«Не думаете ли вы, что старые буржуазные нации могут существовать и развиваться при советском строе, при диктатуре пролетариата? Этого еще не хватало...»
Эта сталинская фраза вспомнилась мне, когда в майском номере журнала «Знамя» среди откликов на пьесу Шатрова «Дальше, дальше... дальше!» я прочел и мнение читателя из Литвы, который писал: «Перекультщики и подстройщики типа Шатрова, Рыбакова и т, п. уйдут, и все о них, к счастью, забудут, а то, что сделал товарищ Сталин и мы под его руководством, останется в истории на века, и этим так же, как мы, гордиться будут наши потомки. Участник войны Щенсновичус Магис Константинович. Вильнюс»
Сейчас от Вильнюса до Игарки можно добраться за несколько дней. Но было время, -когда этот путь растянулся для сотен и тысяч литовцев на долгие месяцы — сначала в зарешеченных теплушках, затем — все в тех же громадных арестантских баржах, которые стали неотъемлемой частью пейзажа сибирских рек и которые подробно описал в своих мемуарах старый- большевик А. Ф. Ковалев:
«В трюме было темно, душно и тесно, Сидеть можно было только с поджатыми под себя ногами. Тут же стояли параши и бочка с речной водой. У выхода на палубу висел фонарь, тускло освещая небольшое пространство внутри баржи, большая часть ее была покрыта тьмой. Ходили, переступая через головы людей, нечаянно наступали на руки, ноги. Ругань, проклятия, стоны... В этом кромешном аду были и свои дьяволы — уголовники, рецидивисты, воры, убийцы. Они чувствовали себя свободно и весело. Удобно разместились в носовой части баржи. Они были как бы даже опорой и помощниками конвоиров».
Лишь самая первая партии литовских ссыльных избежала описанного С. Ф. Ковалевым ада, попав в Игарку с относительным «комфортом» — в трюмах колесного тихохода «Мария Ульянова». Самой Марии Ильиничны уже одиннадцать лет, как не было в живых, и она, к счастью, не могла узнать, сколь кощунственно используется пароход, которому присвоено ее имя... Появление в июне 1948 года первых сотен ссыльных литовцев было для игарчан — как и при всех предыдущих «волнах» — полнейшей неожиданностью. Правда, кой-какой бесхозный жилой фонд а городе имелся туберкулёз среди калмыков, цинга среди греков и жестокая вспышка сыпного тифа осенью 1944 года опустошили не один барак. Но разместить в них такое огромное количество новоприбывших было, конечно, невозможно, и едва ли не половине горожан пришлось «уплотняться» — там, где жила одна семья, теперь размещались две, а то и три. Снова, уже в который раз, рухнули надежды игарчан, что трудности позади, что начнут строиться новые просторные дома и люди наконец-то смогут пожить в тепле и уюте по-настоящему городских квартир... В общем-то новое строительство велось — вверх по оси улицы Сталина срочно возводился силами ссыльных обширный одноэтажный поселок — но, скажем прямо, это были совсем не те новостройки, о которых мечтали в Игарке.
Кому же предстояло заселять будущий литовский поселок? Кто ютился в битком набитых старых бараках, еще недавно казавшихся совершенно вымершими? Ни пресловутых «лесных братьев», ни бывших полицейских среди них не было — тысячи литовцев, очутившихся на игарском берегу, представляли собой жертвы так называемой «социальной профилактики». Этот звучный термин был призван скрыть одно из гнуснейших преступлений сталинского режима. Ссылая в Заполярье учителей и ремесленников, моряков и врачей, агрономов и техников, духовенство и творческую интеллигенцию, Сталин стремился раз и навсегда лишить литовскую нацию наиболее способных ее сынов и дочерей, без которых она должна была, по его расчетам, превратиться в безликую массу, рабски покорную любым его будущим «великим свершением». Кровавый эксперимент, осуществленный в тридцатых годах над населением Советского Союза, повторялся теперь над представителями народов, присоединившихся к нему в сороковых, — .жителями Бессарабии, Буковины, Литвы, Латвии, Эстонии, над .поляками, финнами, греками, проживавшими на территории новых советских земель. В сущности говоря, «социальная профилактика» началась "еще в 1940-м, сразу после провозглашения советской власти на этих землях, но война помешала Сталину развернуть это «мероприятие» в задуманных масштабах. Теперь он наверстывал упущенное.
