30-е годы были периодом максимального могущества органов госбезопасности, когда они целиком превратились в личную политическую полицию Сталина. Деятельность территориально крупнейшего – сибирского – аппарата ОГПУ-НКВД была значительной частью работы всей карательной системы страны. На территории Сибири располагались не только крупные по численности аппараты «органов», но также были организованы огромные концентрационные лагеря и разветвлённая система спецпоселений для «раскулаченных» крестьян и потоков национальной ссылки. В этом проявилось сходство Сибири с северным, казахстанским, уральским и дальневосточным регионами.
Органы ОГПУ-НКВД Сибири с осени 1929 по весну 1941 г. прошли путь от относительно немногочисленной структуры, слабо представленной на районном уровне, до огромного и разветвлённого аппарата, опиравшегося на тысячи низовых оперативных работников районных органов НКВД и станционных пунктов, а также лагерей и спецпоселений. Для 30-х годов были характерны многочисленные структурные реформы ОГПУ-НКВД, в ходе которых создавались новые, всё более специализированные подразделения, возникали различные чекистские специализации – начальники райотделов, заместители начальников политотделов МТС и совхозов по работе ОГПУ-НКВД, начальники лагпунктов, коменданты спецпоселений и пунктов «Заготзерно».
Изменения в структуре и функциях чекистских подразделений диктовались политическими решениями верхов и прямо зависели от колебаний репрессивной политики. Для нанесения террористических ударов создавались особо крупные отделы центрального и местного аппаратов ОГПУ-НКВД; вместе с тем увеличение и усложнение объектов чекистского наблюдения и «обслуживания» диктовали потребность в дроблении аппарата и выделении узкоспециализированных подразделений.
В течение 30-х годов органы госбезопасности постоянно вбирали в себя всё новые структуры: от милиции, пожарной охраны и спецпоселений до ЗАГСов и архивов. В этом отчётливо выражалось повышение статуса «органов», которые благодаря системе ГУЛАГа превратились в один из важнейших народнохозяйственных наркоматов. В книге даётся оценка деятельности районных отделений «органов», прослежены изменения в формировании и функционировании такой специфической территориальной единицы, как оперативные секторы ОГПУ-НКВД, показана значительная роль вспомогательных чекистских структур в осуществлении репрессий. За 30-е годы численность «органов» выросла примерно втрое, что позволило сформировать очень разветвлённый осведомительно-карательный аппарат на местах – в райотделах ОГПУ-НКВД, лагерях, спецпоселениях. Однако, несмотря на жёстко централизованный и военизированный принцип управления, органы ОГПУ-НКВД в силу своей громоздкости, а также некомпетентности и криминализированности кадрового состава являлись рыхлой и плохо управляемой структурой.
Всесторонне рассмотрен вопрос о такой секретной стороне деятельности органов ОГПУ-НКВД, как агентурная работа. При этом сделан упор на показ провокационной работы агентов по заданиям чекистов-кураторов, широкого использования внутрикамерной агентуры, постоянных репрессий в отношении самих сексотов. Очерчена деятельность учётно-архивных служб и спецотделов предприятий в контексте общей оперативной работы «органов», показаны феномен советского «тюремного дела», специфика тюремных кадров и условий содержания заключённых.
На протяжении 30-х годов происходили бурные изменения кадрового состава «органов»: резкий количественный рост, смена элит, приток партийно-комсомольского актива на руководящие должности. Особенностью кадровой истории «органов» 30-х годов были постоянные чистки и репрессии. Они являлись следствием не только обострённого внимания к политической лояльности сотрудников госбезопасности, но и экстремально высоким, в силу порочных кадровых подходов, уровнем преступности в чекистской среде. В этом отношении органы ОГПУ-НКВД мало отличались от крайне криминализированных чекистских структур 20-х годов. Тем не менее, ни партийные чистки первой половины и середины 30-х годов, ни широкие репрессии второй половины 30-х не смогли принципиально изменить пренебрежительного отношения чекистов, традиционно ощущавших свою безнаказанность, к соблюдению норм законности и элементарной морали.
