ДЕСЯТОГО апреля, полгода назад, в «Ленинградской правде» под рубрикой «История без ретуши» напечатали беседу с Тамми. Мы к ней еще будем обращаться, но для начала один вопрос корреспондента и ответ на него:
— Сейчас часто пишут о недозволенных методах допроса, которым подвергались арестованные. Вам тоже пришлось это пережить?
— Еще в камере не побывал, а меня уже повели на допрос. Впрочем, допросом это не назовешь. Меня с порога стали избивать. Долго били, наконец, один бросил: «Ах ты, сволочь, контра! Ты члена Политбюро учить будешь, что ему делать!». Выходит, отозвался мне мой визит к Жданову.
Повели в камеру. На всю жизнь запомнил ее номер — 17. Вошел, а мне со всех сторон: «Саша, Сашка! И ты здесь!». Более горькой минуты в жизни, наверное, не было. И в то же время услышал эти голоса и как-то легче стало: значит, рядом товарищи по партии, по комсомолу.
Старостой в нашей камере был большевик П. В. Дашкевич, член партии с 1910 года, один из руководителей Военной организации большевиков.
(А. Л.: В беседе со иной Тамми назвал Петра Васильевича «командующим правого крыла при штурме Зимнесо». Если это м не точно так, то близко к истине. Сын рабочего, окончивший университет, сотрудник «Звезды» и «Правды», связанный с большевистской фракцией 4-й Гос. думы, — переписываю из БСЭ, — подпоручик, он вел революционную работу среди солдат. в июльские дни 1917-го был арестован Временным правительством, грозила смертная казнь... Член ВЦИК, председатель Петергофского горсовета, член РВС 9-й армии, ректор Института народного хозяйства им. Плеханова... В январе 1938 года ему еще не исполнилось пятидесяти. Погиб не позже чем в 1942-м).
Он сразу же ввел в курс дела: «Забудь имена всех тех, кто остался на свободе, — родных, близких, товарищей по работе. Надо эту чертову мельницу остановить». Предупреждал он меня вот; почему. Во время допросов не все выдерживали. К тому же следователи нередко камуфлировали свои вопросы. Они не требовали назвать сообщников, а уговаривали перечислить тех, с кем шесте работал, чтобы они, дескать, ходатайствовали за тебя, подтвердили твою невиновность. Но через некоторое время все эти люди оказывались рядом, в камере... А били жестоко... На многие часы, па . сутки ставили в стойку... Бывало, что тебе почти в безжизненном состоянии вложат в пальцы ручку и водят по бумаге. Ведь текст допроса — вопросы и ответы — заранее заготавливается, и ты должен был лишь его подписать.
Возвращаешься в камеру, а там — теснота, затхлость. Одежда истлевала прямо на теле.
Перед судом меня посадили в камеру смертников. Много лет спустя, во время реабилитации, мне рассказывали, что я действительно должен был быть расстрелян, так как моя фамилия значилась в списке № 1 — списке обреченных на смерть, который подписали Сталин и Молотов. Что меня спасло — не знаю. Возможно, то, что на .суде так и не признал своей вины.
Увы. Судя по всему, непризнание вины мало кого спасло (И все же
причтите, кто не читал, воспоминания Я. Рапопорта в "Дружбе народов", №4 и
дипломат Е.Гнедина в "Новом мире", №7, за этот год). На палачей это ие
производило впечатления, если не наоборот — распаляло: «Ах ты, сволочь, контра!»
(К тому же не расстрелять жертву из списка № 1 было чревато «служебным
несоответствием». Вполне можно было поменяться местами с «контрой»: ежовский
документ освятили секретарь ЦК ВКП(б) и председатель Совнаркома СССР.
За. Сталин.
За. Молотов.
Единогласно!)
НЕТ, БОЛЬШЕ верится в другое чудо: в ,личном деле А. К. Тамми подшита справка о том, что он расстрелян. А бумажке — как не поверить! И поверили. Или сделали вид, что поверили. Чего не бывает!
Ужасно. Но куда ужаснее получить в 1988 году, через 50 лет после описываемых событий, читательский отклик::
— Вы врете, Вас не могли бить...
