А. П. Радзивиловский показывал: «Я
спросил Ежова, как реализовать его директиву о раскрытии антисоветского подполья
среди латышей, он мне ответил, что стесняться отсутствием конкретных материалов
нечего, а следует наметить нескольких латышей из числа членов ВКП (б) и выбить
из них необходимые показания… С этой публикой не церемоньтесь… Надо доказать,
что латыши, поляки и др., состоящие в ВКП (б), шпионы и диверсанты…». По
«латышской линии» с декабря 1937 г. по ноябрь 1938 г. было осуждено 22.360 чел.,
в т. ч. 16.573 (74,1 %) – к расстрелу. Больше всего репрессировали по этой
«линии» в Ленинградской, Московской, Новосибирской и Смоленской об-
ластях (144).
Схема Ежова, предписывавшая разворачивать «латышскую» операцию «по типу польской» внедрялась повсеместно, и в этом направлении действовали также начальники региональных управлений НКВД Сибири. В Чановском районе Новосибирской области с ноября 1937 по февраль 1938 г. чекисты оформили 6 дел на 100 чел. по «шпионско-повстанческой организации латвийско-германской разведки» во главе с А. Д. Эйсулем и др. В неё были включены бывшие военнопленные австро-венгерской армии, а также лица, служившие в армии Колчака – представители 13 национальностей, как правило, малограмотные рабочие. Из 100 чел. эстонцев оказалось 31 чел., латышей – 17 чел., австрийцев – 14, русских – 10, поляков – 9, латгальцев – 9, литовцев – 3, немцев – 2, украинцев, белорусов, русин, румын, мадьяр – по одному. Таким образом, на 60 % «организация» состояла из прибалтов. 98 фигурантов дела были расстреляны (145).
Для пополнения шпионских национальных групп использовались и чекисты соответствующих национальностей. Сотрудники госбезопасности, как и военнослужащие, и прочие представители номенклатуры подлежали осуждению военными трибуналами, поэтому к «ровсовской» и «кулацкой» операциям присоединяли обычно только технических работников из комендатур НКВД. Но чекистов «враждебных национальностей» нередко «пропускали» через тройки либо Комиссию НКВД и Прокуратуры. Так, чекисты латышского происхождения – оперативник СПО Прокопьевского ГО УНКВД НСО Р. П. Крускоп, инспектор ОК УНКВД А. А. Зейза, бывший фельдъегерь С. А. Зейза – были арестованы в январе 1938 г. и расстреляны по постановлению двойки от 13 февраля 1938 г. как участники латышской шпионской группы (146).
Одним из крупных дел в отношении прибалтийского населения является дело на 86 чел., сфабрикованное УНКВД НСО в апреле 1938 г. В него были включены и бывшие чекисты-латыши Я. К. Ренц (управляющий облпромлессоюза) с Э. Ф. Буллисом, а также работник ОК УНКВД латыш А. И. Красоусский. В этом деле латышей насчитывалось 30 чел., эстонцев – 19, литовцев – 3, русских – 17, евреев – 7, поляков – 6, латгальцев, мордвинов, австрийцев и немцев – по 1 чел. Из 86 чел. было расстреляно 70, один умер во время следствия, двое освобождены, остальные отправлены в лагеря (147).
Аресты и расстрелы шли до глубокой осени: 22 латыша, литовца
и латгальца из Венгеровского района НСО были осуждены тройкой 4 октября 1938 г.
и только один избежал расстрела. Массовое истребление латышей происходило и в
Восточной Сибири. Так, 13 января 1938 г. двойка приговорила к расстрелу 130
«латышских националистов» из сёл Красноярского края, арестованных в конце 1937
г. В конце 1937 – начале 1938 г. в Уярском районе Красноярского края было
арестовано 126 участников «националистической шпионско-диверсионной
организации», в феврале 1938 г. осуждённых к расстрелу (148). Латышей,
латгальцев и литовцев в Красноярском крае было осуждено более 1.000 чел.; из них
к расстрелу приговорили 64 % латышей и латгальцев, а также 51 % литовцев (149).
Аресты многочисленных эстонцев в Сибири были заметны задолго до начала массовых нацопераций. Весной 1933 г. чекисты Минусинского оперсектора ОГПУ сфабриковали дело о «повстанческой организации» эстонских крестьян Я. А. Таля, И. Л. Михельсона (всего на 32 чел., из которых эстонцы составили меньшую часть), которых в июне 1933 г. осудила тройка ПП ОГПУ ЗСК. Расстрельных приговоров по этому делу не выносилось (150). В конце 1937 г. НКВД включило эстонцев в перечень «линейников», подлежавших массовым арестам.
Новосибирские чекисты организовали активное истребление эстонского населения. Уже в апреле 1937 г. они «вскрыли» диверсионно-повстанческую организацию «Фонтанники» с филиалами в районах под руководством председателя Радиокомитета ЗСК эстонца Я. Я. Пельдемаа. К декабрю 1937 г. новосибирскими чекистами была сфабрикована и очень крупная «диверсионно-повстанческая» организация из эстонцев, являвшаяся «филиалом фашистской организации с центром в г. Ленинграде» (151). Обычным групповым делом на эстонских «кулаков-диверсантов» выглядит сфабрикованное в ноябре 1937 г. Мошковским РО УНКВД НСО дело на колхозников Я. Я. Озолина, А. Д. Пелло (всего 42 чел.). На постановлении об аресте вместо прокурора расписалась секретарь РО НКВД. После жестоких избиений 36 чел. были расстреляны как участники «буржуазно-националистической шпионско-диверсионной террористической организации». Всего чистка в Мошковском районе затронула 68 эстонцев (152).
В марте 1938 г. в Тогучинском районе НСО было арестовано 22 эстонца: директор школы Э. И. Керганд, учитель Г. Ю. Карбац, заведующий машинно-тракторным парком совхоза К. К. Бергман, а также рядовые колхозники колхоза «Уус–Элу», слесари, шофёры, счетоводы. Эстонцев обвиняли в том, что они травили скот, сжигали скотные дворы, конюшни, хлеб и сено. Почти все арестованные были расстреляны (153). По базе Красноярского «Мемориала» нами учтено 480 эстонцев, арестованных в 1937–1938 гг., из которых 218 (45 %) были осуждено к ВМН и ещё 8 чел. умерли во время следствия. Одиночные аресты начались с сентября 1937 г., а основные прошли в феврале–июле 1938 г. Большинство приговорённых к ВМН были казнены чекистами Красноярского края в июле–августе 1938 г. – 156 чел (154).
Для Омской области процент смертных приговоров в отношении прибалтийского населения очень близко пересекается с данными по Красноярскому краю. Согласно Книге памяти Омской области, из 527 репрессированных латышей, литовцев и эстонцев было расстреляно 244 чел. (46,3 %). В Читинской области было репрессировано порядка 100 прибалтов, в т. ч. 55 % расстреляно (при этом процент уничтоженных латышей доходил до 64, а для эстонцев равнялся 35 %). Томская книга памяти, вполне репрезентативная для всей территории тогдашней Новосибирской области, даёт наиболее жестокую статистику: из 682 осуждённых латышей, литовцев и эстонцев было расстреляно 594 (87,1 %).
Для сибирских регионов со значительной прослойкой прибалтийского населения во многих населённых пунктах были нередки аресты всего взрослого мужского населения национальных посёлков с расстрелом большей его части. Общие данные о жертвах латышской и эстонской «линий» в Сибири пока не обнародованы, но речь должна идти о нескольких тысячах человек.
«Харбинцами» именовали в основном бывших служащих КВЖД, переехавших в СССР после оккупации японцами Маньчжурии и продажи КВЖД Маньчжоу-Го (фактически – Японии). Локальные репрессии проводились в отношении этих лиц уже с середины 30-х годов, поскольку для чекистов слишком соблазнительно выглядели возможности фабрикации громких шпионских дел на прибывших из-за рубежа специалистов. В 1937 г. аресты харбинцев резко усилились и к лету их было репрессировано 4,5 тыс. чел. Специальный приказ НКВД № 00593 20 сентября 1937 г. потребовал скорейшего разгрома «диверсионно-шпионских и террористических кадров харбинцев на транспорте и промышленности». С точки зрения НКВД, все харбинцы являлись агентурой японской разведки и подлежали репрессиям. Приказ требовал арестовать всех вернувшихся из Китая граждан – 25 тыс. чел.
Подобно приказам по «национальным линиям», харбинский исходил из того, что имеется связанный с зарубежными разведками враждебный контингент, который от разведывательный деятельности переходит к террору, диверсиям и подготовке восстаний. Принадлежность к категории людей, выражаясь чекистским жаргоном, «подозрительных по шпионажу» объявлялась поводом для жесточайшим репрессий. Единственным отличием от прочих «линий» в случае с харбинцами было их, как правило, русское происхождение. С точки зрения чекистов, харбинцы идеально сочетали в себе две главные черты: они являлись, во-первых, очень часто «бывшими», а во-вторых – «шпионами». Это обусловило высокий процент расстрелянных по данной операции.
Наибольшее количество харбинцев было выявлено в промышленно развитых районах Сибири, Урала и Центрального региона. Первоначальный лимит оказался значительно превышен: по неполным данным, к ноябрю 1938 г. было репрессировано 42.507 чел., в т. ч. расстреляно – 28.348 чел., или 66,7 % (155). Такие успехи были достигнуты чекистами за счёт приписывания к «харбинской» операции всех реэмигрантов с Дальнего Востока периода 20–30-х годов, включая так называемых «монголистов» – русских эмигрантов, насильственно выселенных из Монголии после подавления там народного восстания 1932 г. В Сибири лидировало по арестам харбинцев УНКВД по Читинской области, где к 1 января 1938 г. их было арестовано 1.553 чел., а ещё полгода спустя – 2,5 тыс (156).
Среди харбинцев было очень много специалистов с высшим образованием, большим опытом работы. Избиение харбинцев напоминало «ровсовские» операции в городах с их высоким процентом уничтожаемой интеллигенции. В Новосибирске, где осело очень много харбинцев, практиковалось почти поголовное их уничтожение; щадили только юнцов, некоторых женщин и сексотов. В Новосибирской области к началу декабря 1937 г. числилось 1.846 чел. арестованных «японских шпионов», распределённых на 13 резидентур японской разведки и 123 диверсионные группы (157). К харбинцам присоединяли группы «монголистов», которые так же старались оседать в городах, где работали в различных учреждениях. Группа жителя Новосибирска бурята Ц. Г. Бадмажанова обвинялась в том, что её члены занимались шпионажем в пользу Японии и в 1932 г. готовили восстание против монгольских властей, за что были высланы в СССР. На деле только два человека из этой группы арестовывались, а остальные переехали в СССР в 1935–1936 гг. (158).
В районах под «харбинскую» операцию оформляли «сборный» контингент. В сентябре–октябре 1937 г. Болотнинский РО УНКВД НСО ликвидировал «повстанческо-диверсионную шпионскую организацию» из 9 чел., которые все были расстреляны постановлением двойки от 31 декабря 1937 г. Восьмерых осудили как японских шпионов, одного – как польского. В организацию были включены два китайца, а также высланные в 1933–1934 гг. с Дальнего Востока «кулаки», «белогвардейцы-семёновцы» и бывшие работники японской концессии на Сахалине (159).
Статистика по репрессированным «харбинцам» такова: на 10 июля 1938 г. было арестовано в Алтайском крае – 1.334 чел., Красноярском – 1.076, Иркутской области – 1.030, Новосибирской – 1.982, Омской – 349, Читинской – 2.564, Бурят-Монголии – 24, Якутии – 30 чел. (160). Всего по Сибири на этот момент было репрессировано 8.389 «харбинцев», а по стране – 22.680. Наиболее обширные репрессии наблюдались в Читинской и Новосибирской областях, наименьшие – в Омской, а в остальных регионах Сибири цифры репрессированных были довольно близки. Поскольку общий итог репрессий оказался почти вдвое выше зафиксированного к июлю 1938 г., то для Сибири, на которую пришлось 35–40 % от числа репрессированных харбинцев, их численность должна составлять 15–17 тыс. чел., а расстрелянных – до 10 тыс. Таким образом, харбинцы в сибирских «линейных операциях» были, наряду с поляками и немцами, самым многочисленным из репрессированных контингентов.
Китайское и корейское население в 1937–1938 гг. было объявлено базой японской разведки. Китайцев в городах Сибири старались ликвидировать полностью, нередко устраивая облавы. Секретарь Алткрайкома Л. Н. Гусев упрекнул барнаульских чекистов, спросив: «Почему у вас до сих пор китайцы по улицам бродят?..» В Барнауле было много китайцев-сапожников, в Славгороде имелась артель «Восточный кулинар» (репрессировано 12 чел.). По данным Книги памяти, в Алтайском крае репрессировали 188 китайцев, из которых 85 (45,2 %) расстреляли. Основная их часть была арестована в первые месяцы 1938 г. Обращает внимание высокая смертность китайцев в тюрьмах: из приговорённых к ВМН около 10 чел. не дожили до расстрела (161).
Многие китайцы и корейцы очень плохо владели русским языком, и чекистам было легко фабриковать от их лица признательные показания. Показательно дело на 38 «шпионов», арестованных в Новосибирске и допрошенных в течение трёх дней, с 15 по 17 декабря 1937 г. Из них корейцев оказалось 28 чел., китайцев – 9, а один был русским. Месяц спустя 36 чел. приговорили к расстрелу. Среди осуждённых были студенты новосибирского института транспорта, мединститута, сельхозтехникума, банковский служащий, экономист мясокомбината, но преобладали малограмотные или вовсе неграмотные рабочие. За правдоподобностью деталей «диверсионно-шпионской работы» арестованных чекисты не гнались: приписали поджоги авиазавода, обувной фабрики и кожзавода, а также сбор сведений о количестве самолётов, произведённых на новосибирском комбинате № 179, который на самом деле выпускал снаряды (162).
О том, каким образом за счёт китайцев пополнялись сборные «шпионские» организации, откровенно говорили сами чекисты. Начальник Куйбышевского РО УНКВД НСО И. Д. Малышев показал: «У нас не хватало одного китайца, а нам сообщили, что прибыл какой-то китаец, и мы его арестовали, а затем включили в группу, которая оформлялась на тройку» (163). Часть китайцев, арестованных в Тисульском районе НСО в июне 1938 г., расстрелять не успели, и полтора года спустя Особое совещание осудило их на символические по тем временам три года ИТЛ. На территории современной Томской области было осуждено 20 китайцев и 73 корейца, из них расстреляно 85 % осуждённых китайцев и 98,6 % – корейцев (164).
В Восточной Сибири китайцев было намного больше, чем в Западной, и там повсеместно фабриковались дела на многие десятки человек. Массовые аресты китайских и корейских рабочих из числа интернированных в 1931–1933 гг. были произведены в 1938 г. на Черногорских копях в Хакасии – до 700 чел. В Читинской области оперативник ОДТО НКВД ст. Шилка Забайкальской железной дороги А. А. Бастов один в течение двух недель путём избиений и выстоек оформил дела по ст. 58 УК на 40 китайцев. Процент расстрелянных китайцев и корейцев в Читинской области был намного меньше, чем в Западной Сибири – из примерно 1.500 осуждённых оказалось расстреляно 36 %.
В малонаселённом Бодайбинском районе Иркутской области «массовые операции» начались в начале 1938 г. с приездом опергруппы Б. П. Кульвеца. Ею «китайцы и корейцы арестовывались все без исключения», для их поголовного ареста в Бодайбо в марте 1938 г. устраивались облавы. Переводчиков не было, поэтому все протоколы сочинялись без присутствия обвиняемых. Кульвец доносил в УНКВД по Иркутской области: «Китайцев подобрал всех. Остались только старики, хотя часть из них, 7 человек, изобличаются как шпионы и контрабандисты. Я думаю, что не стоит на них тратить время. Уж слишком они дряхлые. Наиболее бодрых забрал» (165).
