вх 1997-011
(Письмо Станислава Плохарского из Мценска, от 4.08.94 г., в Красноярское отделение общества «Мемориал», В. Биргеру. Начальная часть письма написана на польском языке, здесь конец перевода помечен звёздочкой).
Уважаемый Владимир!
Полученное от Вас письмо стало для меня приятной неожиданностью. Так быстро мне ещё ни разу не отвечали, но главная неожиданность – что Вы мне ответили по-польски. Я уже так давно ничего не видел на польском языке, очень Вам благодарен.
Вы просили описать разные события и судьбы бывших заключённых - поляков и не поляков. Я напишу о себе и своей семье, потому что всю жизнь, и даже теперь, преследует нас судьба.
Я родился в Киеве, в 1925 г. В 1928 г. моего отца расстреляли, а в 1937 г. была арестована моя мать и тоже погибла. Я остался с бабушкой. Она меня буквально умоляла использовать любую возможность, чтобы уехать (вернуться) в Польшу.
В 1942 г. меня вывезли в Германию. Там я встретился с поляками и после войны, в 1946 г., приехал в Польшу, в г. Щецин. Нас привезли туда морем из Любека, из Западной Германии. Зная, что меня могут депортировать в СССР, я сказал на репатриационном пункте, что я родился в Польше, в Иновроцлаве. Так было записано в моей немецкой трудовой книжке (арбайтсбухе). Я женился на девушке, которую встретил в Германии, уехал с ней в Валбжих и там устроился на работу.
В январе 1947 г. жена родила сына, а через три недели умерла от воспаления легких. Меня уволили по сокращению и выселили из квартиры. Ребёнка забрали к себе тесть и сестра жены. Я решил вернуться в Западную Германию и при первой возможности увезти туда сына. Потому что в Польше уже были советские порядки. Я пошёл через Чехию. По дороге меня арестовала польская милиция, но мне удалось ночью отпереть дверной замок в камере и бежать.
Через две недели я уже был у самой границы Западной Германии. Осталось всего 3 километра, но я вышел из леса прямо на пограничный пост. Это было за 3 километра от Железне Руды (Айзенштайна). В результате – арест и отправка через г. Клатови, Пльзень и Прагу в Польшу. А там допросы в Службе Безопасности.
Никаких документов у меня не было: они остались в милиции, откуда я бежал. Я сочинил новую легенду: будто в Чехию я пришел из Западной Германии.
И на этот раз обошлось. Мне опять-таки выдали репатриационную карточку и отпустили. Тогда я еду в Гдыню и нахожу работу в Совете Американской Полонии.
- 2 -
Работая практически в морском порту, я начинаю помогать людям. Мне удаётся помочь семье с Западной Украины уехать в Швецию, потом другой семье – в Англию, двум семьям – в США. Они присылали письма (но не мой адрес, конечно) и благодарили.
Сам я собирался только в Западную Германию, и обязательно через Чехию. Там у меня уже были знакомые, и все нужные бумаги я приготовил.
В апреле, 7-го числа, меня арестовали в аэропорту Вжешч, между Гдыней и Гданьском. Меня выдали. Месяц держали в советской комендатуре, в подвале, где не было даже окна. Потом отправили в Легницу. Там было следствие, суд (19.08.48 г., военный трибунал в/ч 14069, срок 25 лет по ст. 58-1«а») и этап в Сибирь, в Кемеровскую область.
Вот почему я всегда сомневался (да и сейчас), что получу реабилитацию, - достаточно заглянуть в моё дело, посмотреть на фотографии моей обуви, бумаг и документов. (*)
--конец перевода
Прибыли мы (этап из Легницы – Польша) в Старокузнецк Кемеровской обл. Карантин, но ходим бригадой на кладбище, копаем могилки на зиму. Представляете наше состояние доходяг, если учесть, что в зоне за баней складывают за ночь по несколько трупов. В нашем этапе женщины, мужчины всех национальностей, зона не разделена. Санчасть забита поносниками. Каждый, копая могилу, спрашивал себя: «где же моя?» Но з/к хоронили в другом месте.
В один из дней пареньку из бытовиков удалось бежать. И вот после работы все бригады направляют в зал КВЧ. На уме у всех только баланда в столовой, а тут собрание! Выступает начальник л/п Аратунян и говорит с кавказским акцентом:
- Телигрейка дал, валенки дал, бушлат дал! Три раза день горячий пиша! Через проволку прыгал, убежал, неблагодарный!
Вот такая короткая речь. Но запомнилась на всю жизнь.
Этап и Киселёвск и затем в Красный Брод – строить железную дорогу от угольного разреза до станции Трудармейская.
Там делаем подкоп, около 30 метров. Участвовали в подкопе Леон Малиновский, литовец Антон Балайшиц и ещё двое, их фамилий уже не помню. Побег не удался (наверно, кто-то предал), но подкоп не нашли. Со временем его кто-то из з/к обнаружит по электропроводке (в забое не хватало воздуха).
Опять этап в Кемерово, потом Красноярская пересылка и на баржах в Ермаково, на железнодорожную 503-ю стройку. Жили в палатках, потом в бараках, но питание было (для з/к) сносным. Хлеба 900 грамм, уже были сыты. Работа тяжелая, холод ужасный.