К откликам вернемся в самом конце. А пока воспользуемся заточением героя в камеру смертников,, что дает автору формальное право прибегнуть к избитому приему: «Перед мысленным взором обреченного прошла вся его жизнь».
Он родился 28 декабря 1906 года, «умер» 28 декабря 1937 года (нашли же День, когда арестовать). Ничто не предвещало старости. Смертник-воспоминатель был молод. Но ему уже было что вспомнить.
— Может быть, первое, что вошло в меня навсегда, осталось живым ощущением света, тени, шорохов, перехлеста ветвей, луча сквозь них, заставляющего сомкнуть веки, слепящего, — это лес. Отец был лесником. Правда, в год моего рождения он работал стрелочником на Балтийской ветке одноименной, ныне Октябрьской, железной дороги, но и здесь, на станции Владимирской —- это и есть место моего рождения, не в дали от Эстонии, но и не на эстонской земле, — леса хватало. Не только дров для печки, но и лесного шума, красоты, детской сказки... А потянулся отец Поближе к российской столице в поисках работа. Так я, сын Карла Тамми, оказался по языку и культуре русским. Была бы у нас земля, хоть клочок, который бы кормил семью, так нет ведь. Вот и ушли из Эстонии в надежде, что повезет...
Детство прошло в поселке с лесным именем Сусанино (Царскосельский уезд Петроградской губернии). Девяти лет начал учиться в церковно-приходской школе (отец снова работал в лесничестве), а революция застала меня в коммерческом училище на Разъезжей улице, дом 5, в Петрограде, в самом демократическом из коммерческих. Не случайно мы вскоре стали называться не иначе как Первой советской ёдинотрудовой школой! Это, значит, годы 1916— 1921-й. Жаль, с третьего семестра пришлось уйти в школу рабочих подростков...
Но вернусь на Разъезжую, ибо там я сделал первый, шаг в новую жизнь, 19 июля 1920 года нам посчастливилось встречать возле Смольного делегатов Второго конгресса Коминтерна.- С ними, был Ильич. Когда Ленин и делегаты сошли со ступенек, мы бросили им полевые цветы (накануне специально ходили за город, на ночь ставили в воду). Энтузиазм наш не передать. В тот день мы решили создать свой коллектив Российского коммунистического союза молодежи.
Было это не так просто. Как и в партию вступить. Принимали прежде других не учащуюся, а рабочую молодежь. Да «из рабочих», а не «из крестьян». Вот и получилось, что я себя чувствовал комсомольцем уже в двадцатом году, а билет мне выписан только в 1922-м. В партию подал заявление в ленинском призыве,, а приняли из кандидатов двумя годами позже, в 1926-м.
На бирже труда подростков зарегистрировалось несколько тысяч. Шансов на работу мало. Пришлось вернуться в Сусанино, устроиться сторожем дровяного склада (а пастушествовал там я. с детства), здесь-то вместе с Иваном Кэбиным и Георгием Неллисом удалось организовать ячейку — Сусаиинский коллектив РКСМ!
Это была самая активная сила в установлении революционного порядка среди населения. Парторганизация далеко — в Слуцке (так в честь Веры Слуцкой переименовали Павловск). И комсомолу пришлось взять на себя ее роль руководителя политической жизни поселка. На что мы, 16-летние, сразу обратили внимание: жившие рядом с нами люди переводили на самогон хлеб, сахар, картофель... А Петроград голодал! Понимая всю остроту революционного момента, мы, комсомольцы, ополчились против самогонщиков. Ночными обходами выявляли их, изымали самогонные аппараты с зельем, сносили в поселковый Совет. уничтожали. Капли в рот не брали.
Нас пытались припугнуть, стреляли из-за угла. Потом почувствовали, кто- то предупреждает о наших визитах (оказалось, что... сам председатель Совета), Что делать? Поехал в волостной партком, так, мол, и так, в Совет проникли люди с сомнительной политрепутацией. «члены церковной «двадцатки»... — Сплеча не рубить,—объяснял программу действий бывший матрос Балтфлота Василий Кузьминский, — попытаться провести сельский сход...