Террор в Якутии отличался выраженной спецификой и относится к 1938 г., когда наркомвнудел И. А. Дорофеев, вероятно, с большой неохотой взялся за преследование инонационалов, причём его основными жертвами стали именно китайцы и корейцы – 1.777 чел. Китайцев было арестовано 1.441 чел., в т. ч. расстреляно трое, из 336 корейцев уничтожено 8 чел. (2,4 %). Всего в Якутии было расстреляно в 1938 гг. внесудебными органами, согласно Книге памяти, 92 чел., а к ИТЛ приговорено – 1.128 чел. А 56 чел., арестованных в период «Большого террора», получили лагерь либо ссылку в период 1939–1941 гг. Осуждённые тройкой составили меньшую часть, остальные были приговорены НКВД, причём в Книге памяти они все объявлены жертвами приговоров Особого совещания НКВД СССР (166).
Статистика «китайской» операции пока не обнародована, но, опираясь на свидетельства Книг памяти, можно сказать, что в Западной Сибири были репрессированы сотни китайцев и корейцев, а в Восточной – тысячи.
В числе оставшихся в Сибири военнопленных австро-венгерской армии было много венгров, австрийцев, румын, встречались итальянцы, чехи, словаки, болгары. Так, по «венгерской линии» в Алтайском крае было репрессировано более 100 венгров, к расстрелу приговорено 77 %. На территории Томской области осуждено 76 венгров, из них 94,7 % – к расстрелу. Для Сибири было характерно довольно большое количество финнов: например, в Томской области их было осуждено 76 чел., в т. ч. 93,4 % расстреляны, а в Омской области их репрессировано около 300 чел., в т. ч. 89 расстреляны (30,3 %). В отношении финнов действовал приказ № 49990, определявший порядок их репрессирования по «латышской линии» (167).
Евреи обнаруживаются практически в каждой значительной группе осуждённых в УНКВД НСО периода террора: «ровсовской», «польской», «харбинской». Но в отношении их фабриковались и «специализированные» дела. О создании масштабного «сионистского заговора» в Новосибирске сохранилось яркое признание одного из крупных фальсификаторов дел, матёрого борца с «японскими шпионами» Г. И. Беймана. Работник КРО Бейман в конце 1937 г. получил задание замначальника УНКВД И. А. Мальцева вскрыть еврейскую сионистскую организацию. Бейман нашёл в архиве единственную агентурную разработку по сионистам, которые были осуждены еще в 1923–1924 гг. Тогда чекист за полдня прочитал две брошюры о сионистах, откуда вынес название для организации – «Поалей-Цион». Бейман выбрал одного старика-еврея, «сделал его раввином» и начертил схему сионистской организации, ячейки которой располагались в учреждениях, где было достаточное количество евреев: Заготзерно, аптеки, мастерские. Составленный Бейманом меморандум о вскрытии «организации» был одобрен Мальцевым, а его копия отправлена Ежову.
Бейман рассказывал сокамернику: «Я арестовал старика, значившегося раввином, и продержал его два дня на конвейере, и он мне подписал протоколы по этой организации “Полецион”, но я успел только арестовать 250 человек и конвейерным допросом оформить на них дела; эти дела я договорился с Мальцевым докладывать ему, когда на тройке он будет заседать один…. и 90 с лишним процентам арестованных он писал “р”, т. е. “расстрелять”. Всего уже при мне по протоколам проходило до 800 человек этой моей и Мальцева контрреволюционной организации, но я уже не успел остальных арестовать, потому что был сам арестован. […] [Начальник УНКВД по Алтайскому краю] Попов просил провести по протоколам допросов арестованных в Новосибирском УНКВД одного барнаульского еврея и [говорил, что тогда] он вскроет у себя тоже контрреволюционную организацию “Полецион”» (168).
Спецификой «сионистских» организаций, фабриковавшихся в УНКВД НСО, была их связь с харбинцами. «Сионисты-заговорщики» были отнесены – как руководившиеся харбинскими эмигрантами – к агентам японской разведки, поэтому ими занимался ведущий работник «японской линии» в КРО Г. И. Бейман. Одна из сфабрикованных в КРО «сионистских шпионско-диверсионных организаций» состояла из 13 чел. Чекистский удар должен был подкосить религиозное ядро еврейской общины Новосибирска: среди арестованных оказались уполномоченный при синагоге 63-летний Л. Г. Гольдман (руководитель «организации»), кантор синагоги Х. Богомольный, члены правления синагоги А. Выскок, Г. Шмулевский и В. Бумагина. Четверо «заговорщиков» были пожилыми иждивенцами.
Обвиняемые якобы с 1934 г. работали на японскую разведку с целью объединения евреев для борьбы с советской властью и создания независимого еврейского государства, а руководились «фашистской партией» сионистов «Брит-Трумпельдор» из Харбина. Японская разведка в благодарность за осуществление шпионажа и диверсий должна была помочь евреям в создании национального государства. Кантору Богомольному была цинично приписана служба в охране Петлюры, что вызвало лёгкое недоумение у чекистского руководства. Допросы вели курсанты школы НКВД, избивавшие арестованных и добившиеся признаний. Из 13 обвиняемых 24 декабря 1937 г. были расстреляны 12, уцелел лишь 20-летний студент мединститута (169).
Чекисты Украины на июнь 1938 г. по делу «ЦК сионистов» и его «националистическому подполью» арестовали 460 чел. Согласно отчётности НКВД СССР, в 1937 г. по «сионистским» делам было арестовано 420 чел., а в 1938 г. – 1.926 (170).
О репрессиях в отношении цыган материала пока крайне мало: у этого народа нет традиции письменной истории, а в анкетах арестованных их почти всегда записывали под какой-нибудь другой национальностью. В связи с этим в книгах Памяти сибирского региона среди более 200 тыс. репрессированных значатся всего несколько цыган. В результате при анализе репрессий против цыган исследователя ожидают труднопреодолимые преграды.
Первый массовый репрессивный удар нанесла по цыганской общине, насчитывавшей примерно 150 тыс. чел., паспортизация, когда в рамках очистки ряда крупных городов ОГПУ осуществило массовые аресты и высылки цыган. Только с 23 июня по 3 июля 1933 г. арестовали и выслали 5.470 цыган, большинство (до 5 тыс.) – из Московской области. В океане высланных в 1933 г. «чуждых элементов» цыгане представляли собой единственную этническую общность, объявленную властями – в силу кочевого образа жизни, замкнутости, неконтролируемости и заметной криминализированности – социально вредной и нетерпимой (171). В 1933 г. в Западной Сибири (в Томске и Нарыме) оказалась основная часть высланных цыган – 5.200 чел., часть которых сослали также за Полярный круг, в Норильск. Судьба этих ссыльных до сих пор не прослежена.
В феврале–марте 1937 г. из центральной России и ряда союзных республик в Сибирь выслали многие сотни цыган, которых сконцентрировали на ст. Тайга ЗСК. В охраняемых бараках разместили около 1.800 цыган. Несмотря на охрану, многим удалось бежать: пойманные беглецы получали уже лагерные сроки. Дальнейшая судьба этого посёлка также не выяснена. Иногда репрессиям подвергались целые цыганские артели, в частности, лудильщиков. И если в 1934–1935 гг. обвиняемые лудильщики получали длительные тюремные сроки, то в годы «Большого террора» их приговаривали к расстрелу: документирована гибель цыганских артелей в Москве, Ленинграде и Смоленске (172).
Крупное дело на цыган было сфабриковано в начале 1938 г., когда новосибирская милиция передала в УГБ дела на 26 чел., произвольно арестованных по ст. 35 УК как воры и конокрады. Оперативник КРО УНКВД О. Ю. Эденберг объединил в одно шпионско-диверсионное дело материалы на 13 лудильщиков и слесарей из трёх артелей, цыганский ансамбль, приехавший на гастроли и арестованный прямо в театре, а также 9 безработных цыган. Из 26 обвиняемых один оказался русским, один – венгром и один – австрийцем, остальные – цыганами. Только у троих цыган ранее были судимости за уголовные преступления. Все обвиняемые прошли как румынские шпионы, похитившие генплан авиазавода, разбиравшие железнодорожные пути, вредительски лудившие посуду и отравившие рабочих. Из 26 чел. 14 оказались расстреляны (173).
Артели ассирийцев, повсеместно работавших чистильщиками обуви в крупных городах, были объявлены резидентурами иранской разведки. Из 11 новосибирских чистильщиков-ассирийцев, арестованных в марте 1938 г., два месяца спустя были расстреляны 9 чел., уничтожения избежали только 25-летняя женщина и 19-летний парень. К этой группе, состоявшей из неграмотных и малограмотных людей, был подвёрстан и топограф со средним образованием ассириец П. А. Адамов, осуждённый на 10 лет лагерей (174). С аналогичной жестокостью на территории Новосибирской области расправлялись с греками: данные Томской книги памяти говорят о 94,1 % расстрелянных.
В Иркутске в феврале 1938 г. были репрессированы четыре чистильщика-ассирийца, в т. ч. трое расстреляны. В Красноярском крае в 1938 г. расстреляли несколько ссыльных ассирийцев, живших в Богучанском районе. А в Омске оба чистильщика обуви ассирийского происхождения, арестованные в феврале 1938 г., дождались либеральных времён и в следующем году отделались ссылкой в Казахстан (175).
Для эпохи террора была типична фабрикация дел и на «свои» нацменьшинства. Директива ГУГБ НКВД СССР «Об агентурно-оперативной работе по антисоветским тюрко-татарским националистическим организациям» от 8 июня 1937 г. имела своё значение и для тех регионов, где «восточники» не составляли значительной доли населения. В Омской области фабриковались крупные дела на представителей татарского и казахского этносов, в Красноярском крае – на хакасов, Алтайском крае – на алтайцев. Бурятские чекисты организовали разгром «панмонголистских» организаций, «свои» националисты были разоблачены в Туве и Якутии. Не было народа, который бы не обвинялся в национализме. Массовый террор особенно болезненно сказался на малочисленных народностях сибирского севера, подвергавшихся репрессиям в Омской и Иркутской областях, Красноярском крае. Так, тройка УНКВД по Омской области 3 января 1938 г. рассмотрела дела 106 участников «кулацко-повстанческой шаманской организации» Тюменского севера и всех приговорила к расстрелу (казнили в г. Ханты-Мансийске). Двум шаманам было по 78 лет, одному – 76 (177).
В Западной Сибири выделяются дела на татарских «националистов». В КРО УНКВД ЗСК начальником отделения И. К. Лазаревым и его помощником Г. А. Тарасовым было сфабриковано дело разветвлённой повстанческой мусульманской организации «Гаскери Уешма» («Военная организация»). Эта организация, якобы созданная в 1936 г. З. С. Гайсиным (бывшим членом Сибирской областной Думы, экономистом Бюро краеведения) по заданию «зарубежного мусульманского центра» из организаций «Идель-Урал», «Алаш-Орда» и «Союз сибирских тюрок», объединяла все «нацменские» антисоветские структуры. Гайсин также был якобы связан с партизанским командиром И. Я. Третьяком, руководителем штаба «РОВСа» В. С. Михайловым и лидером алтайских на ционалистов И. С. Алагызовым. Гайсин был осуждён вместе с четырьмя подельниками к расстрелу. По делу одной из террористических групп в августе 1937 г. в Новосибирске было осуждено 16 татар по делу Х. Мамлеева, в т. ч. 11 – расстреляны. Руководящий центр «Гаскери Уешма» в составе новосибирского муллы Невмяна Алямова, бывшего купца Ахмета Шагимарданова, «заводчика» Мисима Фатыха (агента НКВД) и сына муллы Кадыра Хамитова был уничтожен по другому делу – на 30 чел (178).
Часть осуждённых татар оказалась «растворена» в более крупных операциях. Арестованные в октябре 1937 г. в Новосибирске А. Х. Сибгатулин, М. З. Сулейманов, М. Х. Файззулин (всего 20 чел.) в справках на арест обвинялись в принадлежности к мусульманской организации «Гаскери Уешма», но в итоге были осуждены по делу РОВСа – как более «актуальному» для чекистов (179). В Томске по делу «Гаскери Уешма» было арестовано 68 чел., в т. ч. 13 членов совета старейшин – прямо в соборной мечети. Что касается Алтайского края, то там репрессии против татар были сравнительно невелики – около 50 осуждённых, из которых 60 % оказались расстреляны (180).
В Омской области репрессии против многочисленных татар были, напротив, очень заметны и продолжались в течение года. В октябре 1937 г. тройкой была осуждена повстанческая группа татар из омской организации «Гаскери Уешма» во главе с Х. Бекбаевым, связанная как с «сибирским троцкистским центром», так и с зарубежным центром (расстреляны все 22 фигуранта). На следующий день были уничтожены и нескольких ячеек «татарских националистов» из Тобольского округа. 2 ноября тройка осудила 48 участников татарской организации «Милли Шура» из районов Тарского округа, ставившей задачу свержения советской власти и образования пантюркистского государства под протекторатом Японии, 4 ноября – 16 татар-повстанцев из районов современной Тюменской области, 10 ноября – 11 членов «Милли Шуры» из Омска (все к ВМН), 14 ноября – организацию в Большереченском районе под руководством муллы (9 чел. к ВМН). В марте 1938 г. тройка Омского УНКВД осудила 13 татар – членов «Гаскери Уешма» в Тевризском районе (8 чел. – к ВМН), 7 участников Усть-Ишимского филиала татарской «националистическо-повстанческой» организации «Милли Шура» (5 – к ВМН), а также 30 членов «Милли Шуры» в тюменских районах. В июне 1938 г. тройкой был осуждён и ряд татарских групп в Омске (181).
В Омской области к началу октября 1937 г. чекисты «вскрыли» связанную с заграницей казахскую организацию «Алаш Орда» (более 100 чел.). Численность казахов-«повстанцев» быстро росла. 26 октября 1937 г. тройка Омского УНКВД осудила 33 участника «диверсионно-повстанческой организации» казахов Азовского района, из которых 29 расстреляли. На следующий день было расстреляно свыше 40 казахов из Черлакского района, а 17 ноября – осуждено 82 члена «Алаш Орды» из южных районов области, в т. ч. 64 – к расстрелу. В следующем году дела против «казахских националистов» были продолжены, и в июне 1938 г. известны новые расстрелы по организации «Алаш Орда» (182).
Важно остановиться на фактах из карательной практики, относящихся к первому периоду после завершения «массовых операций». Речь идёт о характерных практически для всех управлений НКВД «зачистках», когда в нарушение запрета исполнять приговоры троек после 17 ноября 1938 г. до самого декабря продолжались многочисленные расстрелы. Составители документальной серии «Трагедия советской деревни» утверждают, что расстрелы по приговорам троек продолжались лишь несколько дней после директивы ЦК и СНК от 17 ноября 1938 г. – до 21 ноября. Но это не соответствует действительности (183).
В Читинской области с 17 до 30 ноября было расстреляно 102 чел., в т. ч. 52 китайца, 20 русских, 16 бурятов, 11 прибалтов и поляков. Причём характерно, что П. Т. Куприн, сменивший в начале декабря 1938 г. прежнего начальника УНКВД по Читинской области Г. С. Хорхорина (арестованного 5 декабря), тоже активно практиковал эти незаконные ликвидации, расстреляв в течение декабря не менее 59 чел., в т. ч. 52 чел. – 5 декабря и 5 чел. – 24 декабря 1938 г. В Чите «дорасстреляли» лиц, осуждённых местной тройкой в октябре – ноябре 1938 г., а также нескольких, приговорённых к ВМН двойкой и ОСО НКВД СССР; среди казнённых преобладали жертвы «нацопераций». Большие промежутки между казнями говорят о том, что жертв, видимо, было непросто отыскать и их выявление заняло почти полтора месяца (184).