Хотя в конце 30-х годов старых чекистов в основном сменили молодые партийные чиновники, психология чекистов не изменилась. Поэто596 Машина террора: ОГПУ-НКВД Сибири в 1929–1941 гг. му на всём протяжении истории «органов» их кадры вполне соответствовали главным критериям – политической лояльности и готовности выполнить любое поручение властей. Характерная что для 20-х годов, что для последующих десятилетий опора на чем-либо скомпрометированных чекистов позволяла легко манипулировать сотрудниками госбезопасности и заставлять их выполнять преступные приказы.
В 30-е годы органы безопасности имели очень внушительную подсобную сеть учреждений: милицию, аппарат народных следователей в сельских районах, активно вылавливавших «анекдотчиков» и «частушечников», секретные отделы на предприятиях и в учреждениях, составлявшие списки неблагонадёжных, Союз воинствующих безбожников, ветеранов «органов», не порывавших связи с НКВД и периодически привлекавшихся к различным поручениям. Профсоюзные и комсомольские комитеты очень часто становились местами вербовки агентуры, а сами профсоюзно-комсомольские активисты и политруки РККА и флота были нередко конспиративными сотрудниками госбезопасности. Партийно-комсомольский актив в случае нужды мобилизовывался для массовых арестов, охраны и конвоирования арестантов, а подчас – для допросов и даже расстрелов осуждённых. Таким образом, вокруг «органов» имелась внушительная подсобная инфраструктура, значительно повышавшая эффективность политического сыска.
Агентурно-оперативная деятельность ОГПУ-НКВД опиралась на методы периода ВЧК, развивая их как в количественном, так и в качественном отношении. Рост числа оперативных работников позволял наращивать и массовость агентуры, которую вербовали – как правило, с помощью принуждения – во всех слоях общества. Наиболее активные агенты выдвигались на должности резидентов и нередко становились штатными сотрудниками «органов». Основная часть негласных помощников являлась рядовыми осведомителями, которые зачастую всеми мерами старались уклониться от реального сотрудничества с чекистами. Несмотря на огромную текучесть агентурной сети, её ежегодная численность составляла сотни тысяч человек, что было вполне достаточно для подробного осведомления на всех уровнях. В районах значительная часть начальства и специалистов выполняла тайные поручения «органов», нередко являясь резидентами и спецагентами.
Опорой сотрудников ОГПУ-НКВД были квалифицированные агенты, с помощью которых осуществлялось руководство рядовым осведомлением, проводились многочисленные провокационные комбинации и фабриковались уголовные дела. Спецификой чекистского подхода к своим негласным помощникам было, как и в 20-е годы, частое уничтожение сделавших своё дело агентов как «заговорщиков» вместе с их жертвами, что позволяло сохранить в тайне оперативно-следственные мероприятия по фабрикации доказательств вины тех или иных «политических преступников».
Важнейшим подспорьем для работы ОГПУ-НКВД была деятельность учётно-архивных служб, занимавшихся сбором компрометирующих данных на лиц, подозревавшихся в нелояльности. Эти сведения накапливались в досье, служа материалом для многочисленных агентурных разработок в отношении как отдельных личностей, так и больших групп. Важную подсобную роль в чекистской работе играла система спецотделов, распространившаяся в 30-е годы на все сколько-нибудь значимые предприятия и поставлявшая «органам» огромное количество компрометирующих данных на граждан.
ОГПУ-НКВД применяли масштабное цензурирование переписки, прослушивание помещений и телефонных разговоров, причем нелояльные к власти высказывания, зафиксированные перлюстрацией и техникой, становились поводом к началу агентурных разработок. Наружное наблюдение, обыски и аресты (в т. ч. тайные), будучи традиционными методами в арсеналах спецслужб, советской политической полицией применялись в больших масштабах, давая возможность получения различных сведений и прямых улик.