Каковы же были условия енисейской ссылки при Сталине? Поскольку истина познается в сравнениях, вспомним сначала описанные Крупской условия ссылки в Сибирь В. И. Ленина (не забыв отметить, что Ленин .был активнейшим противником существовавшего тогда режима и братом государственного преступника, покушавшегося на цареубийство!):
«Заседатель больше заботился о том, чтобы сбыть нам телятину, чем о том, чтобы «его» ссыльные не сбежали. Дешевизна в этом Шушенском была поразительная. Владимир Ильич за свое «жалованье» — восьмирублевое пособие — имел чистую комнату, кормежку, стирку и чинку белья — и то считалось, что дорого платит. Правда, обед и ужин был простоват — одну неделю для Владимира Ильича. убивали барана, которым кормили его изо дня в день, пока всего не съест; как съест, покупали на неделю мяса... на котлеты для Владимира Ильича... Но молока и шанег было вдоволь и для Владимира Ильича, и для его собаки, прекрасного гордона — - Женьки, которую он выучил и поноску носить, и стойку делать, и всякой другой собачьей науке. Вскоре мы перебрались на другую квартиру — полдома с огородом наняли за 4 рубля».
Получая от правительства пособие, ссыльные освобождались тем самым от работы ради пропитания, по этому Надежда Константиновна вспоминает, что основными занятиями ее мужа в ссылке были переводы политической литературы, обширная переписка с оставшимися на свободе революционерами, юридическая помощь крестьянам, охота, катание на коньках и лыжах, шахматы, визиты к Ермаковское, Минусу, Тесь к сосланным туда социал-демократам. «В общем ссылка прошла неплохо. Это были годы серьезной учебы» — заключает свой рассказ Надежда Константиновна.
В 1948 году подобные условия не могли присниться литовским .ссыльным даже в сомом радужном сне!
Дадим на мгновение труд своей фантазии. Представим себя в толпе литовских ссыльных в том далеком 1948 году. Ни денег, ни ценностей у вас давным-давно нет: все, вплоть до нательных крестиков и обручальных колец, отдано охране арестантских эшелонов за глоток воды или десяток вареных картофелин (ведь наскоро покидая дом, вы никак не предполагали, что придется провести в наглухо запертых «Столыпиных» и баржах целые недели, а кому и месяцы). Выданная вам вместо паспорта справка МГБ свидетельствует, что вы уже не гражданин Советского Союза, а спецпереселенец, не имеющий никаких прав, льгот и пособий. С этой справкой вы обязаны дважды в месяц — хоть в стужу, хоть в ливень — являться в одну из трех игарских комендатур госбезопасности на отметку. И горе, если вы явитесь туда, не трудоустроившись! Это грозит переводом из категории ссыльных а категорию «СОЭ» — «социально-опасный элемент», — за которой маячит призрак уже не ссылки, а лагеря. Однако, и без этой угрозы вам непременно нужно любой ценой устроиться на работу — просто ради того, чтобы не умереть с голоду. А с работой в маленьком заполярном городке и до прибытия тысяч ссыльных было нелегко, теперь же и подавно! Какой выход подсказывает вам ваша фантазия? Не исключено, что самый простой и мгновенный: вбить в стен у гвоздь и... Но вы не можете вбить в стену гвоздь, ибо вместе с вами сослана вся ваша семья, от только что родившегося малыша до старухи-матери! Ваша смерть — это и их смерть. И вы целыми днями мечетесь в безысходной тоске по чужому городу, оставив на соседей ребятишек и стариков, умоляя неприступных кадровиков хоть о какой-то, пусть самой беспросветно-черной работе. Умолчим о том, на что шли тогда люди ради получения работы, иначе рассказ наш, и без того горестный, будет просто невозможно читать... И если вчерашняя учительница французского языка из Паневежиса возвращалась в почерневший барак на Биржевой свинаркой — считалось, что ей сказочно повезло: ей будет на что купить своим двум детям и отцу скончавшегося в дороге от дизентерии мужа хлеб, картошку, а изредка, может быть, даже и молоко...