В Красноярском крае начальник УНКВД А. П. Алексеенко 22 и 27 ноября 1938 г. расстрелял 50 и 58 чел., из которых только семеро оказались осуждены тройкой, а остальные были в основном жертвами «польской» и «китайской» операций, осуждёнными двойкой ещё в мае 1938 г. С 29 ноября по 30 декабря были казнены 6 чел., из которых троих осудила тройка ещё в декабре 1937 г., а остальные были приговорены двойкой в мае – сентябре 1938 г. Учитывая, что расчёт произведён по буквам «А-К», данные цифры (114 чел.) следует умножить примерно вдвое. В Омской области начальник УНКВД З. А. Волохов успел, в частности, расстрелять с 17 ноября по 2 декабря 1938 г. 54 чел. – 47 финнов, по одному карелу и эстонцу, четырёх русских.
Тройкой УНКВД по Новосибирской области 2 ноября 1938 г. была приговорена к расстрелу очень крупная группа людей, обвинявшихся в польском, немецком и японском шпионаже, часть которой не успели уничтожить до середины ноября. Из репрессированных на территории современной Томской области 17 и 20 ноября расстреляли троих – двух поляков и русского священника. 21 ноября был расстрелян 41 чел., с 24 по 29 ноября – 11 чел. А 10, 16 и 18 декабря оказались расстреляны ещё четверо, в т. ч. один «ровсовец», и двое, осуждённые годом ранее. Всего с 17 ноября по 18 декабря 1938 г., согласно Томской книге памяти, оказалось уничтожено 60 чел. В Новосибирске 21 и 24 ноября 1938 г. расстреляли украинца («японского шпиона») и немца; они также были осуждены тройкой 2 ноября (185). Учитывая неизвестные пока данные по Кемеровской и Новосибирской областям, можно сказать, что смертельная «зачистка» управлением НКВД НСО коснулась порядка 200 чел.
Аналогично действовали и чекисты Иркутской области, где начальник УНКВД Б. А. Ильюченко-Малышев был арестован в январе 1939 г. и осуждён к расстрелу в т. ч. за то, что «вопреки правительственному указанию от 15.XI. и 17.XI–1938 г. продолжал приводить приговора в исполнение на лиц, ранее осуждённых на тройке к ВМН» (186).
Таким образом, во второй половине ноября и декабре 1938 г. чекисты Сибири в тайном порядке расстреляли не менее 1.000 чел., преимущественно осуждённых в рамках «нацопераций», избежав передачи дел на них в судебные органы. В СССР с августа 1937 по октябрь 1938 г. в рамках «национальных операций» было репрессировано 335.513 чел., из которых 247.157 расстреляли (73,66 %); наибольший процент расстрелянных наблюдался по немецкой и польской операциям (187).
Для Сибири точная статистика пока неизвестна. Можно сказать лишь то, что по
немецкой и польской «линиям» было репрессировано около 22 тыс. чел. Общее число
осуждённых «инонационалов» в регионе вряд ли будет меньше 30 тыс., а с «харбинцами»
– порядка 45 тыс. чел. Подавляющее большинство участников так называемых
«национальных формирований» осуждено в самой крупной в Сибири Новосибирской
области к высшей мере наказания; очень высоким был процент казнённых и в других
регионах, за счёт чего, скорее всего, в Сибири нацоперации отличались большей
жестокостью, чем в большинстве других районов страны. И только в Омской области
и Якутии процент расстрелянных «националов» оказался значительно меньше, чем по
стране.
Специфической и важной стороной репрессивной деятельности ОГПУ явилась продолжительная и очень масштабная кампания первой половины 30-х годов, связанная с «выкачкой» валютных ценностей у населения. В условиях тяжелейшего экономического кризиса государство, «раскулачившее» зажиточное крестьянство и ликвидировавшее нэпманов, решило поправить дела за счёт всех тех, кто не сдал иностранную валюту, а также золотую и серебряную монету, тем самым «подрывая финансовую систему СССР». Эти акции, как подчёркивает современный исследователь, были восприняты населением как «новый вид раскулачивания» (188). Выполнение государственного задания по выявлению держателей ценностей и их фактическому ограблению было поручено ОГПУ.
Властям было хорошо известно, что у части граждан хранится значительное количество валюты, монет, слитков и изделий из драгоценных металлов. Несмотря на массовые конфискации периода военного коммунизма, у людей оставались сбережения, чаще всего царские монеты. Основными каналами распространения и концентрации в частных руках драгоценных металлов были нелегальная старательская добыча золота, накопление золотых и серебряных монет царской и советской чеканки. Чёрный рынок драгоценных металлов был развит, особенно в таком золотодобывающем регионе, как Сибирь. В принципе, любой зажиточный крестьянин мог иметь в «кубышке» какое-то количество царских червонцев или хотя бы советских серебряных рублей и полтинников. Добраться до этих семейных тайников чекисты считали своим долгом.
Работники ОГПУ имели определённые агентурные возможности для отслеживания нелегального оборота валюты, золота, платины и серебра. В условиях свёртывания нэпа предприниматели старались превратить свои доходы в драгоценный металл. Активно вели нелегальную скупку золота владельцы крупных ювелирных магазинов в Омске Черепагин и Мерина, владелец часовой мастерской в Бийске Михайлов, другие предприниматели. Особым спросом пользовалась царские монеты и золото-сырец. Цена на золотую десятирублевку на этом нелегальном рынке составляла от 12 до 18 руб., 1 доллар США – 2,5 руб. Золото 56-й пробы скупалось по цене 3,5 руб. за грамм, что на 65 коп. было больше банковской.
Поскольку спрос на золото значительно превышал предложение, широкое распространение получили поездки желающих приобрести драгоценный металл непосредственно на прииски. Так, торговец из Канска Москвитли, отправив в восточном направлении партии своих товаров, лично выехал за получением денег. На обратном пути на Алданских золотых приисках он нелегально обменял всю выручку на золото. В конце 20-х годов, по оценке Е. В. Демчик, лишь небольшая часть дельцов «чёрной биржи» с большими трудностями была обнаружена, поймана с поличным и арестована местными отделами ОГПУ (189).
В начале 30-х этих людей тщательно разыскивали и подвергали издевательствам с целью получить спрятанное золото. Оценивая масштаб карательно-конфискационных мероприятий власти, можно утверждать, что для борьбы с держателями валюты использовались методы «массовых операций». Сначала по личному указанию Сталина была проведена кампания борьбы с держателями серебряной разменной монеты, уже к весне 1929 г. почти исчезнувшей из обращения. Сталин в запросе Менжинскому от 2 августа 1930 г. интересовался, «сколько серебра отобрано и за какой срок», кто арестован, не забыв осведомиться относительно «роли заграницы и её работы». Узнав, что из находившихся в обращении и осевших у населения 240 миллионов отобрано монеты на 280 тыс. руб., Сталин сердито указал на ничтожность полученной суммы (190).
Согласно воспоминаниям активно занимавшегося этим вопросом оперработника ЭКУ ОГПУ М. П. Шрейдера, его вызвал сам Менжинский и сказал, что внезапная пропажа разменной монеты (из-за чего население было вынуждено переплачивать за дешёвые товары и ездить в общественном транспорте бесплатно) – это не только результат экономических затруднений и действий спекулянтов, но и следствие работы политических врагов-провокаторов, рассчитывающих вызвать озлобление народа. Шрейдеру было поручено организовать оперативный штаб для выявления и изъятия спрятанной серебряной монеты (191).
После сталинской критики ОГПУ, опираясь на свои войска и милицию, за месяц провело 430 тыс. обысков, арестовало 9,2 тыс. чел. и отчиталось о конфискации (на 12 сентября 1930 г.) чуть более 2 млн руб. серебром. В последующие две недели акция стала ослабевать: 55 тыс. обысков, 200 арестованных и 300 тыс. руб. добытой разменной монеты (192). Таким образом, массовые обыски, если их к осени 1930 г. было уже полмиллиона, коснулись, вероятно, большинства сколько-нибудь зажиточных людей. Каждый такой обыск давал государству в среднем 5–6 руб. серебра. Держателей монет, у которых находили свыше 300–400 руб. серебром, расстреливали, в концлагеря к концу лета 1930 г. отправили 438 чел. Таким образом, основная часть из примерно 10 тыс. арестованных, у большинства которых, вероятно, не находили ничего, а остальные соглашались расстаться с ценностями, вскоре после ареста освобождалась.
Операция «серебро» принесла Сталину ощутимые политические дивиденды. На вполне рыночное предложение наркомата финансов закупить на 4 млн руб. серебра за границей и отчеканить новые порции разменной монеты Сталин ответил стремительной репрессивной кампанией, которая «выкачала» серебра почти на два с половиной миллиона, лишив население примерно 1 % придержанной монеты. Вскоре нарком финансов Н. П. Брюханов и председатель Госбанка Г. Л. Пятаков были сняты с должностей как, по оценке Сталина, «сомнительные коммунисты» (193).
Опыт первого этапа борьбы с держателями серебряной монеты был признан удачным, и ОГПУ приступило к следующей операции: широкому выявлению «укрывателей золота и валюты». Следственные дела подтверждают мемуарные свидетельства о массовых арестах в начале 30-х годов «бывших людей» с целью вымогательства золота. Кампания началась во второй половине 1930 г., но особое ускорение получила в 1932–1933 гг. Удары по зажиточной части населения носили волнообразный характер. Так, операция «по валюте», проведённая с декабря 1931 по февраль 1932 г., чекистами прямо именовалась массовой. Её результаты оценивались руководством ОГПУ положительно, но с констатацией того, что достигнуты они были без достаточной агентурной проработки (194). Это, вероятно, означало, что основная часть обысков и арестов не давала результатов.
Органы ОГПУ работали и «адресно», выискивая всех потенциально зажиточных, составляя списки бывших золотопромышленников, старателей, владельцев ювелирных магазинов, а также купцов, нэпманов и пр. Но часто чекисты и милиционеры действовали по более простой схеме: отнимали валютные переводы, следили за посетителями торгсинов и арестовывали их прямо у прилавка, конфискуя принесённые в магазин ценности. Списки лиц, получавших валютные переводы из-за границы, работники торгсинов передавали в ОГПУ (195).
Работникам «органов» помогало то, что ими давно учитывались лица, которые могли иметь какие-то ценности. Например, чекисты Сибири с 1923 г. собирали материал на И. И. Туренко как «имеющего золото» и недовольного властью. В декабре 1932 г. он был арестован как «вредитель и спекулянт», а месяц спустя освобождён – возможно, как «добровольно» расставшийся с ценностями. В том же году «органы» по подозрению в хранении валюты арестовали в Новосибирске Н. П. Смирнова, но были вынуждены два месяца спустя его отпустить. Подозревавшегося в несдаче ценностей человека могли отправить в тюрьму неоднократно: бывшего торговца М. П. Клевцова арестовывали в 1934 г. «за золото» дважды – в Бийске и Томске (196).
Лица, когда-то имевшие отношение к добыче и продаже золота, арестовывались поголовно. Так, в 1932 г. красноярскими чекистами «за злостное хранение золота» были подвергнуты заключению дореволюционные арендаторы приисков С. И. Левинский и И. Ельцов. В ходе основательной «разработки» возможного наследства енисейского золотопромышленника Севастьянова чекистов Красноярского оперсектора ОГПУ ожидал успех: у троих его сыновей, перебравшихся из Красноярска в Ленинград, удалось обнаружить несколько больших слитков золота общим весом более 50 кг (197).
В ходе кампании не щадили и женщин: владелица колбасной мастерской М. Ф. Ольшевская-Врублевская в 1932 г. была арестована красноярскими чекистами за хранение золота. Преследовали и наследников: дети Г. В. Юдина, знаменитого красноярского купца и библиофила, Агния и Леонид, арестовывались в 1932 г. Упорствовавшие несдатчики сидели подолгу, подвергаясь пыткам: так, Ф. П. Литвин в 1931–1932 гг. провёл 8 месяцев в красноярской тюрьме, отказываясь отдать золото и периодически попадая в «морозильник», где его сажали на лёд (198).
Агентурная проработка вместе с шантажом и созданием невыносимого режима для арестованных принесли чекистам немало крупных удач. У известного валютного спекулянта эпохи нэпа З. П. Жданова, хранившего свои сбережения в доме в Павловске, в 1933 г. было обнаружено ценностей на более чем 1 млн руб. Ещё 650 тыс. франков, хранившихся в Парижском банке, его «уговорили» подарить государству. Один из руководителей ЭКО ПП ОГПУ по Ивановской промобласти С. И. Броневой «выкачал» за 1932–1934 гг. 6 млн руб. золотом и получил орден Красной Звезды (199).
Продолжавшиеся полтора десятилетия поиски сокровищ Романовых, спрятанных в Сибири перед эвакуацией царской семьи в Екатеринбург, в конце концов увенчались впечатляющим успехом. В ноябре 1933 г. в Тобольске у благочинной Марфы Уженцевой, много лет прятавшей порученные ей ценности, были обнаружены 215 предметов, оценённые почти в 3,3 млн руб (200).
Сибирские чекисты показывали высокие темпы изъятия ценностей и стремились перевыполнить спущенные на места планы. Лица, у которых находили крупные суммы, осуждались за вредительство. Известный новониколаевский предприниматель С. И. Трунченков, разбогатевший на продаже немецких швейных машин и дочиста ограбленный революцией, смог накопить в 20-е годы 1.780 руб. серебром. Он был арестован в Новосибирске в сентябре 1930 г. и осуждён на 5 лет концлагерей за нарушение валютного обращения и подрыв экономики, а также антисоветскую агитацию. Кассир А. К. Григорьев, снабжавший Трунченкова монетами царской чеканки, был тоже арестован и выслан на 3 года в Туруханский край. Другой бывший новониколаевский купец, А. М. Михалёв, в 1933 г. получил три года за скупку золота (201).
Имевший до 1929 г. в Томске шляпную мастерскую и торговлю Г. М. Аронов в 1931 г. был арестован как «злостный держатель золота» и Особым совещанием при Коллегии ОГПУ осуждён на 3 года заключения. В декабре 1932 г. как «злостные несдатчики» по ст. 59-12 УК (нарушение правил о валютных операциях) были преданы суду новосибирцы Я. А. Честных, П. С. Честных, И. Г. Гвоздёв и А. С. Гуревич. По мнению чекистов, супруги Честных, имевшие два дома, «жили не по средствам» и занимались широкой скупкой золота, тем «доказывая несостоятельность и обесценивание червонца, предвещая скорую гибель Соввласти» (202). А богатейший из остяков Ларьякского района Остяко- Вогульского (Ханты-Мансийского) округа родовой князь Е. Кунин-Шатин в декабре 1932 г. был арестован чекистами и, после конфискации у него 8.235 руб. золотом, тайно расстрелян (по другой версии – сослан), причём начальник Остяко-Вогульского окротдела ОГПУ Н. Н. Петров безуспешно пытался отыскать могилу отца Кунина, в которой, по слухам, находилось много золотых монет и изделий (203).
Кампания по «выкачиванию» ценностей шла около четырёх лет и подкреплялась соответствующими ведомственными инструкциями и плановыми обязательствами. Стремясь выполнить план, только что назначенный начальником ЭКУ ОГПУ Л. Г. Миронов 20 сентября 1931 г. подписал циркуляр ЭКУ, в котором местным органам давалось указание изымать золотые и серебряные предметы домашнего обихода. После этого «органы» стали отбирать у людей все ценные вещи – серебряную посуду, украшения, оклады икон и проч. Лишь год спустя, 19 сентября 1932 г., ЭКУ объяснило, что изымать предметы обихода из драгоценных металлов можно только в тех случаях, когда количество их является товарным и представляет валютную ценность или же их хранение «носит явно спекулятивный характер». Однако на местах поход за серебряными ложками и обручальными кольцами продолжался, причём отнятое тут же обезличивали, не дожидаясь решения ОГПУ о конфискации (204).
