К 60-ЛЕТИЮ ИГАРКИ: СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ
Несколько дней назад (26 и 28 июля) наша газета опубликовала материал В. Барановского «Мертвая дорога» и Игарка» о строительстве в 1948 году железной дороги Салехард — Игарка. Ниже публикуемые заметки дополняют эту страницу истории нашего' города.
В своих мемуарах Йонас Лид пишет, что на исходе сороковых годов моряки направлявшихся в Игарку иностранных судов были как громом поражены известием о том, что впредь им категорически запрещается сходить на берег. Даже парикмахеров доставляли на лесовоз пограничники. Такие нововведения означали фактическую отмену девиза профессора Шмидта «Игарка, это маяк, который покажет миру, на что способны большевики». Было очевидно, что отныне Игарка намеревалась не показывать, а тщательнейшим образом скрывать от мира происходившее в городе.
Запрет игарских властей нельзя не признать правильным: вряд ли кто-то счел бы лагерные бараки и сторожевые вышки объектами, достойными восхищения! А именно они стали главной достопримечательностью енисейских берегов с тех пор, как Лаврентий Берия начал рьяно воплощать в жизнь преступную идею своего хозяина о «надежном выходе к Ледовитому океану».
Идем строительства железной дороги Салехард— Игарка была преступной вдвойне: она не только обрекла на гиблый каторжный труд в заполярной тундре сотни тысяч узников ГУЛАГа, но и привела к совершенно бессмысленным астрономическим затратам народных средств. Еще лежали в руинах города и заводы, еще голодали после двух страшных неурожаев кряду русские, украинцы и белорусы, еще скитались по задворкам барахолок полчища беспризорных, нищих, бездомных — а министерство финансов послушно отпускало все новые и новые миллиарды рублей (свыше шести миллионов на каждый километр) для прокладки дороги, по которой, как справедливо отметил в 1961 году видный советский экономист С. В, Славин, было абсолютно нечего возить, — с существовавшим тогда объемом енисейских грузов прекрасно справлялся Севморпуть. Поэтому справедливым будет сказать, что действительная (и единственная) цель этого чудовищного предприятия была полностью аналогична целям нацистских концлагерей: еще болей сгустить атмосферу всеобщего страха и покорности, заодно уничтожив наиболее варварским способом все мало-мальски независимо мыслящие элементы общества. Вполне под стать комендантам нацистских лагерей было и руководство «стройки № 503» от ее главы, редчайшего садиста и выродка Гвоздева, до бесчеловечных исполнителей-палачей вроде прораба лагпункта в Яновом Стане Жогина.
Строительством восточного плеча дороги командовал начальник Енлага генерал госбезопасности Антонов, прозванный заключенными «семь пудов номенклатурного мяса». Этот вечно нетрезвый багроволицый самодур мог в равной степени самозабвенно орать и на доходяг, изнемогавших от непосильного труда в жестокую непогоду (на жаргоне Антонова это называлось «разгонять пургу»), и на своего верного сатрапа, начальника игарского участка полковника Барабанова. Установив премию в пол-литра спирта и три пачки махорки на бригаду за каждый перегруженный с баржи паровоз, Антонов искрение считал себя благодетелем заключенных, располагавших для подъема многотонных махин точно теми же средствами, какие тысячелетия назад были у рабов, строивших египетские пирамиды. Пока одни бригады перегружали паровоз на заранее подложенный бревенчатый настил с несколькими метрами рельсов, другие заготовляли дрова: независимо от наличия или отсутствия законченного железнодорожного полотна каждый локомотив считался Антоновым доставленным на место лишь после 'того, как в его котле срочно поднимался пар и над тундрой разносился хриплый рев паровозного гудка. И уж конечно, подобно множеству иных зажравшихся, тупых и безгранично невежественных лагерных «генералов» (все образование Антонова составляли 4 класса начальной школы), он ревностно заботился о том, чтобы прослыть среди коллег тонким ценителем культуры. Во всех трех «столицах» антоновской «империи» — Яновом Стане, Ермаков» и Игарке — нередко устраивались пышные, концерты «самодеятельности», . благо бывших певцов, музыкантов и чтецов на гигантской стройке было хоть отбавляй, причем немало — се званиями лауреатов и заслуженных деятелей искусств.
Первопроходец «503-й» А, А. Побожий оставил в своих мемуарах красноречивое описание одного из таких игарских концертов, где блистающие многочисленными орденами мундиры офицеров госбезопасности соседствовали с лисьими палантинами, золотом и бриллиантами их жен, бесстыдно контрастируя с истончившимися лицами и темными заскорузлыми руками доставленных под брезентом из близлежащего лагпункта артистов. "Право же, читая в «Огоньке» письма тех, кто утверждает, что при Сталине все были равны и всё жили одинаково скромно, не знаешь, чему больше удивляться — забывчивости? Наивности? Наглости? Или, быть может, все тому же страху, который не дал игарчанам возразить ни слова на весьма примечательное опровержение ТАСС, появившееся в «Большевике Заполярья» от 1 января 1949 года:
«Военный министр США, Ройалл сделал на пресс- конференции заявление, в котором, ссылаясь на якобы «достоверные сведения» американской разведки, говорил о 13 миллионах русских, чехов поляков, немцев и других, заключенных будто бы в концентрационных лагерях в Советском Союзе. ТАСС уполномочен опровергнуть эти нелепые измышления Ройалла, как явную ложь и гнусную клевету на Советский Союз. Следует отметить, что американская разведка но первый раз подводит правительство США подобного рода смехотворными «достоверными сведениями».