Характерным явлением являлось многолетнее отсутствие в структуре ОГПУ-НКВД собственно следовательских отделов. В результате следствие велось теми же лицами, которые добывали и агентурный материал, а затем с помощью грубого нажима на арестованного добивались его признаний. В тюрьмах происходило как разрушение личности под давлением внутрикамерной агентуры, уговаривавшей сделать признание, так и физическое уничтожение приговорённых силами тюремного персонала и оперработников. Для операций по исполнению смертных приговоров характерно частое применение физического и сексуального насилия над осуждёнными, замена расстрелов исключительно жестокими убийствами с помощью удушений и т. п.
Формы и методы агентурно-оперативной работы 30-х годов отражали суть карательной политики и практики органов безопасности, требовавших массовых арестов и уничтожения «враждебных элементов». Применение преступных методов в агентурно-следственной работе и тюремном содержании обусловили крайнюю жестокость и массовость советских репрессий.
Сибирь была одной из самых неспокойных территорий, где вооружённое сопротивление режиму фиксировалось с 1920-х по 1934 г., прорываясь вспышками крупных крестьянских и национальных восстаний. Соответственно, жестокость репрессий проявлялась здесь в очень сильной, подчас рекордной степени. Отличавшиеся высоким уровнем народного сопротивления Северный Кавказ, ДВК, Украина, Урал также являлись регионами с крайне жестокой репрессивной политикой, определявшейся как давлением верхов, так и личностными качествами местных чекистских и партийных руководителей.
Разоблачение антиправительственной деятельности было основным элементом работы «органов», которое требовалось как чекистскими, так и партийно-советскими чиновниками. Однако на местах многие чекисты видели отсутствие какой-либо «вражеской» деятельности, из-за чего происходило фактическое ослабление требуемой репрессивной работы, подменявшееся борьбой с общеуголовной преступностью. Масштабы репрессий в районах, где чекисты исповедовали карьеристские принципы, и там, где карательной активности не было, могли отличаться очень сильно. Это логично для громоздкой и закрытой бюрократической системы, которая приводится в движение тайными распоряжениями и слабо контролируется, причём почти исключительно ведомственным образом.
Варившиеся в собственном соку, малограмотные и криминализированные, чекистские коллективы не были свободны от разложения, особенно в отдалённых районах, что вело к запущенности учёта враждебных элементов, ослаблению агентурной работы и объективно на какое-то время (до «наведения порядка») ослабляло репрессии. Карательная активность карьеристов сталкивалась с пьяным равнодушием многих рядовых оперативников, пропускавших «сигналы» осведомительной сети о тех или иных «врагах», «саботажниках», недовольных властью и тем самым упускавших возможность сфабриковать то или иное «перспективное» дело.
В работе чекистов наблюдались волнообразные приступы истребления врагов, соответствовавшие решениям партийной верхушки. Для репрессий 30-х годов характерны так называемые «массовые операции», выступавшие средством силового «совершенствования» общества, избавляемого от любых несогласных и потенциально опасных – от инакомыслящих до уголовников и выпавших из социума бродяг. Наиболее характерными террористическими акциями в период до «Большого террора» являются кампании истребления «кулаков» и «бывших» в 1930–1931 гг. и 1933 г., а также масштабные репрессии против держателей ценностей и «социально-вредного элемента». Массовость и жестокость репрессий первой половины 30-х годов в Сибири были значительно выше, чем в остальных регионах. Та же тенденция характерна и для 1937–1938 гг. Это было следствием отношения центральных властей к Сибири как неблагонадёжному региону с большой повстанческой активностью, «кулацкой» ссылкой, наличием большого числа представителей «инонациональностей», в силу чего в регионе процветали такие руководители ОГПУ-НКВД, которые были готовы в карьеристских целях всемерно усиливать размах репрессий.