Опишу один случай. Ночью, зимой, бригада должна была добывать (кайлить) мёрзлый гравий в карьере и грузить его на автомашины. Леса вокруг уже близко не было.
- 3 -
Идя в карьер, часть бригады захватила несколько брёвен сухостоя на костёр (с разрешения конвоя), а другая – взяла лишь немного: мол, конвой всё равно заберёт себе на костёр.
Ночью мороз усилился, мы замерзали, а конвой не снимал. И вот люди, доведённые до безумия морозом, начали драку за место у костра. Дрались даже те, которые ели из одной миски.
Вот такая была ночь, но бывали и хуже, и страшней.
В 1953 г. стройку начали ликвидировать. При ликвидации складов удалось припрятать два мешка муки, мешок сахара, три ящика курева и кое-что из одежды.
Этап в Дудинку. Осенью бегу из Дудинского морского порта, с расчётом добраться до склада в Ермаково. Прошёл 100 километров. Переплывая реку, был задержан пикетом охраны. Хотели пристрелить, но старший сказал: «мы уже почти год никого не задерживали – надо его доставить живым, за живого больше премию дадут!»
На ночь (уже ночью темнело) меня приковали наручниками, заломив руки назад вокруг дерева. Я смутно помню, обрывочно, что я пережил за эту ночь. Наверно, я потерял сознание после побоев, а может, из-за гнуса, который облепил мне лицо, руки и все открытые части тела.
Пришёл я в себя, когда дали напиться из реки и облили водой. Так и везли двое суток в наручниках до Дудинки.
Суда не было, отправили в Норильск (это было уже после забастовки) и на рудник 7/9, проходчиком в забой. В 1955 г. расконвоировали, потом перевели на поселение.
Опишу ещё один случай. К сожалению, уже не помню фамилию этого заключённого. Он обвешался взрывчаткой (7,5 кг) и вечером вошёл в кабинет мучителя – директора рудника, по фамилии Ходюня. Днём директор пообещал отправить этого заключённого в штрафной лагерь (это означало верную смерть), за то, что вагонетки с рудой, которые он возил, были не доверху загружены. В кабинете оказался ещё главный инженер, Иванов, это был хороший человек. Заключённый попросил его выйти, но получил отказ. Тогда он сам вышел в приёмную, где не было никого (время было примерно 19 часов), и взорвал себя. Кисть его руки влетела к нам в маркшейдерский отдел сквозь три выбитых взрывом двери.
Но вернусь к своей истории. На поселении (без выезда, с еженедельной отметкой в комендатуре) разрешено было жениться, что я и сделал.
В 1956 году, при очередной проверке, мне сообщили, что есть ходатайство моего тестя, чтобы мне разрешили выехать в Польшу. Когда об этом узнала жена, и она стала уговаривать меня ехать в Польшу, хотя сама была в положении.
Я отказался: ещё одна сирота, и в условиях худших, чем у моего сына в Польше! И остался в Норильске. До этого я отправил письмо в Польшу, - просто дать знать, что я жив, но не надеялся, что оно дойдёт.
- 4 -
В 1971 году, после переписки, я получаю вызов – приглашение от сына, и мне дают разрешение поехать к сыну, но только одному. В декабре 1971 года, на вокзале в Варшаве, произошла наша с ним встреча. Он никогда не видел своей матери, и меня впервые увидел. Можете эту встречу представить!
Мы ездили с ним на могилу матери. А через год мы едем к сыну в гости всей семьёй (у него здесь сестра). Сам он тоже один раз к нам приезжал, но после знакомства с нашими таможенниками сказал, что больше сюда не поедет.
В 1980 году (это был год Олимпиады) рядом с моей работой кто-то написал по-польски «Да здравствует Солидарность». Вызов в КГБ и запрет на поездки в Польшу. А потом моя болезнь (частично парализовало) и ряд других причин.
Умирает начальник ОВИРа, и я могу ехать в Польшу, но болезнь и финансовые трудности (работу пришлось оставить) не дают мне возможности поехать к сыну. Даже на свадьбу внучки не смог поехать, а приглашения всё идут и идут.
Сын, как и любой человек с Запада, не в состоянии понять нашу жизнь, её условия. Это у них не укладывается в голове. И когда я в 1948 году говорил польским студентам про 1933-й год, о голоде и его ужасах, мне никто не поверил! А когда я сказал, что в польской школе в Киеве, где я учился, в 1937 году арестовали половину учителей и половину родителей учеников, меня… обозвали лжецом. Вот так обстоят дела.
И на этом я заканчиваю. Утомил я себя, вспоминая всё это, да и Вас, наверно, утомил. Вы, наверное, ждали описания конкретных коротких фактов. Но я и так всё изложил очень сокращённо. Если писать всё подробно, выйдет целая книга. Я начал писать убористо по-польски – не для экономии бумаги, а чтобы письмо было тоньше. Надеюсь, Вы его получите. Ещё раз примите мою благодарность за Ваш труд.
С искренним почтением и уважением – ПЛОХАРСКИЙ
P.S. Напишите, что письмо получили, шлю заказным. Привет Вашим сотрудникам.
Сейчас обратился в американское посольство – хочу найти моего директора. Знакомые не отвечают, а может, уже нет в живых.
(…………………………С.В. Плохарский)