Для мучеников «503-й» в сведениях Ройалла ничего смешного не было. Название «Мертвая дорога» достаточно верно отражает экономическую сущность этой сталинской затеи, но с точки зрения человеческой не менее уместным было бы название «Дорога мертвых». Причем, не только мертвых взрослых, но ч мертвых детей! Игарские архивы сохранили поистине потрясающие документы того жуткого времени. Их обличительная сила такова, что не нуждается в каких-либо комментариях. Напротив — они сами могли бы послужить комментарием к небольшой заметке, появившейся тогда в нашей городской газете: «21 декабря — день рождения Иосифа ' Виссарионовича Сталина — вместе со всей страной отмечают и дети. В этот день в детском садике № 1 ГОРОНО состоялся утренник. После исполнения Гимна Советского Союза воспитательница старшей группы Г. И. Гейниш рассказала ребятам о жизни Иосифа Виссарионовича и его отеческой заботе о детях».
Вот они — свидетельства «отеческой заботы»:
«Ефимов Игорь Антонович. 3.5.1952 — 11.11. 1952. Смерть зарегистрирована на основании справки Игарского дома младенца, 1 умер ребенок. Мать содержится в заключении, пункт № 4».
«Михайлов Олег Владимирович. 25.5. 1952— 1952. Смерть зарегистрирована на основании справки игарского дома младенца, где умер ребенок. Мать содержится в эаключении, лагпункт № 4».
«Павлюк Ольга Еорисовна. 19.3.1952 — 10.5.1952, Смерть зарегистрирована.
«Калинь Ирина. Федоровна. 14.7.1952 — 17.9.1952. Смерть зарегистрирована.
В конце концов безвестному чиновнику, заполнившему десятки, одинаковых бланков, вероятно, вносить в них стандартные подробности множества детских смертей, и он перешел на более лаконичныйстиль:
«Лобков Иван Иванович. Безродный».
«Котин Виталий Васильевич.. Безродный».
Безродные! Это слово из времен крепостных «обмоток» ,связанное с бедствием и нищетой, как нельзя более точно определяет положение миллионов рабов, трудившихся и умерших на «503-й» стройке; глубоко ошибется тот: решит, что жизнь игарчан находившихся вне «мертвой дороги», не имела ничего общего ни с бесправием, ни с нищетой.
Игарские газеты времен строительства «мертвой дороги» выглядят сплошным фейерверком похвал сталинскому гению, восторгов по поводу снижений цен и перепечатанных из «Правды» рулад Джамбула;
Счастья лучи над страною горят,
Звезды-рубины на башнях горят,
Золотом хлеба блистают поля,—
Есть ли на свете счастливей земля?
Скромные по размерам и напрочь лишенные пышных эпитетов заметки игарских рабкоров звучали в этом общем хоре верноподданнического словоблудия резким диссонансом. Но именно они — еще за четверть века до наступления эры гласности!— просто и мужественно рассказывали правду о жизни тружеников заполярного города, Так, как сделали это участники рейда по Биржевой улице в заметке «Улучшать быт рабочих», опубликованной незадолго до наступления нового, 1950 года:
«В настоящее время большинство квартир находится в антисанитарных условиях, Есть квартиры, где живут рабочие скученно, по 30—35 человек. В квартирах холодно, стены обледенели, царит полумрак. Окна или наполовину заколочены (за неимением стекла), или же покрыты толстым слоем льда, и повсюду грязь, Еще хуже дело обстоит с освещением: в одной квартире есть свет, потому что жители этой квартиры дали взятку электромонтеру, а в других нет, Там сидят с лучиной, разбросав горящие угри на полу, «чтобы светлее было», так как у них не оказалось денег для дачи взятки монтеру».
Лишь слова «электромонтер» и «взятка» отличают эту заметку от зарисовок быта крепостных рабочих на демидовских заводах при Петре. Она позволяла выявить все лицемерие всевозможных «снижений цен на радиолы, холодильники и электротовары»—что толку было игарчанам в этих снижениях, если горисполком из года в год продлял свое обязательное постановление, под страхом крупного штрафа, запрещавшее расходовать на комнату более 60 ватт электроэнергии, да на получение и этого мизерного количества требовалось, как мы видим, дать взятку монтеру? Керосин же в шутливом словарике «Большевика Заполярья» определялся, как «жидкость легко воспламеняемая, но трудно доступная для населения», Неудивительно поэтому, что рабочие игарского лесокомбината коротали вечера при лучине, предпочитая ее электротоварам по сниженным ценам...