Конфискационные мероприятия направлялись высшими партийными инстанциями. Политбюро ЦК 16 мая 1932 г., после завершения операции по изъятию валюты и ценностей у населения, поручило комиссии в составе Я. Э. Рудзутака, наркомфина Г. Ф. Гринько и работника Госбанка Г. М. Аркуса рассмотреть вопрос о целесообразности дальнейшего изъятия серебра у населения (205). Судя по тому, что эти операции продолжались ещё два года, комиссия санкционировала очередной этап «выкачки» ценностей. А руководство ОГПУ утвердило планы новых конфискаций и развёрстало их по своим региональным органам.
Известно, что плановые задания ОГПУ в 1932 г. в Западной Сибири были выполнены досрочно, в ноябре 1932 г., при этом особо отмечалась «упорнейшая работа» куратора кампании – начальника ЭКО полпредства М. А. Волкова (206). В декабре 1932 г. награды за перевыполнение плана получили 26 отличившихся работников полпредства. Из них 12 (оперативники ЭКО, СПО, Особого отдела ПП ОГПУ ЗСК, Минусинского, Омского и Томского оперсекторов) получили револьверы с надписью: «За успешное выполнение ударного задания Коллегии ОГПУ», 6 чел., в т. ч. работники из Абакана, Боготола, Тевриза и Поспелихи – часы, трое уполномоченных районных аппаратов – по месячному окладу.Также оружие и часы получили начальники Ачинского и Боготольского райотделов ОГПУ, двое райуполномоченных и практикант Томского оперсектора (207). Характерно, что наиболее успешно «качали» валюту работники не столько «профильного» ЭКО, сколько Особого отдела и СПО. Среди награждённых были сделавшие затем карьеру в годы террора Н. С. Великанов, К. К. Пастаногов, И. Б. Почкай, А. Т. Степанов. География награждений показывает, что особенно ударно потрудились чекисты Новосибирска, Ачинска, Боготола, Минусинска, Омска, Томска и ряда алтайских районов.
«Золотозаготовительная» кампания не ограничилась городами. Задания по «выкачке» валюты и драгоценностей были спущены во все сельские райотделы. Кампания по ограблению населения в Сибири интенсивно продолжалась до 1934 гг. Так, в 1933 г. врид начальника Павловского РО Барнаульского оперсектора ОГПУ Д. И. Надеев получил выговор за бездеятельность в выявлении держателей валюты. В начале 1934 г. личный состав пункта связи Солонешенского РО Барнаульского оперсектора использовался «частично на оперработе по выкачиванию золотой валюты» (208). Кампания по изъятию ценностей проходила так же жестоко, как и «раскулачивание» (209–213).
Конфискация массы драгоценного металла неизбежна влекла за собой хищения. Чекисты, контролировавшие изъятые ценности и торгсины, нередко впадали в соблазн. При обыске в семье крупного красноярского купца и благотворителя П. И. Гадалова в январе 1932 г. изъяли два слитка золота (около 5,5 кг), но в деле фигурировал только один слиток. Сотрудник полпредства ОГПУ ЗСК П. П. Чернявский в 1933 г. был осуждён к заключению в концлагерь на 5 лет за присвоение и продажу через торгсин «казённого золота», однако в 1937 г. он числился в аппарате УНКВД ЗСК (214). Начальник Томского оперсектора НКВД М. М. Подольский летом 1934 г. сообщил, что в местном торгсине было расхищено ценностей на 5 тыс. руб. золотом. Уполномоченный Боготольского РО ПП ОГПУ ЗСК К. Ф. Барабашкин был исключён из ВКП (б) за продажу в 1933 г. (вместе с начальником РО Боготским) на 86 руб. серебряного лома, изъятого при обысках (215). Другие преступления, совершённые во время этой кампании сибирскими чекистами, были более серьёзными.
Так, в апреле 1934 г. аппарат особоуполномоченного ПП ОГПУ ЗСК составил обвинительное заключение на группу оперработников Старобардинского райаппарата ОГПУ: П. Ф. Рябова, В. И. Бужерю, И. А. Леонтьева и заместителя начальника политотдела маслосовхоза № 171 по оперработе Г. А. Михайлова. В 1933 г. для воздействия на «несдатчиков» они использовали холодный сырой подвал и конюшни, где неделями держали крестьян, заподозренных в утаивании ценностей. Чекисты арестовывали без санкции прокурора и издевались как могли: допрашивали целыми днями, не давали еды и воды, избивали.
Особенно усердствовал уполномоченный Леонтьев – новичок, работавший в ОГПУ с 1932 г. В августе 1933 г. по подозрению в хранении золота были арестованы три человека, в том числе М. Бжицкий и 85-летний В. Чашалов. Их держали в подвале на голой земле, а на допрос Леонтьев волок их за бороды. Уставая бить, Леонтьев приказывал арестантам самим хлестать друг друга по щекам. Начальник райаппарата Рябов, грозя застрелить, наставлял на Бжицкого ружьё. Не выдержав,Бжицкий «признался», что золото у него есть и хранится в подвале. Леонтьев сделал обыск и, ничего не найдя, сильно избил Бжицкого. Проведя несколько дней без питья, узник почувствовал себя плохо. Его поспешили освободить, и Бжицкий, привезённый домой, умер на следующий же день.
Леонтьев и Рябов запугивали расстрелом С. Иванову, подозревавшуюся в хранении «кулацких вещей». Г. А. Михайлов в декабре 1933 г. пьяным вызвал на допрос гражданку Суртаеву и, требуя золото, сначала выбил ей зуб, оглушил, ударив рукояткой нагана, а затем отвёл очнувшуюся женщину в ледяной подвал, где избил и, забрав одежду, оставил сидеть в одном белье. Коллегия ОГПУ в мае 1934 г. осудила Рябова на два года лагерей; о привлечении к уголовной ответственности остальных сведений нет (216).
Следует учитывать, что действия «золотоискателей» подкреплялись и местными
инициативами: так, в 1932 г. был ограблен и взорван склеп героя Бородина
генерала П. И. Багратиона, а в Сибири наблюдались скандальные случаи раскопок
могил священников партийно-комсомольскими активистами в надежде поживиться
серебряными и золотыми крестами, что вызывало возмущение населения и лёгкое
уголовное преследование гробокопателей за дискредитацию власти (217). Грабили и
живых священников. При обыске в апреле 1932 г. у настоятеля Туруханской церкви в
Новосибирске С. З. Скрипальщикова изъяли два серебряных нагрудных креста, один
из которых был украшен золотой пластиной, и 10 руб. серебром (218).
По всей видимости, с образованием НКВД в июле 1934 г. кампания и плановые задания на «выкачку» ценностей прекратились. За 1930–1934 гг. ценности были отобраны у многих тысяч сибиряков, у небольшой части которых чекистам удалось обнаружить запасы монет царской чеканки и ювелирных изделий. Полные итоги «валютно-заготовительной» кампании пока не обнародованы. Известно, что за 1930 г. ОГПУ сдало государству 10,2 млн руб. золотом: на 5,9 млн. руб. иностранной валюты, 3,9 млн. руб. в золотой монете и слитках, 390 тыс. руб. в серебряной монете, слитках и изделиях (количество серебра не совпадает с указанными выше цифрами изъятой серебряной монеты в августе–сентябре 1930 г., поскольку итоги первой кампании по «выкачке серебра», вероятно, были учтены отдельно). Ягода 4 мая 1932 г. доложил Сталину, что уже собрано 15,1 млн руб. (в эту цифру, вероятно, не вошли значительные ценности, переданные Союззолоту). Сталин поблагодарил: «Надо сказать спасибо чекистам» (219). Таким образом, если в одной Ивановской области удалось «выкачать» свыше 6 млн рублей, то можно предположить, что чекисты за четыре года операций изъяли по СССР десятки миллионов валютных рублей.
Органы ОГПУ-НКВД огромную часть вырученных средств концентрировали на своих собственных счетах. О том, что чекисты неохотно расставались с изъятыми ценностями, говорит постановление Политбюро от 5 сентября 1931 г., согласно которому вся валюта и золото, «накопившиеся в ОГПУ», должны были быть переданы в Госбанк. В январе 1937 г. Ежов доложил Сталину, что на счетах НКВД находилось более 108 млн руб. золотом, а в личном сейфе Ягоды обнаружены ценности на несколько миллионов рублей (220). Из этой информации следует, что органы безопасности смогли в течение ряда лет бесконтрольно распоряжаться огромными валютными суммами. Таким образом, у кампании «выкачки» золота и валюты у населения «для нужд индустриализации» имеется и такая, неожиданная сторона.
Можно предполагать, что рецидивы валового репрессивного подхода к держателям ценностей сохранялись и после 1934 г. Так, из прекращённых в НКВД за 1935 и первые 9 месяцев 1936 г. 5 тыс. дел подавляющее большинство – 79 % – оказались делами на так называемых «валютчиков» (221). «Валютные операции» оказались в прямой связи и с террором 1937–1938 гг. Если смотреть формально, то большая часть арестовывавшихся по подозрению в хранении ценностей отделалась непродолжительным заключением. Но факт попадания в чекистские учёты в связи с валютной кампанией часто приводил к последующей трагической развязке. В период «Большого террора» лица, ранее арестовывавшиеся по подозрению в хранении ценностей, или тем более судившиеся «за золото», считались патентованными антисоветчиками и активно истреблялись как враги государства.
Так, по новосибирскому крупному «делу ТКП» в декабре 1937 г. осудили к расстрелу 72-летнего Н. Н. Полфёрова – домовладельца, в 1932 г. бравшегося под стражу по обвинению в сокрытии золота. В 1937–1938 г. в Красноярске были расстреляны бывший «злостный несдатчик» Ф. П. Литвин, арестовывавшийся в 1932 г. бывший владелец гончарной мастерской П. И. Беляевский, Р. С. Синец и др. (222). Почти два миллиона обысков, предпринятых в 1937–1938 гг., являлись фактически ещё одной валютной операцией, поскольку у лиц, осуждённых в этот период по ст. 58 УК, имущество конфисковывалось. А в 1939–1941 гг. массовые репрессии и конфискации коснулись сотен тысяч жителей присоединённых к СССР областей.
Изъятие ценностей у населения в первой половине 30-х годов – яркая страница в истории большевистских экспроприаций. Особенный цинизм этой беспощадной кампании придавало то, что она проводилась в момент продолжительного голода (223). И тем не менее все ценности государству получить не удалось. Когда в 1937–1938 гг. у сотен тысяч репрессированных было конфисковано имущество, выяснилось, что немалая часть населения сумела сохранить и сбережения, и монеты, и ювелирные изделия (224). У известного красноярского хирурга Н. А. Щепетова осенью 1938 г. было изъято золотых монет царской чеканки на 350 руб. Очень внушительный золотой запас семьи дворянина Б. С. Колюбакина (десятки золотых ювелирных изделий, включая украшенные бриллиантами), полковника штаба СибВО, арестованного и ограбленного новосибирскими чекистами в июне 1937 г. (225) и многие подобные факты говорят о том, что длительная эпоха насильственных конфискаций, как следует обогатив государство, не смогла «выкачать» у населения всех ценных вещей.
Для большевистской власти наличие деклассированного и криминального слоёв было неприемлемым с разных точек зрения. Уголовники, бродяги, нищие не только давали основной процент преступлений и нарушений общественного порядка, подрывали престиж властей, но и своим открытым неподчинением правилам бросали государству вызов. В своё время большевики использовали уголовников в качестве помощников при дореволюционных экспроприациях, пытались организовывать из них боевые отряды в период гражданской войны, но после завоевания власти постоянно предпринимали самые жёсткие меры по отношению к преступному миру. С точки зрения властей, лица, избегавшие работать на государство и занимавшиеся неподконтрольными промыслами, спекуляцией, а также бродяжничеством и нищенством, были «социально-вредным элементом» (СВЭ), питающим преступность и подлежащим насильственному искоренению (226).
Насильственная маргинализация общества в 30-е годы, голодомор и репрессии колоссально увеличили количество лиц, выпавших из социума. Среди них преобладали не уголовники-рецидивисты, а изгои, оставшиеся без средств к существованию и неизбежно пополнявшие криминальную среду. Тройки при полпредствах ОГПУ, созданные для разгрома «кулацкой контрреволюции», активно занимались заочным осуждением «социально-опасных» и уголовно-маргинальных личностей. В 1931 г. на территории ЗСК было арестовано 1.831 лиц из так называемого «социально-вредного элемента» (СВЭ), а за первые 8 месяцев 1932 г. – 1.540 (227).
Колебания в репрессивной политике по отношению к криминалитету были выражены слабее, нежели чем в отношении «контрреволюционеров». С криминалом и его средой боролись методами массовых внесудебных расправ в течение всего периода 1929–1938 гг., постоянно получая лимиты на аресты и высылки. Рецидивисты и маргиналы до середины 1934 г. осуждались заочными решениями троек полпредств и Коллегии ОГПУ. Для массовой чистки «преступного и иного антиобщественного элемента» с августа 1933 г. в течение года при полпредствах ОГПУ действовали так называемые паспортные чекистско-милицейские тройки, состоявшие из начальника УРКМ, начальника паспортного стола УРКМ и начальника Оперода ПП ОГПУ, осуждавшие лишенцев, «раскулаченных», бывших заключённых, лиц, задержанных без документов, а также неработающих, летунов и дезорганизаторов производства». После ликвидации ОГПУ и паспортных троек в мае 1935 г. для репрессирования уголовных и деклассированных элементов при УРКМ были организованы милицейские тройки, имевшие право заочно рассматривать дела на СВЭ и заключать его в концлагеря на срок до 5 лет (228).
Сибирь была традиционным местом концентрации ссыльного криминального элемента. В конце 1930 г. в Сибири находилось, помимо «раскулаченных» крестьян, 16 тыс. ссыльных, в основном, уголовных. Криминализация сибирского региона была во многом искусственной из-за многолетней ссылки уголовников со всей страны. Доходило до того, что ссыльные рецидивисты в начале 30-х годов терроризировали население целых районов, провоцируя местных жителей на самосуды (229–232). Бессудные высылки из городов и сёл в первой половине 1930-х гг. широко затрагивали также инвалидов, многочисленных деревенских дурачков и тому подобную публику. В феврале 1930 г. руководители Лубянки указывали полпреду ОГПУ по Средне-Волжскому краю Б. А. Баку: «Установлено, что в Вашем эшелоне № 501 имеется … большое количество накожных больных, есть сумасшедшие, идиоты». В 1933 г. среди высланных в Нарым горожан оказалось много безногих, безруких, а также «слепых, явных идиотов, малолетних детей без родителей» (233). Всего в 1933 г. в Западно-Сибирский край было ввезено 132 тыс. чел. деклассированных элементов и «колхозников-саботажников». Из этого количества сбежали 15,5 тыс., или 12 %. По оценке С. А. Красильникова, высылки 1933 г. являлись как завершающей фазой массовой депортации крестьянских семей, так и прологом к «Большому террору», поскольку репрессиям подвергались и городские, и сельские жители (234).
Повышению уровня преступности в первой половине 1930-х гг. способствовало бегство в Западную Сибирь ок. 100 тыс. спасавшихся от голодной смерти казахов, не имевших никаких средств к существованию. В связи с наводнением края маргинальным и преступным элементом деятельность сибирских внесудебных органов была усилена.
За второе полугодие 1933 г. тройкой ОГПУ было осуждено 1.814 чел., отнесённых к категории «социально-вредного элемента», за первый квартал 1934 г. – 3.109 чел., а за второе полугодие 1934 г. – 3.381 человек. Почти половина этих «изъятых» пришлась на Новосибирск, где за 1933 г. был арестован 931 чел. из СВЭ, а также задержано 1.690 беспризорных. Всего за 1934 г. тройкой ПП ОГПУ ЗСК было осуждено 8.322 представителя «социально-вредного элемента». Эти цифры показывают, что борьба с СВЭ велась методами «массовых операций» в течение всего 1933–1934 гг. Затем темпы очистки значительно снизились: за первый квартал 1935 г. осудили как СВЭ 809 чел., за первые три недели апреля 1935 г. – 261 чел. Когда в мае 1935 г. в краях и областях начали организовываться милицейские тройки, приказ НКВД указывал на недопустимость производства «массовых операций» при арестах уголовников и деклассированных (235). Однако, судя по числу репрессированных этими тройками, борьба с СВЭ проводилась методами именно «массовых операций».