Поначалу не удалось: не шло население нам навстречу. Отправились по избам. Агитировали фактами. Женщины соглашались. Мужчины на трезвую голову глаза отводили... Наконец, дали бой самогонщикам и их покровителю на сходе, в присутствии предволисполкома...
Наша взяла! В Совет пришли новые люди. С комсомольцами уже нельзя было не считаться. Наш коллектив насчитывал 40 человек, и каких! Клуб в брошенном доме открыли, драмкружок спектакли ставил, танцы не отменяли, несмотря на отрицательное к ним отношение укома. А параллельно — доклады на политтемы (свои и волостных докладчиков), кружок по изучению «Капитала», коллективные сценарии для агитгруппы «синеблузников».
Мы. политические бойцы, выявляли уклонявшихся от уплаты налогов, давали отпор распространителям враждебных слухов (к примеру, о НЭПе как о реставрации капитализма), митинговали, выпускали стенгазеты. За теми, кто призывал к «чистому культурничеству», не пошли. Собрания наши привлекали и несоюзную молодежь, а то и пожилых. По бумажке не выступали, испортить отношений не боялись — без критики и самокритики жизнь многое теряет...
В Детскосельском укоме нас поддерживали. Время трудное, капитализм не потерял надежд вернуть свое, буржуазная идеология ожила, неустойчивая часть молодежи уходила из РКСМ, численность организаций сокращалась...
Остались закаленные. Четыре раза нам поджигали одну и ту же школу крестьянской молодежи, но мы не уступили кулацким элементам. А разве просто дался устав сельхозкоммуны «Ленинский путь» в Клопиках? Ввалилась пьяная толпа — злые, с кольями, — пришлось вынуть наган, стрелять (в воздух)... Разбежались, но пообещали угробить и всех коммунаров, и меня.
Это мне уже двадцать, секретарь, если по-нынешнему, райкома комсомола. Позади работа делопроизводителя, счетовода, Слуцк... С него началось десятилетней «кадровой» комсомольской работы с внезапными «бросками» в прорыв, перемещениями, краткосрочной учебой, страстными дискуссиями, конкретными поручениями, кампаниями самого разного свойства, неожиданным командированием на партработу (секретарем горкома в Череповец), столь же безоговорочный перевод назад, в Ленинградский обком комсомола, с которым уже было столько связано и, казалось, куда дорога заказана: старик, 29 лет...
Разве пересказать десятилетие со всеми его бедами и победами? Но как не вспомнить наше кровное дело — первую бригаду из лучших молодых рабочих' и работниц! Еще не было слова «ударничество». Это 1928-й год. А в 1933-м ленинградцы отправляли своих представителей в колхозные комсомольские организации. Там их избирали секретарями, питерских, грамотных, а тем уже легче было помочь смычке города и села... Как мне об этом не вспомнить — заведующему сельхозотделом, отделом по работе с крестьянской молодежью, делегату Десятого съезда ВЛКСМ (1936-й год).
Да... Но что-то сломалось в нашей жизни гораздо раньше. Когда — ответить легче: в декабре 1934-го, с уходом Мироныча. Что — сразу и не ответишь. Но это же факт, что по «Делу Николаева» — об убийстве Кирова — расстреляли Котолынова, Шацкого, Румянцева, Толмазова, Левина... Откуда сразу столько врагов? Что им сделал Киров? Или к нему лично они ничего не имели, но...
Потом забрали Михаила Авербуха. Для меня это был гром среди ясного неба: Миша?! Он тоже?!!
Этого не может быть. Это ошибка. Я могу ручаться за него, как за самого себя. Дело даже не в том, что он секретарь обкома, с которым я виделся и встречался ежедневно. И ие в том, что член президиума Осоавиахима СССР,— мало ли куда, на какую должность может пробраться враг! Товарищ Сталин учит нас, что классовая борьба обостряется, что враги народа могут втереться в доверие, что надо быть бдительным и помогать органам... Но здесь мы имеем дело с ошибкой. Пусть Эйдеман. Якир, Тухачевский — я их лично не знаю. Но Мишу...