Трудно доступным населению был не только керосин. Перечень игарских дефицитов, вопреки перепечаткам ликующих передовиц центральной прессы, продолжал шириться, что неуклонно развращало и толкало на преступный путь всех, кто был связан с распределением этих дефицитов. На пятой городской партконференции прокурор Игарки Коновалов констатировал: «Рыбкооп превратился в гнездо всякого рода жуликов и воров. Такая же картина и в Игарторге». Правда, .кое-какие товары имелись в изобилии, и тогда— едва ли не в каждом номере газеты - магазины соблазняли игарчан объявлениями о «богатом выборе коньяков, ликеров и вин». Но, судя по тому, что денёг у рабочих не хватало даже на взятку монтеру, вряд ли они были склонны к распитию ликеров при сеете разбросанных по полу углей—-у них имелось немало куда более насущных расходов.
Заметную долю скромного бюджёта игарчан поглощали непрерывные сталинские «займы», которые, если учесть разницу я покупательной способности рубля, остались практически не погашенными. Займ 1951 года, например, предназначался на «великие стройки коммунизма» и дал почти столько средств, сколько поглотила бездонная бочка «503-ей» — без малого пятьдесят миллиардов рублей! Но даже таких колоссальных сумм оказалось недостаточно, чтобы одновременно питать капиталовложениями асе эти дикие порождения сталинской мании величия, равных которым не знала история каторжного труда. Приходилось делать выбор: или — или.
И с 1951 года объем средств, отпускаемых на «мертвую дорогу», начинает резко сокращаться, перераспределяясь в пользу других бесчисленных строек МГБ, Безжизненно замирают у причалов Салехарда и Игарки пришедшие по Севморпути железнодорожные паромы. Из-за постоянной нехватки рельсов, шпал, завозимого издалека щебня, то и дело нарушается график работ. Уезжает на строительство Большого Туркменского канала имени Сталина получивший очередное повышение в звании «Семь пудов номенклатурного мяса». Перебои в снабжении дорогими продуктами (естественно, не касавшиеся охраны) приводят к массовым заболеваниям среди заключенных, и часть контингента лагерей на почти завершенной трассе Уренгой —Ермаково, перебрасывается на более «перспективные» места, от волжских проектов до пустынь Средней Азии. Пустеют бараки, деформируется полотно, ледоходы и паводки приводят в негодность с таким трудом возведенные мосты. Дальнейшее сокращение финансирования ускоряет агонию «503-ей», начавшуюся задолго до того, как ликвидком официально объявил об окончательном прекращении строительства. Можно поэтому сказать, что дорогу Салехард — Игарка «убила» не смерть Сталина, а отсутствие средств, бывшее прямым следствием гигантомании диктатора.
Фактическое превращение Игарки в придаток громадного концлагеря не могло не оказать самого разрушительного воздействия на экономику города,' а отчасти и на его мораль, В основе тогдашнего падения производительности труда, регулярного провала производственных планов лесопильщиками, сокращения урожайности и удоев, общего ухудшения социально-бытовых условий игарчан лежал целый комплекс проблем, в значительной степени порожденных соседством «503-ей». Здесь и справедливо отмеченное Л. А. Барановским наличие в городе двоевластия, и переключение части мощностей комбината на несвойственную ему продукцию, и нищенский по сравнению, с объектами стройки бюджет горсовета, и ежедневное зрелище страданий тысяч согнанных на принудительные труд людей...
Л тем временем неутомимый «гений всех времен и народов» уже готовил для опустевших — и, множества новых — бараков следующее пополнение. Об атом недвусмысленно говорила ширившаяся в центральной прессе кампания против «космополитов», которая быстро набирала размах после ареста группы-кремлевских «врачей-убийц». К чести игарчан нужно отметить, что в вопросе травли «космополитов» они повели себя, мягко говоря, хладнокровно, — что повергло в панику инструктора горкома Андрееву, разразившуюся статьей «Порочный стиль руководства парторганизации лесокомбината»: «На заданный вопрос, проводили ли агитаторы беседы по материалам газет о врачах-убийцах, т, Чегодаев ответил: «Не проводили», а стоящий рядом агитатор заявил: «Нам Стенов сказал, что по этому материалу пока ничего не- говорите, еще неясно, результатов следствия нет». Этот сигнал заслуживает самого серьезного внимания!».
К счастью, как раз в это время главного специалиста по подобным сигналам прибрал к себе господь бог, и рвение Андреевой осталось без обычных последствий. В серьезности этих последствий сомневаться не приходится: ...дочь Сталина вспоминает в своих мемуарах, что даже последний предсмертный жест отца был угрожающим...
В те траурные дни газеты и радио наперебой цитировали прощальную поэму дважды—лауреата—Сталинской премии Н. Грибачева, завершавшуюся таким четверостишием:
Трудно нам без Сталина на свете,
Но великий гений не угас:
Сталин вновь из вечного бессмертья
Учит нас и исправляет нас!
Дважды лауреат, вероятно, не представлял, на сколько провидческими окажутся эти его строки!
Р. ГОРЧАКОВ.
Коммунист Заполярья, 04-09.08.1988