Наиболее опасные преступления совершались уголовниками-рецидивистами, нередко действовавшими в бандах. В сентябре 1932 г. ПП ОГПУ ЗСК начало трёхмесячную кампанию (аналогичную кампаниям второй половины 20-х) изъятия уголовно-бандитского элемента с рассмотрением дел на тройке ПП, получившей право приговаривать бандитов к ВМН. С 1 октября 1932 по 1 октября 1933 г. в ЗСК была ликвидирована 151 банда и шайка скотокрадов, к уголовной ответственности тройкой ОГПУ привлечено 809 участников, из которых 294 (36,3 %) получили высшую меру наказания. Тогда же в лагеря было отправлено 1.924 чел. из СВЭ. За 1934 г. удалось ликвидировать 269 «бандитско-грабительских групп» из 1.010 участников, у которых изъяли 300 винтовок, 800 револьверов и 1.000 охотничьих ружей. За первые шесть месяцев 1934 г. тройка ОГПУ осудила по делам о бандитизме 176 чел. к расстрелу, а 251 – к заключению в лагеря. Помимо тройки (то есть уже в общесудебном порядке) за 1934 г. по делам о бандитизме и разбое в ЗСК было приговорено к ВМН 85 преступников (236). Всего, таким образом, в 1933–1934 гг. в ЗСК было расстреляно до 600 бандитов – конечно, лишь небольшая часть самых опасных преступников.
Количество тяжких преступлений всё время росло, поскольку пополнение криминалитета обгоняло меры по его изоляции. Ежегодно из сибирских мест заключения и ссылки бежали тысячи осуждённых, включая большой процент опасных рецидивистов. За первые 9 месяцев 1933 г. из Сиблага и КУИТУ ЗСК бежало 12.362 чел., из уголовной ссылки (за первую половину 1933 г.) – 2,5 тыс. чел. Из мест крестьянской ссылки с 1930 по осень 1933 г. бежало более 48 тыс. чел. (237).
Как отмечали в 1934 г. власти Томска, заполненного ссыльным «социально-вредным элементом», улицы, рынки, станции, магазины и учреждения города были «наводнены группами взрослых и беспризорных подростков-рецидивистов, творящих всякие безобразия и терроризирующих население». Периодически власти издавали указания об усилении репрессий в отношении СВЭ, приказывая изымать весь активный уголовный элемент, а также громить воровские притоны и подпольные «притоны разврата» (238). Но эти кампании давали лишь кратковременный эффект. В 1934–1936 гг. в СССР было осуждено, преимущественно милицейскими тройками, 260 тыс. «социально-вредных», из них 123 тыс. в ходе кампании 1935 г. по «очистке городов» (239). Тем не менее перелома не наступало, поскольку истинное число представителей криминальной среды было многократно выше, а среди арестованных СВЭ оказывалось не так много настоящих преступников. В результате омских рабочих вечерней смены «обязывали ночевать на заводе, чтобы не подвергаться риску быть избитыми и ограбленными», а в 1935 г. рабочие ст. Тайга Томской железной дороги, спасаясь от эпидемии скотокрадства, на ночь помещали всех домашних животных – от кур до коров – к себе в дома (240).
Реальную направленность усилий милиции на аресты не столько рецидивистов, сколько «чуждых» и «спекулянтов», можно видеть по списку достижений поощрённого командованием уполномоченного угрозыска Болотнинского РОМ УНКВД ЗСК Е. А. Ефремова, который за январь–февраль 1937 г. оформил 13 дел на 14 спекулянтов, арестовал 9 чел. из «социально-вредного элемента», установил 19 чел., скрывавшихся от уплаты алиментов, а также раскрыл группу, ограбившую ларёк, и задержал 8 беглецов из ИТЛ (241). Таким образом, из 54 чел., дела на которых за два месяца прошли через Ефремова, только четверых грабителей ларька и некоторых беглецов из лагерей можно было считать опасными преступниками. Оформление дел на СВЭ, в отличие от поиска рецидивистов, не требовало от милиции значительных усилий и давало внушительную цифру арестованных и осуждённых.
О размахе и направленности деятельности внесудебных и судебных учреждений говорит лагерная статистика. На январь 1936 г. среди 68.957 заключённых Сиблага НКВД за «контрреволюционные преступления» отбывала наказание основная часть осуждённых – 11.921 чел. (17,3 %). Вторая по массовости категория осуждённых относилась к «социально-вредному элементу» – 11.528 чел. (16,7 %). Затем шли наказанные за имущественные преступления – 10.486 чел. (15,2 %), по указу от 7 августа 1932 г. («о колосках») – 9.972 чел. (14,5 %), за должностные преступления – 5.839 чел. (8,5 %), за преступления против порядка управления – 5.622 чел. (8,2 %) и за нарушения правил всеобщей паспортизации – 4.139 чел. (6 %). Отдельно считали шпионов – 1.527 чел. (2,2 %). Совершивших преступления против личности содержалось 2.971 чел. (4,3 %), бандитов – 2.428 чел. (3,5 %), валютчиков – 1.645 чел. (2,4 %), фальшивомонетчиков – 111 чел (242).
Таким образом, опасных преступников, совершивших преступления против личности, в Сиблаге насчитывалось 5,4 тыс. чел. (7,8 %), «контрреволюционеров» и «шпионов» – 13.448 чел. (19,5 %), а СВЭ, жертв закона «о колосках», совершивших, как правило, небольшие хищения государственной собственности, нарушивших правила паспортизации и «валютчиков» (обычно тех, кого записали в «злостные несдатчики ценностей») – 27,3 тыс. чел., или 39,6 % от общего числа осуждённых. Основную часть лагерного населения составляли лица, которые стали жертвами жесточайших советских законов – политзаключённые, «социально-вредные», беспаспортные, «укрыватели ценностей», расхитители колхозно-совхозной собственности, а также спекулянты (вероятно, зачислявшиеся в графу осуждённых за «имущественные преступления»), и те, кто был осуждён за невыполнение плана, неисполнение налоговых обязательств, неповиновение властям и т. п. «преступления», особенно распространённые в сельской местности.
Грандиозная чистка советского общества в 1937–1938 гг. сопровождалась новой, ещё более массированной атакой на криминальную и околокриминальную среду. Директивы НКВД ориентировали милицию на массовые аресты ещё до начала основных операций. Приказ НКВД СССР «О проведении особой операции по г. Томску», появившийся в июне 1937 г., предписывал милиционерам выявить и изъять весь «уголовный рецидив и социально-вредный элемент», после чего только за июнь–август 1937 г. в Томске был арестован 371 чел. (243).
В 1937–1938 гг. работники РКМ арестовывали облавами ранее судимых, бездомных, беспаспортных, неработающих (как и при чистке городов в 1933 г.); нередко задерживали и тех, кто приходил в милицию, чтобы заявить об утере документов. Милицейская тройка судила в Новосибирске по 35-й статье УК, каравшей за принадлежность к СВЭ, по 300 и более чел. за одно заседание. За январь–ноябрь 1937 г. в Новосибирске было изъято около 7 тыс. чел. «социально-вредного и уголовнопреступного элемента», из которых около 5 тыс. к концу года были уже осуждены милицейской тройкой (244). Тем не менее, тройка не успевала судить арестованных. Как вспоминал начальник новосибирской облмилиции М. П. Шрейдер, он, прибыв в Новосибирск в январе 1938 г., застал невероятно переполненную «своим» контингентом тюрьму и был вынужден срочно, не разбирая дел, «пропускать» массы заключённых через заседания милицейской тройки (245).
В Новосибирске к ноябрю 1937 г. насчитывалось 464 тыс. человек, причём за 10 месяцев 1937 г. прирост населения составил 43 тыс. Взрослого населения было более 200 тыс., в том числе мужчин – порядка 100 тыс. Таким образом, в течение второй половины 1937 г., когда поднялся шквал арестов, было «изъято» (учитывая, что среди арестованных резко преобладали мужчины и, помимо новосибирцев, было много уголовников-«гастролёров» и приезжих бродяг) не менее 5 % взрослого мужского населения города.
В областных и краевых управлениях РКМ определялись лимиты на аресты «социально-вредного» и уголовного элемента, которые доводились до местных начальников. А. П. Пульцин, возглавлявший Рубцовский райотдел милиции УНКВД по Алткраю, до ноября 1937 г. не проводил широких арестов, но затем получил в УРКМ указание о немедленном аресте 300 уголовников. На операцию был дан месяц. Выполняя лимит, Пульцин под видом уголовников организовал арест множества случайных лиц. В ноябре 1937 г. двумя милиционерами был избит кладовщик А. Савин. С целью скрыть это преступление Пульцин приказал сфабриковать на Савина материалы о его якобы приводах в милицию, после чего тот был осуждён милицейской тройкой по ст. 35 УК на пять лет лагерей как СВЭ. В числе арестованных милицией оказался и 12-летний мальчик Орлов, который был вместе с остальными отправлен в Барнаул и провёл под стражей несколько месяцев (246).
С августа 1937 г. по февраль 1938 г. оперативник Павловского РОМ УНКВД по Алткраю А. Н. Агафонов оформил около 400 дел на «социально-вредный элемент». Большей частью в этот период он работал в Новосибирске и Барнауле, будучи прикомандированным для помощи в оформлении дел. По словам Агафонова, в начале «массовых операций» Павловский РОМ получил лимит на арест 100 чел. СВЭ, а затем – ещё на 70 чел. В итоге начальник РОМ А. В. Ядринцев заявил подчинённым, что придётся «где-то людей брать для выполнения плана» (247). Таким образом, в Павловском районе милиция арестовала больше людей, нежели было по её учётам на СВЭ.
Массовые осуждения непричастных к противозаконной деятельности лиц фиксируются повсеместно. Уполномоченный угрозыска Шегарского РОМ УНКВД НСО Свешников вместе с начальником РОМ С. К. Вавришем незаконно привлекли к уголовной ответственности 30 чел. как якобы «социально-вредный элемент», а также оформили расстрельные дела на ряд «контрреволюционеров», за что весной–летом 1938 г. были арестованы и затем осуждены. Начальник особой инспекции УРКМ И. Г. Чуканов в апреле 1938 г. участвовал в следствии по данному делу и «установил, что на это преступление милиционеров толкнули чекисты» (248). Известно, что в разгар террора работники барнаульской милиции сфабриковали дело на группу из примерно 10–12 работниц текстильного комбината, обвинив их во вредительстве, проституции и воровстве (249).
Как могли, набирали лимиты милиционеры и в регионах Восточной Сибири. Уполномоченный угрозыска Черногорского РОМ Хакасского облотдела НКВД Ф. М. Григорьев в 1937 г. арестовал по обвинению в кражах 8 подростков 14–15 лет, которые затем были осуждены как «деклассированный элемент» к разным срокам заключения. Все подростки имели родителей, посещали школу и были впоследствии освобождены как необоснованно осуждённые (250). Но основная часть арестованных по графе СВЭ была осуждена и попала в ГУЛАГ.
Огульный подход к осуждению СВЭ несколько встревожил власти, и 21 мая 1938 г. НКВД была принята инструкция, согласно которой аресты уголовно-деклассированного элемента милицейскими тройками должны были осуществляться повседневно, без «массовых операций» и кампаний. Критиковались «извращения» при осуждении колхозников, имевших прежде судимости или приводы в милицию, но работавших и не связанных с уголовной средой. При этом отмечалось, что настоящие уголовники получают минимальные сроки заключения как нарушители паспортного режима (можно предположить, что часть уголовников в милицейские тройки «сбрасывали» чекисты, чтобы не возиться с ними в условиях нехватки лимитов на репрессии «врагов народа» – А. Т.). Как была исполнена эта инструкция, и стал ли май 1938 г. временем окончания «массовых операций» в отношении СВЭ, пока неизвестно. «Милицейские тройки» в 1937–1938 гг. осудили около 420–450 тыс. чел. из числа деклассированных и беспаспортных (251). Для Сибири это должно было вылиться примерно в 40–50 тыс. осуждённых СВЭ, а возможно, учитывая жестокость региональной политики, и больше.
О политических репрессиях в отношении уголовников-рецидивистов, которых «пропускали» через тройки НКВД вместе с «врагами народа», имеется отрывочный, но весьма характерный материал. Прошлое человека, его репутация определяли судьбу как «политических», так и уголовных. Представителям преступного мира, наряду с общеуголовными, предъявлялась ст. 58 УК: так, 9 августа 1937 г. за бандитизм и антисоветскую агитацию тройкой был осуждён к ВМН житель Кыштовского района ЗСК А. С. Духович. Приписывание враждебной агитации превращало человека, типичного для контингента СВЭ, в подлежавшего высшей мере врага: так, 59-летний Ф. А. Сыромятников был расстрелян омской тройкой за «подпольное врачевание», нищенство и контрреволюционную агитацию (252).
Иногда заседания троек бывали полностью посвящены рассмотрению уголовных дел. Тройка УНКВД по Омской области 7 сентября 1937 г. рассмотрела дела на 206 уголовников, расстреляв 120 чел. (58,3 %). В большинстве случаев к уголовным статьям были присоединены обвинения в контрреволюционной агитации, дискредитации партийно-правительственного руководства, террористических высказываниях, сочувствии к расстрелянным врагам народа – Тухачевскому, троцкистам и т. д. Обвинения в антисоветской агитации предъявлялись и лицам, задержанным за хищения, в т. ч. железнодорожной милицией. 15 сентября 1937 г. омская тройка рассмотрела около 30 дел транспортной милиции о хищениях и «разбойных группах», осудив к расстрелу 23 чел. Месяц спустя процент расстреливаемых уголовных элементов резко снизился: из примерно сотни дел по хищениям тройкой было осуждено к ВМН 4 чел., а 20 и 21 октября 1937 г. тройка осудила преимущественно по уголовным делам 1.224 чел., из которых расстреляла 22,5 % (253).
Часть уголовников «отбиралась» у милиции и присоединялась к групповым политическим делам. В декабре 1937 г. к 64 фигурантам дела «РОВСа» новосибирские чекисты подверстали и расстреляли арестованного милицией несколькими месяцами ранее за уголовное преступление П. П. Жукова (254). Пополнение «политических» групповых дел криминалом видно и на примере «инонационалов». Характерно дело белоруса Ф. С. Ракетского, прибывшего из Польши и работавшего шофёром в совхозе № 160 на ст. Ояш ЗСК. Он был известным в Ояше вором и несколько раз обкрадывал местный клуб и ларьки. Вероятно, сотрудничество с НКВД, где Ракетский подвизался агентом-провокатором, помогало ему уходить от ответственности. Ночью 30 августа 1937 г. его взяли с поличным в магазине рабкоопа, доставили в политотдел совхоза № 78, откуда сразу же отправили в Новосибирск, причём не в угрозыск, а в Отдел контрразведки УНКВД (вероятно, в политотделе были соответствующие инструкции). Ракетский признал вину в краже, но был осуждён в рамках «линейной операции» как польский шпион и уже 4 октября 1937 г. расстрелян. Примерно тогда же чекисты Ояшинского района присоединили к делу «польских шпионов» местного бандита Перика-Пуйгу (255).
Человека с криминальным прошлым могли расстрелять и без применения 58-й статьи. Житель Омской области Ефим Родионов в 1937 г. был признан виновным в хищении крупного рогатого скота и по статье 166 УК, имевшей верхний порог наказания в 8 лет, осуждён тройкой к расстрелу. Для осуждения оказалось достаточным показаний потерпевшего и свидетелей, в которых Родионов характеризовался как ранее судимый известный конокрад, но не было конкретных фактов его преступной деятельности (256).