И я попросил Жданова принять меня.
Опасение, что это ничего не даст, было. Но что последует, я, конечно, представить ие мог. А главное: я посчитал своим долгом заступиться за товарища.
...В тот год, было как никогда трудно работать. В обкоме появились списки, в которых перечислялись якобы скрытые «враги народа». Все эти люди продолжали работать в комсомоле, и на руководящих постах, и до них доходили эти сведения, страх поселялся в душах, а вокруг образовывался вакуум. Их обходили стороной, хотя никаких обвинений еще не предъявлялось. На одной из комсомольских конференций было зато предъявлено требование к органам госбезопасности: «Почему враги народа спокойно разгуливают на свободе и даже остаются на комсомольской работе?». Я в списках, естественно, не фигурировал, и Мне бояться было нечего. Я то не враг...
Жданов меня принял. (Мы, кстати, были знакомы, хоть он и не курировал сельское хозяйство). Слушал, откинувшись на спинку кресла.
— Андрей Александрович! Угаров (Александр Иванович, секретарь горкома партии, в1938 году стал первом секретарем Московского ОК и ГК «КПСС, погиб в феврале 1939-го, т. е., видимо, почти сразу был арестован. -—|А. Л.) нам, членам бюро обкома комсомола, зачитал показания Аёербуха. Его, мол, завербовал Эйдемаи (Роберт Петрович, комкор, герой гражданской войны, писатель и поэт, член ВЦИК и ЦИК СССР, член Военного совета при Наркомате обороны, председатель ЦС Осоавиахима СССР — А. Л.). Он, дескать, недоволен был своим положением и хотел реставрировать капитализм... Я в это не верю. Он через год стал бы секретарем ЦК комсомола по военной работе! У меня к Вам просьба, чтобы Вы заинтересовались.,.
— Я должен не верить?! — прервал меня Жданов.
— Проверить, Андрей Александрович! Отец Миши, он из-под Витебска был сапожником в черте оседлости. Что, он туда решил вернуться? Глупость какая- то...
— - Ах, ты учить меня будешь? Настоящий коммунист за врагов заступаться не будет. Вон отсюда! (Хлоп кулаком по столу).
Через два дня Сергей Уткин, первый секретарь нашего обкома — я знал его еще секретарем организации Ижорского завода — и «крестный» моей дочери, которую он назвал Интерной в честь Интернационала, позвал меня в свой кабинет, аккуратно прикрыл дверь и произнес:
— Саша! Ты меня знаешь, и я тебя знаю... Но я должен подчиниться. Мне сказано: «Гони эту сволочь немедленно».
Выгнали. Обидно. Кто-то сказал: «А может, что ни делается — к лучшему? Что-то уж очень у вас в обкоме обстановка неспокойная». Может, и так. Но делать-то что-то надо...
Иду к Леше Кузнецову. Шесть лет назад, когда я заведовал массово-производственным отделом обкома комсомола, он был во главе такого же в горкоме комсомола. Теперь он зав ОРПО, отделом руководящих партийных органов, немалая должность в Смодьном.
Состояние духа, в котором я застал Кузнецова, здоровым не назовешь. Явно растерян, оглядывается:
— Саша, мы пропали! (Вполголоса). Надо быть лично... лично... лично преданным ему... Сталину.
— Ну а как же!
Посмотрел долгим взглядом прямо в глаза:
— Ты ничего не понимаешь...
Ухожу с опасного курса:
— Я не за этим. Не на что жить. Вроде как безработный...
— Это не страшно, Пойдешь директором фабрики спортивных товаров! Я скажу Ершову, он даст направление
Иду в горком, где в то время существовал отдел кадров, к Ершову.
— Леша прислал. Путевка, говорит, за тобой.
— Он мне не звонил.
— Ну позвони ему по «вертушке».
— У нас теперь это не принято...
Возвращаюсь в приемную Кузнецова.
— Алексей Александрович у Андрея Александровича. Приходите завтра.
Ничего не попишешь...