Общее число арестованных по ст. 58 УК РСФСР в Сибири за период 30-х годов должно быть не менее 300 тыс. чел, причём только за 1937–1938 гг. был расстрелян примерно 1 % жителей, а в пересчёте на взрослое мужское население – до 4 %. Но среди жертв режима также следует учитывать «раскулаченных» и сосланных, репрессированных внесудебным порядком по ст. 35 УК как «социально-опасный элемент» (бывших политзаключённых и их родственников, ссыльных и т. д.), лиц, отправленных в лагеря в ходе «валютных операций» за хранение и несдачу ценностей. Нельзя не учитывать среди пострадавших и лиц, получивших жестокие наказания за мелкие хищения в колхозах и на производстве, мелкую спекуляцию, неуплату непосильных налогов, халатность и недобросовестность в период хозяйственно-политических кампаний, а также жертв указов 1940 г. об ужесточении наказаний за нарушения трудовой и производственной дисциплины. В связи с этим количество необоснованно осуждённых к расстрелу, заключению и ссылке в Сибирском регионе с осени 1929 по весну 1941 г. должно составить значительно более 1 млн чел., из которых в тюрьмах, лагерях и ссылке погибло не менее 250 тыс. чел. Эта цена, которую Сибирь заплатила за «социалистические» преобразования 30-х годов.
Репрессии, ликвидировавшие активную часть общества, дали необходимый эффект подчинения, но стали основной причиной массового коллаборационизма в годы войны, вызвали множество долговременных национальных конфликтов, прорвавшихся в другую эпоху. Эпоха чисток сформировала уродливый социум с перевёрнутыми моральными принципами и лишённый подлинной элиты.
Очевидна связь массовых репрессий, повышения численности и статуса «органов», их попыток действовать независимо от парткомов, с периодом гражданской войны, который заключал в себе те особенности карательной машины, которые были вынужденно редуцированы в годы нэпа, и вновь во всей силе проявили себя, начиная с «великого перелома». 30-е годы – это апофеоз ОГПУ-НКВД, период публичного признания их великих заслуг, постоянных награждений, публикаций чекистских докладов, брошюр и книг, мелькания портретов, здравиц и торжественных од.
Партийные и чекистские органы находились в сложном симбиозе, который отнюдь не исключал острого противоборства функционеров ВКП (б) с ОГПУ-НКВД. Партийные структуры обычно демонстрировали своё главенство над тайной полицией, руководили «органами», доводили до них последние политические решения, требовали участия в хозяйственно-политических кампаниях, санкционировали кадровые перемещения, заботились о пополнении. Руководящие работники ОГПУ-НКВД входили в состав бюро районных, городских и областных парткомов, являлись депутатами Советов. Они информировали верхи по самому широкому кругу вопросов, часто не ограничиваясь передачей собранных сведений, но предлагая своё видение проблем и их решений.
Опора на широкую агентуру, в т.ч. и среди номенклатуры высокого уровня, секретность деятельности их «непроницаемых недр», подчинение предельно узкому кругу партийных верхов давали органам ОГПУ-НКВД большую незримую власть, которая особенно возрастала в моменты политических обострений и массовых террористических кампаний. Партийная власть всё время сталкивалась с проявлениями значительной чекистской самостоятельности, и не всегда была в состоянии полностью контролировать огромный и разветвлённый аппарат ОГПУ-НКВД. Также важно подчеркнуть, что влияние «органов» не ограничивалось только лишь территорией СССР.
До сих пор живуч сформированный в самой среде «органов» миф о «честных чекистах», которые якобы составляли большинство кадров, тормозили репрессии и с неохотой участвовали в карательных акциях. На деле чекисты были конформистски настроенным коллективом, из которого инакомыслящие быстро изгонялись. От всех чекистов требовалось прежде всего разоблачение, аресты и проведение следствия в отношении «враждебных элементов», причём упор делался на количественные показатели вскрытых «организаций» и «заговоров».