В годы «Большого террора» уголовники составили сравнительно небольшую часть осуждённых тройками. Поначалу их процент в «кулацкой операции» был значителен. В рамках первоначального пятитысячного лимита в УНКВД по Восточно-Сибирской области к 30 сентября 1937 г. было арестовано 3.410 чел., из которых уголовники составляли 34,7 % (257). Затем этот процент стал падать. На 25 ноября 1937 г. по приказу № 00447 в Алтайском крае было арестовано 15.365 чел., в т. ч. по РОВСу – 3.337 (21,7 %), «кулаков» – 10.766 (70,1 %) и уголовников – 1.262 (8,2 %). По «кулацкой операции» в СССР, согласно итогам 1937 г., уголовников среди расстрелянных оказалось 15 % (258).
Согласно статистике на 1 марта 1938 г., в рамках «кулацкой операции» в Московской области чистка криминала проходила намного жёстче, чем где-либо: из 11.845 осуждённых к ВМН оказалось 5.170 уголовников, или 43,6 %. Напротив, по Украине уголовников среди осуждённых к ВМН оказалось только 10,7 %, Свердловской области – 7,9 %, Ростовской – 6,4 %, в Краснодарском крае – 3 %, Тамбовской области – 0,15 %. Но был ряд регионов, где процент уголовников среди расстрелянных был гораздо выше, чем в среднем по стране – 40,8 тыс. чел., или 15,07 %. Например, в Куйбышевской области уголовников среди осуждённых к ВМН оказалось 26,9 %, а в ДВК – 28,6 %.
На тот момент Сибирь оказалась ближе к средней цифре в 15 % расстрелянных уголовников относительно к числу жертв «кулацкой операции». К 1 марта 1938 г. из числа осуждённых тройками к расстрелу уголовники составили: в Бурят-Монголии – 19,5 %, Алтайском крае – 11,2 %, Красноярском крае – 8,2 %, Иркутской области – 17,5 %, Новосибирской – 17,4 %, Омской – 11,6 %, Читинской – 6,3 % (приблизительно), а в среднем по Сибири – 13,3 % из 43.159 чел. (без Якутии), осуждённых к ВМН по «кулацкой операции» к концу зимы 1938 г. (259). Таким образом, в Сибири с августа 1937 по февраль 1938 г. было расстреляно порядка 6 тыс. уголовников, далеко не все из которых были опасными рецидивистами.
При этом следует учитывать, что в связи с параллельной «ровсовской» операцией, к которой уголовников почти не причисляли, а также другим массовым операциям («право-троцкистской», по «инонационалам») реальный процент расстрелянных уголовников по отношению к политзаключённым, особенно в Новосибирской области и Алтайском крае, гораздо ниже. Так, тройкой УНКВД по Красноярскому краю с августа 1937 по ноябрь 1938 г. из 19.652 репрессированных тройкой оказалось осуждено по общеуголовным обвинениям 1.520 чел. (7,7 %), из них приговорены к расстрелу были 705 чел., или 46,4 % (260).
Аналогичная картина видна и в Западной Сибири. В ходе «кулацкой» и «ровсовской» операций по ЗСК-НСО, согласно первоначальному июльскому лимиту, зафиксированному С. Н. Мироновым для ЗСК (25.960 чел.), на 14.843 «кулака» приходилось 11.117 уголовников (43 % лимита). Но уже к 30 сентября 1937 г. арестованных уголовников в ЗСК к общему числу жертв «кулацкой операции» было только 22 % (261). В Новосибирской области по РОВСу, «кулакам», лагерникам и уголовникам (без «инонационалов», жертв «правотроцкистского заговора», осуждённых спецколлегиями и т. п.) с июля 1937 по март 1938 г. оказалось осуждено тройкой 50.541 чел., из них к расстрелу – 33.893 чел. Из числа казнённых оказалось 1.749 уголовников (5,2 %). И если в целом по «кулакам», «ровсовцам» и заключённым лагерей было расстреляно 67 % осуждённых, то среди уголовников расстрелянных оказалось 42,1 % (262).
Несмотря на кампании физического уничтожения и массовой изоляции в отношении криминалитета, в СССР в 30-е годы повсюду налицо был крайне высокий уровень преступности, статистика которой всемерно занижались властями (263–264). Преступность в Новосибирской области в течение 1939 г. резко выросла, не было раскрыто 1.700 преступлений, а в 1940 г. она ещё больше скакнула вверх (265).
Репрессии 1937–1938 гг. значительно превзошли массовостью и жестокостью первую репрессивную волну. По оценке современных исследователей, Западно-Сибирский край летом 1937 г. стал своеобразным полигоном для сталинского руководства по организации «чистки» страны от потенциальной «пятой колонны» (266). Лимитные репрессии в отношении «кулаков» здесь шли параллельно с ликвидацией гигантского безлимитного «ровсовского заговора», что фактически вдвое увеличило число осуждённых по приказу № 00447 на огромной территории. Чистки «инонационалов» в ЗСК также отличались исключительно большим размахом и крайней жестокостью.
Для доказательств вины чекистами использовались формальные признаки чуждого социального и национального происхождения, связи с враждебными власти лицами, контакты с иностранцами. Что касается доносов, то они играли хоть и заметную, но вспомогательную роль. Для «массовых операций» начала 1930-х годов и особенно 1937–1938 гг. характерен большой процент лиц, осуждённых к расстрелу лишь за антисоветскую агитацию, хотя по ст. 58-10 УК РСФСР применение ВМН разрешалось только в военное время. В ходе «массовых операций» 1937– 1938 гг. секретари обкомов и крайкомов непосредственно участвовали в оперативных совещаниях и давали чекистам политические установки, подчас в крайне циничной форме.
О том, как выглядели репрессивные акции 30-х годов в рядовых районов Сибири, даёт представление следующая статистика. В Сузунском районе НСО (с населением в 41 тыс. чел. на октябрь 1936 г.) за 1930– 1938 гг. органами ОГПУ-НКВД было репрессировано 554 чел. (267). В Быстро-Истокском районе Алткрая (54 тыс. чел. на октябрь 1936 г.) райотделом НКВД в 1937 г. были ликвидированы две «контрреволюционные организации» казаков, кулаков и духовенства – всего 112 чел., включая пятерых священников. Помимо того, в 1937 – начале 1938 гг. в районе арестовали 11 «контрреволюционных кулацких групп» (38 чел.), а также 112 «контрреволюционных одиночек» и «шпионско-диверсионную организацию» немцев и латышей из 11 чел (268). Всего, таким образом, в ходе «массовых операций» 1937–1938 гг. в рядовом районе было репрессировано 273 чел., причём сюда не вошёл арестованный «социальновредный элемент». В Бодайбинском районе Иркутской области в 1938 г. было репрессировано более 1.000 чел (269).
Поскольку в Сибири было колоссальное дело РОВСа с огромным процентом казнённых, а также очень высокие цифры расстрелянных по нацоперациям, то можно утверждать, что, как в 1930 и 1933 гг., жестокость репрессий в Сибири была существенно выше, чем в среднем по стране. В силу нехватки статистических данных, оценка репрессированных может быть только весьма приблизительной. Для расчёта жертв периода до «Большого террора» мы используем число расстрелянных на территории современного Красноярского края со второй половины 1929 г. по первую половину 1937 г., которое составляет 968 чел (270). Хотя данная цифра включает только реабилитированных и скорее всего очень неполна, огромный Красноярский край – вполне репрезентативная территория, поэтому методом экстраполяции можно приблизительно оценить число жертв расстрелов во всём сибирском регионе за указанные восемь лет. По Красноярскому краю почти половина расстрелянных приходится на 1930 г. Учитывая, что по всей Сибири за 1930 г. чекисты расстреляли 5.127 чел., распространение красноярских цифр на всю Сибирь даёт примерно 10 тыс. казнённых с конца 1929 до начала 1937 г., почти все из которых стали жертвами «массовых операций» 1929–1931 и 1933 г.
По «кулацкой операции» 1937–1938 гг. вместе с «ровсовцами» и расстрелянными лагерниками было уничтожено не менее 80 тыс. чел. По нацоперациям – до 30 тыс. чел. Учитывая расстрелянных по «право-троцкистскому», «военно-фашистскому» и другим крупным заговорам, мы получим не менее 130 тыс. расстрелянных сибиряков за период с конца 1929 до конца 1938 гг., из которых уголовники составляли примерно 8–10 тыс. чел. Но цифра потерь резко возрастёт, если учесть огромную смертность в лагерях, спецпоселениях и тюрьмах, заметную часть которой составили не только жертвы голода и эпидемий, но и те, кто был убит и замучен работниками тюремно-лагерной системы. В общей сложности это десятки тысяч погибших.
Сверхвысокий масштаб репрессий руководители НКВД готовы были поддерживать и далее, но были остановлены решением Сталина, который счёл цели чистки достигнутыми. Алтайский чекист Н. Л. Баев подчёркивал, что начальник УНКВД Попов «в течение одного-двух лет при помощи своих “методов” мог истребить половину взрослого населения в Алтайском крае» (271). Поэтому невозможно согласиться с известным тезисом Р. Конквеста, разделяемым и современными исследователями, о том, что «Большой террор» закончился в связи с невозможностью поддерживать заданный уровень репрессий имевшимся в наличии карательным аппаратом. Как в начале 20-х и в начале 30-х годов, массовые чистки прекращались в соответствии с политическими решениями верхов, когда цели очередного витка террора считались достигнутыми.
Карательная система к осени 1938 г. была максимально отработана: увеличена в размерах, избавлена от сомневавшихся и получила огромный опыт массовых арестов и казней. Основные контингенты, подлежавшие репрессиям, уже были уничтожены и отправлены в лагеря. Поэтому фраза начальника УНКВД НСО И. А. Мальцева о том, что «попов сажать некуда» (272), адресованная начальнику СПО и на которую опирается С. А. Папков, доказывая правоту Конквеста, отражает не столько проблему физической невозможности новых арестов (в случае острой необходимости в тюрьме место бы нашлось, ибо в тот период расстрелы шли очень активно), сколько конкретику репрессивных ударов осени 1938 г., когда перед УНКВД стояла задача быстро закончить тысячи дел по «национальным операциям». На фоне зачистки «инонационалов» арест очередной сотни «попов и церковников» выглядел второстепенной задачей и мог быть отложен, тем более что за 1937 г. основные религиозные деятели уже были репрессированы.
В разгар «Большого террора» наблюдались демонстративные акции против властей: так называемая «чёрная демонстрация» в центре Новосибирска, когда 5 тыс. верующих 2 мая 1937 г. хоронили митрополита Никифора (по иронии судьбы, многолетнего осведомителя ОГПУ), резкая антиправительственная листовка, появившаяся в ноябре 1937 г. на дверях отделения Госбанка в Новосибирске или выступление четырёх единоличниц с. Щербенёвского Колыванского района НСО, которые 27 февраля 1938 г. оделись в рваньё, посадили одну из них на санки и «ездили по селу с антисоветскими контрреволюционными выкриками о колхозах и колхозниках, перемешивая контрреволюционные частушки с парнографическими (так! – А. Т.) песнями», за что были арестованы и преданы суду спецколлегии областного суда. Тогда же в другом селе Колыванского района арестовали шестерых единоличников – за «саботаж» и пение частушек, «направленных на компрометацию колхозного строя» (273).
Главным следствием сталинского террора стало радикальное изменение социального и, частично, национального состава общества, физически избавленного от «антисоциалистических элементов». И если путём «массовых операций» руководству СССР не удалось остановить рост уголовной преступности, то в области социальной инженерии успехи режима были очевидны. Та часть общества, что была наиболее общественно активной, а также критически настроенной к большевистской идеологии и практике, подверглась такой «прополке», что необходимости в новых акциях подобного масштаба у режима больше не возникало.
1. Павлова И. В. Сталинские репрессиии как способ преобразования общества //Вовращение
памяти. Вып. 3 – Новосибирск, 1997. С.4–36; Юнге М., Биннер Р. Как террор стал
«Большим». Секретный приказ № 00447 и технология его исполнения. – М., 2003.
С.215,
2. Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в
30-е годы: город. – М., 2001; Юнге М., Биннер Р. Как террор стал «Большим»…
С.213.
3. Чисткам 20-х годов в Сибири посвящена наша работа: Тепляков А. Г.
«Непроницаемые недра»: ВЧК-ОГПУ в Сибири. 1918–1929 гг. – М.: АИРО-XXI, 2007.
4. Призвание – Родине служить! – Новосибирск, 1997. С.35; Юнге М., Биннер Р. Как
террор стал «Большим»… С.70.
5. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.118–119, 132–147.
6. Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и
материалы в 5 тт. 1927–1939. Т. 2: Ноябрь 1929 – декабрь 1930. – М., 2000. С.23.
7. Там же. С.787–808.
8. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.225–226.
9. Исаев В. И., Угроватов А. П. Правоохранительные органы Сибири в системе
управления регионом (1920-е гг.). – Новосибирск, 2006. С.89–92; ГАНО. Ф.П-2.
Оп.4. Д.33. Л.113 об.
10. Лубянка: Органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ. 1917–1991. Справочник. – М.,
2003. С.46.
11. Сборник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации
жертв политических репрессий. – М., 1993. С.109.
12. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Том 3. 1930–1934. Кн. 1. 1930–1931.
Документы и материалы. – М., 2003. С.106, 109, 135.
13. АУФСБ по НСО. Д.П-17512. Л.115–120.
14. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Том 3… С.107.
15. АУФСБ по НСО. Д.П-17512. Л.121–122.
16. ГАНО. Ф.П-2. Оп.2. Д.399. Л.27.
17. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Том 3… С.812; Савин А. И. Образ
врага: протестантские церкви в сибирской прессе 1928–1930 гг. //Урал и Сибирь в
сталинской политике. – Новосибирск, 2002. С.77.
18. ГАНО. Ф.47. Оп.1. Д.122. Л. 233–237.
19. Красильников С. А. Серп и Молох. Крестьянская ссылка в Западной Сибири в
1930-е годы. – М., 2003. С.209.
20. ГАНО. Ф.47. Оп.1. Д.122. Л. 233–237.
21. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Том 3… С.273; АУФСБ по НСО.
Д.П-17386. Т.7.
22. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Том 3… С.273–275.
23. Ефремов И. Крестьянские восстания в Иркутской области и Красноярском крае
как ответ на коллективизацию сельского хозяйства. HTTPS://search.stipendiat.memo.ru/schools/spring2006/efremov.html.ru
24. Рассчитано по данным: Мозохин О. Б. Право на репрессии: Внесудебные
полномочия органов государственной безопасности (1918–1953). – Жуковский–М.,
2006. С.287.
25. Спецпереселенцы в Западной Сибири. Весна 1931 – начало 1933 г. Вып. 2. –
Новосибирск, 1993. С.309; Красильников С. А. Серп и Молох… С.211.
26. Красильников С. А. Серп и Молох… С.89; Советская деревня глазами
ВЧК-ОГПУ-НКВД. Т. 3… С.749, 757.
27. Рассчитано по: Мозохин О. Б. Право на репрессии… С.294–295.
28. АУФСБ по НСО. Д.П-11210. Т.1. Л.415, 462–471.
29. Книга памяти жертв политических репрессий в Новосибирской области. Т. 2. –
Новосибирск, 2008 (в печати).
30. Политбюро и крестьянство: высылка, спецпоселение. 1930–1940: В 2 кн. Кн. 1.
– М., 2005. С.18.
31. АУФСБ по НСО. Д.П-20632. Т.6. Л.5, 49. «Массовые операции» 411
32. Михеев В. И. Основные направления деятельности органов ГПУ-ОГПУ Центрального
Черноземья в 1922–1934 гг. – М., 2003. С.122; Большая цензура: Писатели и
журналисты в Стране Советов. 1917–1956. – М., 2005. С.199.
33. Рассчитано по: Жертвы политического террора в СССР. – М., 2007 (CD).