Внизу, на вахте, у меня отбирают партийный билет и удостоверение (в кожа ном переплете) обкома комсомола
— Как? Какое право?. Конференция насколько я знаю, осенью!..
— Иди-иди, а то хуже будет.'
Назавтра, расстроенный и дым, звоню Кузнецову — молчание. Его секретарю...
— У товарища Жданова.
— У меня партбилет отобрали Что делать?!
— Позвоните часа череп дна.
Чувствую: глухо. Звоню Зине, жене Кузнецова, Она:
— Нет-нет, к нам нельзя! Алексей всего боится, 'совершенно потерял волю...
Значит, стреляться. (Старый наган мне давно заменили на отечественный пистолет, вроде браунинга). Жена повисла: «Не дам!». А ведь она права. Толку в этом шаге немного, Объявят. что, как Гамарник, боясь разоблачения... (Ян Борисович Гамарник, армейский комиссар !-го ранга, член партии с 1916 года, делегат восьми партийных съездов, член ЦК партии, зам. наркома обороны, зампрелд РВС СССР, 31 мая 193 года, за два дня до своего 43-летия, избавил себя от ареста, процедуры суда и группового расстрела 11 июн того же года. _ А.Л.)Пошел и сдал оружие от греха подальше, И — к Саше Шерстневу в Петроградский райком (бывший мой заместитель в обкоме комсомола).
— Саня, мне уже не до выбора. Пристрой куда-нибудь. Дети есть хотят...
Так я стал подручным токаря на заводе имени Макса Тельца. На дворе было жаркое лето 1937 года, на календаре — август, на душе муторно и все же спокойнее, чем днем раньше: 6-летняя Инночка и 4-летний Эрнст могли гордиться своим отцом который перестал быть дармоедом, встал к станку.
Работать, правда, ему, т. е. мне, не давали. Член бюро обкома комсомола! Что-то, наверно, знает! Вот к нему и ходят всю смену гости, не исключая секретарей заводских комитетов — партийного, комсомольского, профсоюзного... И, скромно познав премудрости токарного ремесла, я взмолился: — Переведите меня в ночную смену!
...Вызывает ночной директор У него «ночные гости»
— Вы Тамми?.. Чем можете доказать?
— Бирками при инструментах.
— Я должен вас арестовать.
В тот день мне исполнялось 31...
— Вот ордер. «Согласовано. Жданов. Кузнецов. По телефону — с Косаревым Дома шел обыск, но меня он уже не касался. Меня «поздравлял» следователь Казаринов. Лично. Он вел допрос «с пристрастием». Его интересовало буду ли я еще ставить вопросы члену Полит бюро.
«ТАКОВО мое краткое жизнеописание», — могли стать последними словами обитателя камеры Смертников внутренней тюрьмы областного управления госбезопасности.
Александр Тамми, сын безземёльного крестьянина, бывший комсомольский работник, непримиримый берец с Зиновьевской оппозицией, токарь с завода им. Макса Гельца, обвинённый в принадлежности к контрреволюционной группе правых в Ленинградском обкоме Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи, по всему было видно заканчивал свое пребывание на грешной земле. Всё равно уже не назвать жизнью все, что происходило с ним после ночного ареста на заводе.
Побережем психику читателей, опуская бытовые подробности. Жизнь Тамми не оборвалась ни в камере смертников, ни на допросах, когда о расстреле приходилось только мечтать.
Спасибо Тамми за то, что выжил. За то, что прошел внутреннюю и Кресты. Владимирскую тюрьму и Орловский централ, Красноярск и Норильск. Он не сохранил зубы и здоровье, но сберег честь и в значительной мере — память.
Вот имена его палачей, наших палачей: Казаринов, Драницын, Готлиб Карпов, Федотов. Первый и третий пользовались услугами нижних чинов. Второй любил бить по лицу сам, четвертый бил табуреткой и душил ремнем, пятый хлестал жгутом с крючками.