Не подлежит ни малейшему сомнению: если бы литовцы, как на то надеялся Сталин, остались в полном одиночестве, предоставленные лишь самим себе и произволу госбезопасности, — из них не уцелел бы никто. Но и сегодня находим мы в городской телефонной книге, этой незаметной летописи игарского бытия, фамилии переживших то страшное время литовских родов. Они — доброе эхо человеческой взаимовыручки, говорящее о том, что игарчане не оставались равнодушными зрителями разыгрывавшейся на их глазах трагедии. Беда была в том, что послевоенная нищая и сама полуголодная Игарка могла очень и очень мало - поделиться поленницей дров, талоном на керосин, уловом рыбы, снастями... Эти скромные дары значили многое, но сделать чуда они все же не могли — до самого Ледовитого океана протянулся тогда по берегам Енисея лес католических литовских крестов, и едва ли не самые густые его «чащи» находились в Игарке.
Одно из литовских кладбищ, находившееся рядам с нынешним профилакторием ЛПК, давно стёрто с лица земли, превратившись в захламленный пустырь, второе и поныне таится в перелесках неподалеку от подстанции ЛЭП-220, подобно безмолвному призраку ушедшей эпохи. Огромные черные кресты с проржавевшими остатками жестяных распятий выглядят среди сибирского Заполярья загадочными пришельцами с иной планеты. Некоторые из них еще пытаются бороться со временем стоя, другие бессильно прислонились к стволам березок и елей, третьи — десятилетия назад опустились в вечную мерзлоту. На полусгнивших табличках чаще всего попадаются имена стариков и детей: они стали первыми жертвами «социальной профилактики».
Со стесненным сердцем всматриваюсь в пожелтевшие старые документы, в имена исчезнувших людей, дороже которых для кого-то, вероятно, не было никого на свете:
«Скушинскас Пранас. 1 год 4 месяца. На иждивении матери, рабочей лесокомбината. Проживал по ул. Сталина, 18. Скончался от дистрофии»,
«Банионис Казис. 88 лет, На иждивении сына, рабочего лесокомбината. Проживал по Биржевой 8, Скончался от порока сердца».
«Нийоле Лукошевичуте, 2 года. На иждивении отца, рабочего лесокомбината. Проживала по улице Сталина 46. Скончалась от дифтерита».
«Томашевская Алдуте. 6 лет. На иждивении бабушки. (Место работы бабушки — прочерк). Проживала по улице Сталина 10. Скончалась от дистрофии».
«Стамиене Она. 74 года. На иждивении дочери, рабочей лесокомбината. (Meсто жительства — прочерк). Скончалась от отощания».
«Симонавичус Йонас. 1 год. На иждивении матери, рабочей лесокомбината, Причина смерти — истощение». И ниже — материнская подпись.
И я снова вспоминаю слова Магиса Константиновича Щенсновичуса из Вильнюса: «То, что сделал товарищ Сталин и мы под его руководством, останется в истории на века, и этим так же, как мы, гордиться будут наши потомки». Будут гордиться?! Только один лишь июль 1948 года унес в Игарке 49 жизней литовских ссыльных! А до конца года число это приблизилось к 150. И никто не подозревал, что над Игаркой уже нависает новая страшная волна террора, по сравнению с которой и литовская, и калмыцкая покажутся не более, чем легкой рябью. Ее вызвала на первый взгляд совершенно невинная фраза Сталина, произнесенная им в конце 1947 года на заседании Совета Министров: «Русский народ давно мечтал иметь надежный выход в Ледовитый океан».
Р. ГОРЧАКОВ,
Коммунист Заполярья (г. Игарка) 21-23.07.1988