34. Подсчитано по: Мозохин О. Б. Право на репрессии… С.303–306.
35. Сталин И. В. Собр. соч. Т.13. – М., 1951. С.206–208.
36. Красильников С. А. «Белогвардейский заговор» 1933 г. в Западной Сибири (по
материалам архивно-следственного дела) //Гуманитарные науки в Сибири. Серия:
Отечественная история. 2005, № 2. С.59–62; Папков С. А. Сталинский террор в
Сибири 1928–1941. – Новосибирск, 2007. С.93.
37. Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов
парт. и госуд. власти. Январь 1922 – декабрь 1936. – М., 2003. С. 810; Папков С.
А. Сталинский террор в Сибири… С.93–96.
38. Папков С. А. Сталинский террор в Сибири… С.94–96.
39. Николаев С. Выстрелы в спину //Дальний Восток. 1991, № 2, 3; Нікольський В.
М. Репресивна діяльність органів державної безпеки СРСР в Україні (кінець 1920-х
– 1950-ті рр.). Історико-статистичне дослідження. Монографія. – Донецьк, 2003.
С.389.
40. Красильников С. А. «Белогвардейский заговор» 1933 г. в Западной Сибири…
С.60; Тепляков А. Г. Институт заместителей начальников политотделов по работе
ОГПУ-НКВД в МТС и совхозах Сибири в середине 1930-х гг. //Урал и Сибирь в
сталинской политике. – Новосибирск, 2002. С.180.
41. Боль людская. Книга памяти томичей, репрессированных в 30–40-е и начале 50-х
годов. – Т.1. Томск, 1991. С.345; АУФСБ по НСО. Д.П-6510. Т.28. Л.149.
42. Папков С. А. Сталинский террор в Сибири… С.93–94; История сталинского
Гулага. Конец 1920-х – первая половина 1950-х годов: Собрание документов в 7
томах. Т.1. Массовые репрессии в СССР. – М., 2004. С.195–197, 221.
43. Красильников С. А. Серп и Молох… С.236.
44. Хлевнюк О. В. Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы. – М.,
1996. С.195.
45. Жуков Ю. Н. Репрессии и Конституция СССР 1936 г. //Вопросы истории. 2002. №
1. С.23. Историки, проверившие дело, на которое ссылался Жуков, не обнаружили в
нём указанной записки Эйхе, хотя в принципе не отрицают факта её существования.
См. Павлова И. В. 1937: выборы как мистификация, террор как реальность //Вопросы
истории. 2003. № 10. С.36.
46. Вылцан М. Гарантируется высшая мера //Труд. 1997. 2 авг. С.5; ЦА ФСБ. Ф.3.
Оп.4. Д.586.
47. Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина.
Документы высших органов парт. и госуд. власти. 1937–1938. – М., 2004. С.644.
48. Там же.
49. Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и
материалы в 5 тт. 1927–1939. – Т. 5. Кн. 1. 1937. – М., 2004. С.33–34; Петров
Н., Янсен М. «Сталинский питомец» – Николай Ежов. – М., 2008. С.100.
50. Тепляков А. Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД в 1936–1946
//Минувшее. Исторический альманах. Вып. 21. – М.–СПб., 1997. С.254; ЦХАФАК.
Ф.П-1. Оп.6. Д.242. Л.35–50; Боль людская… Т.5. – Томск, 1999. С.110–111.
51. ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.300. Л.17; ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-4935. Л.38.
52. АУФСБ по НСО. Д.П-7557. Л.288; Д.П-1213. Л.158, 162.
53. Там же. Д.П-8213. Л.401.
54. Уйманов В. Н. Репрессии. Как это было… (Западная Сибирь в конце 20-х –
начале 50-х годов). – Томск, 1995. С.89; АУФСБ по НСО. Д.П-2743. Л.268;
Д.П-8139. Л.245.
55. Гришаев В. Ф. Реабилитированы посмертно. – Барнаул, 1995. С.39; Самосудов В.
М. Большой террор в Омском Прииртышье. 1937–1938. – Омск, 1998. С.53.
56. Уйманов В. Н. Репрессии. Как это было… С.315–316; АУФСБ по НСО. Д.П-8357.
Л.75.
57. Белковец Л. П. «Большой террор» и судьбы немецкой деревни в Сибири (конец
1920-х – 1930-е годы). – М., 1995. С.227–228; АУФСБ по НСО. Д.П-8139. Л.300–304.
58. Петрушин А. А. «Мы не знаем пощады…»: Известные, малоизвестные и неизвестные
события из истории тюменского края по материалам ВЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. – Тюмень,
1999. С.166–167.
59. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-4637. Л.202–207.
60. Массовые репрессии в Алтайском крае 1937–1938 гг./ Сост. Р. Биннер, Г. Д.
Жданова, В. И. Кутищев, В. Н. Разгон, М. Юнге. – Барнаул, 2009 (в печати).
61. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-11776. Т.1. Л.54–55; АУФСБ по НСО. Д.П-7520.
Т.2. Л.201.
62. ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.80. Л.10.
63. АУФСБ по НСО. Д.П-7520. Т.2. Л.201.
64. Там же. Д.П-4436. Т.2. Л.277.
65. Там же. Д.П-4421. Т.5. Л.422–423; Д.П-4457. Т.3. Л.110–110 об.
66. Там же. Д.П-4505. Л.355; Д.П-4436. Т.2. Л.291; Брюханов Б. Б., Шошков Е. Н.
Оправданию не подлежит. Ежов и ежовщина 1936–1938 гг. – СПб., 1998. С.76–77.
67. АУФСБ по НСО. Д.П-8139. Л.245.
68. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-5700. Т.7. Л.256; АУФСБ по НСО. Д.П-4784.
Л.208.
69. Гришаев В. Ф. Реабилитированы посмертно… С.39.
70. Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы.
Том I. Март 1953 – февраль 1956. – М., 2000. Л.336–337.
71. Тепляков А. Г. Процедура: Исполнение смертных приговоров в 1920–1930-х
годах. – М., 2007. С.61.
72. Подсчитано по данным: Трагедия советской деревни… Т. 5. Кн. 1. 1937…
С.387–393; Трагедия советской деревни… Т. 5. Кн. 2. 1938–1939. – М., 2006.
С.57–61.
73. Подсчитано по данным: Трагедия советской деревни… Т. 5. Кн. 2… С.57–61.
74. Там же. С.68–71, 554–555; История сталинского Гулага… Т. 1. Массовые
репрессии в СССР. – М., 2004. С.293.
75. ЦА ФСБ. Ф.3. Оп.5. Д.1678. Л.430.
76. Трагедия советской деревни… Т. 5. Кн. 1. 1937… С.256–257.
77. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.137–147.
78. Пичурин Л. Ф. Последние дни Николая Клюева. – Томск, 1995. С.55.
79. АУФСБ по НСО. Д.П-8213. Л.369; Д.П-7520. Т.2. Л.199.
80. Там же. Д.П-4421. Т.5. Л.280–281.
81. Щит и меч Кузбасса. – Кемерово, 2003. С.479–480.
82. АУФСБ по НСО. Д.П-8426. Т.1. Л.12, 29.
83. Там же. Д.П-7142. Т.2. Л.65; Д.П-3710. Т.1. Л.214.
84. ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.80. Л.5, 9.
85. Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД… С.454–457.
86. АУФСБ по НСО. Д.П-5738. Т.3. Л.128–141.
87. Там же. Д.П-4457. Т.3.
88. Там же. Д.П-5738. Т.3. Л.201.
89. Там же. Д.П-4575. Л.1–13.
90. Трагедия советской деревни… Т.5. Кн.1. 1937… С.387.
91. ЦА ФСБ. Ф.3. Оп.5. Д.1678. Л.430.
92. Трагедия советской деревни… Т. 5. Кн. 1. 1937… С.597.
93. АУФСБ по НСО. Д.П-4428. Т.2. Л.112. «Массовые операции» 413
94. ЦА ФСБ. Ф.3. Оп.5. Д.1678. Л.479.
95. Юнге М., Биннер Р. Как террор стал «Большим»… С.141–142.
96. АУФСБ по НСО. Д.П-7315. Л.1–190; Д.П-7520. Т.1. Л.4.
97. Аблажей Н. Н. РОВС и енисейское казачество //Гуманитарные науки в Сибири.
Сер.: Отечественная история. – Новосибирск, 2004. № 2. С.84–87.
98. Трагедия советской деревни… Т.2. Ноябрь 1929 – декабрь 1930… С.554; Лубянка.
Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД… С.653.
99. Трагедия советской деревни… Т. 5. Кн. 2… С.548.
100. ЦА ФСБ. Ф.3. Оп.5. Д.87. Л.320.
101. Там же. Д.1570. Л.513.
102. Там же. Д.1681. Л.526.
103. Трагедия советской деревни… Т. 5. Кн. 1. 1937… С.597.
104. ЦА ФСБ. Ф.3. Оп.5. Д.1678. Л.430.
105. ЦХАФАК. Ф.П-2. Оп.9. Д.37. Л.4.
106. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.36–37, 148, 167; Шекшеев А. П.
Гражданская смута на Енисее: победители и побеждённые. – Абакан, 2006.
107. Плеханов А. М. ВЧК-ОГПУ: Отечественные органы государственной безопасности
в период новой экономической политики. 1921–1928. – М., 2006. С.52.
108. Книга памяти жертв политических репрессий республики Хакасия. Т. 1. –
Абакан, 1999. С.459–462.
109. АУФСБ по НСО. Д.П-4436. Т.1. Л.172; ГАНО. Ф.П-3. Оп.2. Д.575. Л.18 об.
110. ГАНО. Ф.П-3. Оп.2. Д.163. Л.28; Ф.П-4. Оп.18. Д.3815 (ЛД Жучека М. И.);
Ф.П-1204. Оп.1. Д.15. Л.35-38; РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.150. Л.116; Жертвы
политического террора в СССР… (CD).
111. Невежин В. А. Застольные речи Сталина. Документы и материалы. – М.–СПб.,
2003. С.44–45.
112. Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД… С.637, 639.
113. Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец»… С.109; Охотин Н., Рогинский А. Из
истории «немецкой операции» НКВД 1937–1938 гг. //Наказанный народ. Репрессии
против российских немцев. – М., 1999. С.43.
114. memorial.krsk.ru/DOKUMENT/KK/391204.htm; Петров Н., Янсен М.
«Сталинский питомец»… С.114.
115. АУФСБ по НСО. Д.П-8426. Т.2. Л.216; Д.П-8139. Л.275, 237.
116. Там же. Д.П-8139. Л.241, 242, 277; Д.П-4436. Т.2. Л.292.
117. Там же. Д.П-777. Л.170, 176; Д.П-10413. Л.124.
118. Конквест Р. Большой террор. – Флоренция, 1974. С.584.
119. ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.1. Д.241. Л.14.
120. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.89–91, 193–196.
121. Брандес Д. Защита и сопротивление российских немцев (1917–1930-е гг.)
//Наказанный народ… С.26–33.
122. ЦДНИТО. Ф.341. Оп.1. Д.53. Л.124–125.
123. Савин А. И. Религиозная жизнь немцев Сибири в 20-е гг. //Толерантность и
взаимодействие в переходных обществах. Мат-лы региональной научной конф. –
Новосибирск, 2003. С.73–83.
124. Советские немцы: у истоков трагедии. Публикация В. И. Шишкина //Наука в
Сибири. 1992, № 28.
125. Этноконфессия в советском государстве. Меннониты Сибири в 1920–1980-е годы.
Аннотир. перечень архивных документов и материалов. Избр. документы / Сост.,
вступительная статья и комм. А. И. Савина. – Новосибирск–СПб., 2006. С.413.
126. Советские немцы: у истоков трагедии… //Наука в Сибири, 1992, № 30;
Наказанный народ. Репрессии против российских немцев. – М., 1999. С.77.
127. Папков С. А. Сталинский террор в Сибири… С.109–113; Возвращение памяти.
Историко-публицистический альманах. Вып.2. – Новосибирск, 1994. С.100–124.
128. АУФСБ по НСО. Д.П-5407. Л.12.
129. Охотин Н., Рогинский А. Из истории «немецкой операции»… С.52; Этноконфессия
в советском государстве… С.219, 474, 478–479.
130. Наша малая родина. Хрестоматия по истории Новосибирской области. 1921–1991.
– Новосибирск, 1997. С.163; АУФСБ по НСО. Д.П-8125. Т.3. Л.353.
131. Петров Н. В., Рогинский А. Б. «Польская операция» НКВД 1937–1938 гг.
//Репрессии против поляков и польских граждан. – М., 1997. С.31, 33, 37.
132. Наказанный народ… С.64–66, 69–70.
133. АУФСБ по НСО. Д.П-20905. Л.192–193, 297–298.
134. Хаустов В. Н. Из предыстории массовых репрессий против поляков. Середина
1930-х гг. //Репрессии против поляков и польских граждан. – М., 1997. С.14.
135. АУФСБ по НСО. Д.П-10015. Л.298–302, 327; Д.П-9246. Л.1–8.
136. Уйманов В. Н. Репрессии. Как это было… С.187–194.
137. АУФСБ по НСО. Д.П-8139. Л.285, 286.
138. Там же. Д.П-5455. Т.1. Л.20–22; Т.2. Л.170–178; Т.4. Л.105–119.
139. Там же. Д.П-4102. Л.25–44; Д.П-8213. Л.445; Д.П-4495. Т.1, 6; Д.П-5239.
Л.219; Д.П-8139. Л.240.
140. Петров Н. В., Рогинский А. Б. «Польская операция» НКВД… С.25.
141. АУФСБ по НСО. Д.П-4505. Л.352.
142. Белковец Л. П. «Большой террор» и судьбы немецкой деревни в Сибири… С.225.
143. Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД… С.362; Петров Н.
В., Рогинский А. Б. «Польская операция» НКВД… С.41–43.
144. Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД… С.662; Сувениров
О. Ф. Трагедия РККА 1937–1938. – М., 1998. С.208; История сталинского Гулага… Т.
1. Массовые репрессии в СССР. – М., 2004. С.658–659.
145. АУФСБ по НСО. Д.П-10582. Л.91–110.
146. Там же. Д.П-4510. Л.95–105, 140–145, 256–297.
147. Там же. Д.П-4514. Т.3. Л.480–568.
148. Там же. Д.П-5685. Л.201–202; Д.П-4510. Л.146.
149. Подсчитано по базе Красноярского «Мемориала» В. П. Ермоловичем.
150. Сведения Красноярского «Мемориала».
151. АУФСБ по НСО. Д.П-20632. Т.6. Л.76–76 об.; Д.П-4510. Л.264; Наша малая
родина… С.164.
152. АУФСБ по НСО. Д.П-4510. Л.146; Д.П-8440. Л.191; Реабилитация: как это было…
Том I. – М., 2000. С.200; Белковец Л. П. «Большой террор» и судьбы немецкой
деревни в Сибири… С.225.
153. АУФСБ по НСО. Д.П-4505. Л.264–267.
154. Подсчитано по базе Красноярского «Мемориала» В. П. Ермоловичем.
155. Аблажей Н. Н. С востока на восток: Российская эмиграция в Китае. –
Новосибирск, 2007. С.133.
156. Соловьёв А. В. Тревожные будни забайкальской контрразведки. – М., 2002.
С.131–141.
157. Наша малая родина… С.163.
158. АУФСБ по НСО. Д.П-5738. Т.3. Л.237.
159. Там же. Д.П-18961. Л.101–109, 170.
160. Аблажей Н. Н. С востока на восток… С.260 (сведения А. Б. Рогинского, Н. Г.
Охотина, О. А. Горлановой).
161. Гришаев В. Ф. Реабилитированы посмертно… С.87; Подсчитано по: Жертвы
политического террора в СССР… (CD).
162. АУФСБ по НСО. Д.П-4543. Т.1. Л.5–191, 221–228.