Кто-то скажет: «Что от них зависело?». Да, винтики. Да, страшной машины Да подневольные. И все же — разные
Из интервью А. К. Тамми «Совесть моя чиста» (Георгий Урушадзе, Газета «Смена» от 29 июня 1988 года):
...Многие, возможно, остались бы на свободе, не будь тех. о которых » говорить-то не хотелось, — бывших первых секретарей обкома Гусева и Любина, Эти доносили... Гусев при Берии стал следователем по особо важным делам и секретарем парторганизации МВД. О Любинё ничего не знаю.
Среди следователей двое оказались людьми порядочными. К сожалению, память не сохранила фамилий тех добрых людей. У них на допросах я отдыхал в разговорах с. ними понял, что мне не выйти — «для того и посадили». Для того же арестовали и многих других — Соболева. Иванова, Владимирова. Вайшлю (он был убит во время следствия), Уткина. Савельева, Пикину. Тумченка. ( Еще раньше, вслед за Авербухом, Мартьянов, Швецов. Аман. Забелло, Вруб- левский, Криволапо», Пяскарев... Крйме некоторых из перечисленных, в норильский лагерь попали Каган. Усанов, Панов, Хо- син, Пронин, Драбкина, Вантруба, Мишин, со многими был близко знаком Тамми. Газета обязательно расскажет об их судь¬бах. — А. Л.)
Здесь названо несколько первых секретарей Ленинградского обкома, менявших друг друга. А не названные следователи... Одного, скорее всего, убили Такой вряд ли уцелел. «Я откажусь от твоего дела. Хочу быть честным. — доверительно говорил он Тамми ...едва пришедшему в себя после побоев — эгих пяти папок ты не бойся. Здесь ничего не подписано. Вайшля ничего особенного не сказал...» Второй, кто не назван... Тот сначала бил. Пока подследственный не остановил его вопросом: «Ты — что? Забыл меня??» — «Т-т... товарищ Тамми? Тот самый? Вас не узнать! А я думаю, откуда фамилия знакомая!.. Садитесь у дверей. Если кто идет — вы мне стучите, я кричать на вас буду...».
Этот парень когда-то попал в Петергофскую школу милиции благодаря Тамми и Мартьянову, второму секретаре обкома, которые при отборе предпочли его другим. Пригодились комсомольские связи! — гражданин следователь получил возможность в рабочее время читать роман Н. Вирты «Одиночество», а «враг народа» сидел на стуле, подремывая и не испытывая поминутно на себе кулачное право.
Предоставим слово документам. Дадим герою отдохнут . Ведь он переживает все заново, не может усидеть в кресле, волнуется, а здоровье — так себе, а по паспорту — девятый десяток. Я, когда записывал рассказы Тамми у него дома, на Приморском проспекте, даже рад был, что нас каждые десять-двадцать минут прерывали (его сейчас раздирают на части ученые, журналисты, комсомольцы, музейщики) звонки по телефону или в дверь. Вроде бы мне и надо было, чтобы он сосредоточился на воспоминаниях, но... не слишком. Перегрузки!
КАК НАЧНЕТ показывать в лицах избиения, раздевания-«шмоны» (догола с доскональной проверкой любых мест), муки жажды после ржавой селедки, куриную слепоту после темноты камер и трюмов (зрение возвращалось благодаря кормлению рыбьим жиром; это уже на барже по пути в Дудинку)...
«СПРАВКА, Выдана гражданину Тамми А. К. в том, что он содержался в местах заключения МВД с. 28 декабря 1937 г. по 28 декабря 1046 г. В НГМК МЦМ СССР (?? — «опросы мои. А. Л.) работал с 20 июля 1959 г. по 28 декабря 1940 г.»
На обороте: «Выполняемая работа по специальности (?) 1. Подземная шахта «Шмитиха» (?). Забойный рабочий. По 23.09.43 I. 2. Подземный рудник 2/4. Погрузчик руды и породы. По 28.10. 46 г. Нач. отдела Черменев».