Чекисты ощущали себя особенной кастой, наделённой тайными правами, и это очень многое определяло в их психологии, основные черты которой сложились ещё в первом поколении чекистов. Психология чекистов, основанная на тезисе «цель оправдывает средства», подстраивалась под требования тоталитарной системы и полностью им соответствовала. ОГПУ-НКВД были закрытой военной организацией со своими жизненными правилами, обычаями, жаргоном. Преступные методы чекистской работы и фактическая безнаказанность не могли не сказаться на моральном уровне сотрудников тайной полиции.
В течение всей советской истории для органов госбезопасности был характерен примат ведомственных принципов над интересами общества и просто над здравым смыслом. ОГПУ-НКВД были государством в государстве, стремясь занять как можно большее место в общей системе управления, народном хозяйстве, идеологии.
В тридцатые годы сформировалась многочисленная прослойка чекистов «второго сорта» – если в 20-х годах она была представлена пограничными и внутренними войсками, то теперь – также и в лагерях, системе спецпоселений, охране. ГУЛАГ стал настоящим отстойником для тысяч проштрафившихся чекистов. Огромное количество бывших чекистов наполняли все этажи системы управления. Учитывая высокую текучесть кадров, можно предположить, что к концу 30-х годов в СССР жили значительно более 100 тыс. бывших и действующих чекистов, имевших опыт вербовок, запугивания, пыток и юридических фальсификаций. К этому надо прибавить сотни тысяч работников милиции и внутренних войск, как бывших, так и нынешних, тоже имевших богатый опыт силового воздействия на общество. Дополняли эту группу миллионы бывших и действующих агентов ОГПУ-НКВД. Вместе с партийно-советскими и комсомольско-профсоюзными активистами они образовывали тот правящий слой, который диктовал обществу модель тоталитарного поведения.
Советское общество было сконструировано по жёстким идеологическим лекалам, и в структуры госбезопасности изначально оказались заложены порочные принципы вездесущей политической полиции, ориентированной в первую очередь на беспощадное подавление самыми преступными методами любой, даже потенциальной оппозиции режиму. Основные методы работы ВЧК-НКВД лежали вне правового поля: ориентирование многочисленных агентов на провоцирование и оговаривание граждан, приписывание неповинным людям антигосударственных действий, шантажно-пыточное следствие, широчайшее использование методов бессудной расправы, жестокость при приведении в исполнение смертных приговоров, сокрытие мест захоронений жертв репрессий. Наличие гипертрофированных органов политической полиции деформировало общество, превращая его в лишённое свободы детище уродливой полицейской системы.
Можно быть уверенным в том, что рассекречивание закрытых архивных фондов, где хранятся материалы по основной деятельности тайной полиции советского режима, укрепит точку зрения об исключительной роли органов ОГПУ-НКВД в советской истории, наглядно покажет их тайное воздействие на все стороны жизни СССР и политику многих государств мира. Пока же наш труд призван высветить некоторые принципиальные моменты истории деятельности «органов» на примере крупного региона, показав их закрытую внутреннюю жизнь в переломную для страны эпоху 30-х годов.
30-е годы – это во многом законченный особый период в истории ОГПУ-НКВД. После 30-х годов карательные органы уже не будут прибегать к такому массовому террору, хотя методы «массовых операций» останутся актуальными при ссылке «наказанных народов». У них не будет возможности так сильно выходить из-под контроля местных партийных органов. И сами они уже не будут подвергаться столь опустошительным чисткам.
Как и в 30-е годы, в последующие периоды советской истории органы госбезопасности будут помогать формировать структуры тайной полиции в других государствах, работать методами тайного террора и диверсий как на собственной территории, так и в третьих странах. После смерти Сталина органы тайной полиции утратят свою судебную систему, ГУЛАГ, они будут сильно сокращены и понижены в статусе до Комитета госбезопасности при Совмине СССР. И тем не менее до конца коммунистического режима они сохранят статус государства в государстве, будут небезуспешно наращивать своё влияние. Очевидно и то, что современная система госбезопасности России остро ощущает свою генетическую связь с советскими чекистами, отвергая попытки общественного контроля за своей деятельностью и возможность честного разговора о прошлом.