163. Там же. Д.П-8139. Л.246.
164. Подсчитано по: Жертвы политического террора в СССР… (CD).
165. Гавриленко В. К. Казнь прокурора: Документальное повествование. – Абакан,
2001. С.69; Власов А., Петров О. Хорхоринские «стрелочники», или Игры в
социалистичсекую законность //Забайкальский рабочий (Чита). 1989, 5 окт.;
Реабилитация: Как это было…Т. 1… Л.336–337.
166. Расчёты В. П. Ермоловича.
167. Подсчитано по: Жертвы политического террора в СССР… (CD); Лубянка. Сталин и
Главное управление госбезопасности НКВД… С.652.
168. ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.74. Л.178; Папков С. А. Сталинский террор в Сибири…
С.221–222.
169. АУФСБ по НСО. Д.П-4534. Л.49, 52, 56, 235.
170. ЦА ФСБ. Ф.3. Оп.5. Д.1681. Л.526; Лубянка. Сталин и Главное управление
госбезопасности НКВД… С.660.
171. Куртуа С., Верт Н., Панне Ж-Л., Пачковский А., Бартошек К., Марголен Ж-Л.
Чёрная книга коммунизма. – М., 1999. С.180–181; Фицпатрик Ш. Повседневный
сталинизм… С.153.
172. Цит. по Бессонов Н. Цыгане в России: принудительное оседание //Россия и её
регионы в ХХ веке: территория – расселение – миграции / Под ред. О. Глезер и П.
Поляна. – М., 2005. С.632–637.
173. Из истории земли Томской. Год 1937… Сб. документов и материалов. – Томск,
1998. С.338–339; АУФСБ по НСО. Д.П-8440. Л.191.
174. Книга памяти жертв политических репрессий в Новосибирской области. Т. 2. –
Новосибирск, 2008 (в печати).
175. Жертвы политического террора в СССР… (CD).
176. Сведения НИПЦ «Мемориал».
177. Самосудов В. М. Большой террор в Омском Прииртышье… С.166–167.
178. АУФСБ по НСО. Д.П-4381. Л.355–357, 147; Д.П-4436. Т.1. Л.58.
179. Там же. Д.П-4436. Т.2. Л.160.
180. Сафиуллина Е. Татарская слобода //Начало века. Литературный и краеведческий
журнал. – Томск. 2007. № 3. С.179–180; Жертвы политического террора в СССР… (CD).
181. Самосудов В. М. Большой террор в Омском Прииртышье… С.121, 126, 134–135,
137, 142, 143, 185, 207.
182. Там же. С.106, 127, 130, 145, 207.
183. Трагедия советской деревни… Т. 5. Кн. 2. 1938–1939. – М., 2006. С.571;
Тепляков А. Г. Процедура… С.92–93.
184. Все подсчёты нами сделаны по неполной Книге памяти жертв репрессий
Читинской области, доведённой только до буквы «О» включительно, поэтому
расстрелянных должно быть больше примерно на треть: 200–250 чел.
185. Жертвы политического террора в СССР… (CD).
186. Сталинские расстрельные списки. – М., 2002 (CD).
187. Петров Н. В., Рогинский А. Б. «Польская операция» НКВД… С.33.
188. Зима В. Ф. Голод 1932–1933 годов в письмах трудящихся России
//Отечественная история. 2006. № 2. С.53.
189. Демчик Е. В. Частный капитал в городах Сибири в 1920-е гг.: от возрождения
к ликвидации. – Барнаул, 1998. С.182.
190. Хлевнюк О. В. Политбюро… С.32.
191. Шрейдер М. П. Воспоминания чекиста-оперативника //Архив НИПЦ «Мемориал»
(Москва). С.397.
192. Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Архив Сталина. Документы высших
органов парт. и госуд. власти. Январь 1922 – декабрь 1936. – М., 2003. С.803;
Мозохин О. Б. ВЧК-ОГПУ. Карающий меч диктатуры пролетариата. – М., 2004. С.215.
193. Хлевнюк О. В. Политбюро… С.31–33.
194. Мозохин О. Б. Из истории борьбы органов ВЧК-ОГПУ c незаконными валютными
операциями //www.pseudology.org/Mazoxin/Borba_valuta.htm.
195. Осокина Е. А. Доллары для индустриализации. Валютные операции в 1930-е годы
//Родина. 2004. № 3. С.76–81; Она же. Советская жизнь: обыденность испытания (на
примере Торгсина и ОГПУ) //Отечественная история. № 2. 2004. С.113–124; ГАНО.
Ф.356. Оп.2. Д.6. Л.5.
196. АУФСБ по НСО. Д.П-4984. Т.2. Л.146, 106; Д.П-12576. Л.27.
197. Сведения Красноярского «Мемориала»; Бушуев В. М. Грани. Чекисты Красноярья
от ВЧК до ФСБ. – Красноярск, 2000. С.279–293.
198. Сведения Красноярского «Мемориала».
199. Осокина Е. А. Доллары для индустриализации… С.76–81; Шаповал Ю. I.,
Золотарьов В. А. Всеволод Балицький. Особа, час, оточення. – К., 2002. С.306.
200. Алексеев В. В. Гибель царской семьи: Мифы и реальность. (Новые документы о
трагедии на Урале). – Екатеринбург, 1993. С.158–159.
201. АУФСБ по НСО. Д.П-14841. Л.13, 19, 50, 79–81; Д.П-359. Т.4. Л.27.
202. Сведения Красноярского «Мемориала»; ГАНО. Ф.6. Оп.1. Д.192. Л.100–101.
203. Петрушин А. Проклятье шамана //Родина. 2006. № 3. С.64.
204. Мозохин О. Б. ВЧК-ОГПУ… С.222–223.
205. Мозохин О. Б. Из истории борьбы… //www.pseudology.org/Mazoxin/Borba_valuta.htm.
206. Возвращение памяти. Историко-публицистический альманах. Вып.2… С.59, 60.
207. ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.8. Л.316–316 об.
208. АУФСБ по НСО. Д.П-10015. Л.262; ГАНО. Ф.911. Оп.1. Д.114. Л.2.
209. Мозохин О. Б. Указ. соч.
210. РГАНИ. Ф.6. Оп.1. Д.96. Л.2.
211. Зима В. Ф. Голод 1932–1933 годов в письмах… С.53.
212. In memoriam: Исторический сборник памяти Ф. Ф. Перченка. – М.–СПб., 1995.
С.141–210.
213. Зима В. Ф. Голод 1932–1933 годов в письмах… С.54.
214. Киселев Л. Противостояние ОГПУ – Гадаловы //Красноярский рабочий. 1990, 5
мая; ГАНО. Ф.П-1204. Оп.1. Д.7. Л.77; Д.8. Л.25.
215. ЦДНИТО. Ф.341. Оп.1. Д.53. Л.125; ЦХИДНИКК. Ф.26. Оп.1. Д.92. Л.11.
216. АУФСБ по НСО. Д.П-17386. Т.7. Л.499–504.
217. В начале 1930 г. в д. Дербино Балахтинского района Красноярского округа
председатель сельсовета, уполномоченный РИКа и старший милиционер велели
раскопать свежую могилу умершего священника, а найдя всего два маленьких креста,
распорядились снять с трупа одежду, если та окажется хорошей. ГАНО. Ф.47. Оп.5.
Д.144. Л.85 об. В мае 1934 г. замначальника политотдела Авангардной МТС по
комсомольской работе Семёнов и учитель-комсомолец Ершов с четырьмя школьниками
вскрыли в центре с. Лобино Краснозёрского района ЗСК у самой церкви могилу
священника, умершего в 1912 г., и забрали три серебряных креста общим весом ок.
500 гр. Сорвав с мумии одежду и нанеся ей несколько ударов железной палкой,
Семёнов приказал устроить над раскопанной могилой школьную уборную (председатель
сельсовета данное указание отменил). За этой процедурой с возмущением наблюдали
около сотни сельчан, среди которых сразу распространились и слухи, что
политотделы в поисках золота будут раскапывать все «поповские могилы», и
«контрреволюционная агитация». Семёнов получил сначала партийный выговор, а
потом – год исправительных работ по месту службы. ГАНО. Ф.П-175. Оп.1. Д.69.
Л.159–161.
218. АУФСБ по НСО. Д.П-17189. Л.1.
219. Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ… С.260; Мозохин О. Б. ВЧК-ОГПУ… С.224.
220. Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД… С.276; Лубянка.
Сталин и ВЧК-ГПУ… С.805.
221. Трагедия советской деревни… Т. 5. Кн. 2. 1938–1939. – М., 2006. С.26.
222. АУФСБ по НСО. Д.П-3590. Т. 4. Л.7; Сведения Красноярского «Мемориала».
223. Куда более эффективным способом перераспределения валютных ценностей в
государственный карман стала организация магазинов торговли с иностранцами –
торгсинов. В голодном 1933 г. население страны отнесло в торгсины около 45 тонн
золота и 1.420 тонн серебра (для сравнения: общесоюзная добыча золота в 1930 г.
составила 28 тонн, в 1933 г. – 50,5 тонны). Несложный подсчёт говорит, что
каждая семья страны (4–5 чел.) отнесла в 1933 г. в торгсины около 45 граммов
серебра и 1,5 грамма золота – эквивалент пяти полтинников царской или
раннесоветской чеканки (по 9 гр. серебра каждый) и одного золотого кольца или
серьги. Осокина Е. А. Борец валютного фронта Артур Сташевский (1890–1937)
//Отечественная история. 2007. № 2. С.37.
224. См. АУФСБ по НСО. Д.П-359. Т.1. Л.73–76, 181–182.
225. Сведения Красноярского «Мемориала»; АУФСБ по НСО. Д.П-6681. Т.2. Л.10–12.
226. Тепляков А. Г. «Непроницаемые недра»… С.131, 201, 202.
227. Ларьков Н. С., Чернова И. В., Войтович А. В. Двести лет на страже порядка:
Очерки истории органов внутренних дел Томской губернии, округа, области в XIX–XX
вв. – Томск, 2002.
228. История сталинского Гулага… Массовые репрессии в СССР. – М., 2004.
С.156–157; Трагедия советской деревни… Т. 5. Кн. 2. 1938–1939. – М., 2006.
С.556.
229. ГАНО. Ф.П-3. Оп.3. Д.107. Л.42; Из истории земли Томской. 1933 г. Назинская
трагедия. – Томск, 2002. С.23–26.
230. Юнге М., Биннер Р. Как террор стал «Большим»… С.195; История сталинского
Гулага… Т. 1. Массовые репрессии в СССР. – М., 2004. С.68.
231. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1933–1938 гг. Вып. 3. – Новосибирск,
1994. С.97, 111–113.
232. Из истории земли Томской. 1933 г. Назинская трагедия… С.213; Красильников
С. А. Серп и Молох… С.100, 99.
233. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Том 3… С.163; Спецпереселенцы в
Западной Сибири. 1933–1938 гг… С.113.
234. Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ… С.810; Красильников С. А. Серп и Молох… С.107.
235. ГАНО. Ф.47. Оп.5. Д.175. Л.6; Д.192. Л.44; Мозохин О.Б. Право на репрессии…
С.142.
236. Исаев В. И. Правоохранительные органы Сибири в системе управления регионом
в конце 1920-х – 1930-е гг. //Социально-демографическое развитие Сибири в ХХ
столетии. Сб. науч. трудов. Вып. 3. – Новосибирск, 2004. С.76–77; ГАНО. Ф.47.
Оп.5. Д.175. Л.6–7,
22–23; Д.192. Л.38; Ф.П-3. Оп.2. Д.648. Л.21, 128–129, 359–361.
237. ГАНО. Ф.47. Оп.5. Д.175. Л.7.
238. Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм… С.154; Ларьков Н. С., Чернова И. В.,
Войтович А. В. Двести лет на страже порядка… – Томск, 2002.
239. Юнге М., Биннер Р. Как террор стал «Большим»… С.195.
240. Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм… С.67; Павлова И. В. Роберт Эйхе
//Вопросы истории. 2001. № 1. С.82.
241. ГАНО. Ф.П-30. Оп.1. Д.167. Л.82.
242. Там же. Ф.1027. Оп.7. Д.60. Л.8–12; Папков С. А. Сталинский террор в
Сибири… С.131.
243. Ларьков Н. С., Чернова И. В., Войтович А. В. Двести лет на страже порядка…
– Томск, 2002.
244. Тепляков А. Г. Портреты сибирских чекистов //Возвращение памяти:
Историко-архивный альманах. Вып. 3. – Новосибирск, 1997. С.96; Тепляков А. Г.
Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД… С.255; ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.78.
Л.5; Ф.1020. Оп.4а. Д.5. Л.290.
245. Шрейдер М. П. НКВД изнутри… С.87–88.
246. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-5380. Т.1. Л.97, 99.
247. Там же. Д.П-18330. Л.78, 82.
248. ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.74. Л.109; Боль людская… Т. 5. – Томск, 1999. С.186;
АУФСБ по НСО. Д.П-8213. Л.390.
249. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-4564. Т.7. Л.29 об.
250. РГАНИ. Ф.6. Оп.2. Д.338. Л.99.
251. Трагедия советской деревни… Т. 5. Кн. 2. 1938–1939. – М., 2006. С.16–17,
557.
252. Самосудов В. М. Большой террор в Омском Прииртышье… С.116.
253. Там же. С.68, 50, 52, 56, 74, 115.
254. АУФСБ по НСО. Д.П-4457. Т.3.
255. Там же. Д.П-10015. Л.298–302, 327; Д.П-8125. Т.4. Л.189.
256. HTTPS://cripo.info/index.php?aid=3967§_id=1.
257. Трагедия советской деревни… Т. 5. Кн. 1. 1937… С.370.
258. ЦА ФСБ. Ф.3. Оп.4. Д.162. Л.707; Трагедия советской деревни… Т. 5. Кн. 1.
1937… С.387.
259. Подсчитано по данным: Трагедия советской деревни… Т. 5. Кн. 2. 1938–1939.
–М., 2006. С.57–61.
260. Сведения Красноярского «Мемориала».
261. ЦА ФСБ. Ф.3. Оп.4. Д.157. Л.809.
262. Там же. Оп.5. Д.1678. Л.430. Их могло быть несколько более, если
предположить, что среди расстрелянных 2,4 тыс. узников Сиблага и Томасинлага
были и уголовники. По крайней мере, в Омской области за нарушения лагерного
режима в тот период не редкостью были расстрелы с применением ст. 58 УК.
Самосудов В. М. Большой террор в Омском Прииртышье… С.51, 69.
263. Тепляков А. Г. «Милицейское дело» //Книга памяти жертв политических
репрессий в Новосибирской области. Вып. 1. – Новосибирск, 2005. С.409.
264. Юнге М., Биннер Р. Как террор стал «Большим»… С.167.
265. ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.103. Л.11–13. При этом милиция в районах
Новосибирской области в 1939 г. фабриковала дела о притоносодержательстве
молодёжи, собиравшейся на обычные вечеринки. Исаев В. И. Правоохранительные
органы Сибири… С.77.
266. Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД… С.644.
267. Наша малая родина… С.207; ГАНО. Ф.П-3. Оп.1. Д.751. Л.164.
268. ЦХАФАК. Ф.П-1. Оп.18. Д.156. Л.128.
269. Александров А., Томилов В. Два ленских расстрела //Восточно-Сибирская
правда (Иркутск). 1996, 28 мая.
270. Расчёт В. П. Ермоловича по базе Красноярского «Мемориала».
271. ОСД УАДААК. Ф.Р-2. Оп.7. Д.П-5700. Т.7. Л.255.
272. Папков С. А. Сталинский террор в Сибири… С.230–231; Петров Н., Янсен М.
«Сталинский питомец»… С.229.
273. АУФСБ по НСО. Д.П-6423. Л.126, 230–231; ГАНО. Ф.П-4. Оп.34. Д.31. Л.42;
Ф.20. Оп.1. Д.239. Л.78.
408