Когда я засомневался, можно ли было выдержать семь с лишним лет такой работы «по специальности», Александр Карлович поддержал меня: «Как правило, конечно, нет. Справку надо понимать вот как: за кем был закреплен. На самом же деле месяцами занимался снегоборьбой, потом, к примеру, доставкой флюсов из Каларгона, или бросали на строительство жилья. Наконец, мне лично повезло со знанием основ бухгалтерии, и я подолгу находился в тепле торгового отдела, куда попал не без содействия Марии Косаревой, увидевшей меня в состоянии, близком к летальному исходу. Короче сказать, я уже был законченным доходягой — по точной лагерной терминологии. Из доходяг два выхода: на легкий труд и на тот свет. Я задержался на этом...».
В самом деле, судя по акту освидетельствования, проведенного много позже, — «зрачки круглые, равномерные, реагируют на свет и конвергенцию», разве что «жалуется на постоянную головную боль, боли сжимающего характера в области сердца, которые носят приступообразный характер», да «левый желудочек гипертрофирован».
Здесь мне приходит на ум объединить показания медиков и кадровиков, акт и строки из характеристики на уже освобожденного Тамми: «Замкнут, держится обособленно. Морально устойчив».
Именно устойчив. Не только морально. Уж как ни швыряло суденышко-судьбу, какие ветры ни били в лицо, и не только ветры, и не только в лицо... Сокамерники удивлялись: «Встает! А был-то куль с костями».
Вот когда рубаха-парень Саша Тамми замкнулся. Ему советовали «подпиши!», а он разбитыми губами — «нет!». «Подпишешь'» — «Расстреляйте!» — «Подпиши — расстреляем!»
Его уговаривали, а он «держался обособленно»...
И устоял. Что помогло? Убежденность в своей «правоте. Возможно, природные упорство!), и упрямство. Не исключено, что высокий болевой порог... Но это и так ясно. Была еще цель. Партийное поручение,
— Ты молод. Обязан выжить. И рассказать всю правду о Сталине.
— А если он ни о чем не догадывается? — наивно спрашивал Тамми, как и другие из молодых. — Я напишу Сталину!
— Ну подумайте, — объяснял П. В. Дашкевич, — разве такой оркестр может играть без дирижера!
...Тамми вышел из лагеря .и день своего 40-летия. До XX съезда партии еще оставалось без малого десять лег. Но сомнения давно растаяли: Сталин не мог не знать о происходящем. И если не вмешивался в ход событий, значит, не хотел, его устраивал этот ход...
Написал ли Тамми Сталину?
Список писем... Прокурору г» Ленинграда: 1938. январь, февраль, март, май, июнь, после суда — 14 ноября (из Крестов). 30 декабря — А. А. Жданову (из Владимира). Из Норильска: ( августа 1939 г. — Председателю «Верховного Суда, 25 сентября—в Прокуратуру СССР, 15 февраля 1940 г. — Главному военному прокурору, 5 июня 1940 г. — в Комиссию партконтроля при ЦК ВКП(б), 1 августа 1941 г. — Председателю Верховного Суда. 5 августа 1941 г. — И. В. Сталину. 13 августа Т941 г. — в Прокуратуру СССР. 12 октября 1941 г — И. В. Сталину, 1 марта 1942 г. — И,. В. Сталину. 2 мая 1942 г. — в Прокуратуру СССР. 10 августа 1912 г. — И. В. Сталину,1 марта 194:1 г. -- И. И. Калинину, 1 апреля 1944 г. — Л. П. Берия, 25 мая — М. И. Калинину, 7 августа 1944 г. — А. А.. Жданову.
Еще четыре письма в различные инстанции отправила жена.
Примерное содержание: сфабрикованное против меня бывшими сотрудниками Ленуправления НКВД... обвинение в принадлежности к контрреволюционной организации правых при Ленобкоме ВЛКСМ... не имеет под собой... Я не только не принадлежал к ней, но ничего не знал и не знаю о таковой. Пройдя школу под руководством Кирова и Жданова (а как иначе? — А. Л.), я не мог изменить свои взгляды и встать на путь измены делу партии... Меня хорошо знают Кэбин И. Г., работающий в ЦК КП(б) Эстонии (впоследствии — 1-й секретарь ПК КПЭ. я в 1927—1931 гг. председатель Сусанинского сельсовета! —- А. Л.), Неллис. Г, А., зампред правительства ЭССР, Шерстнев А. М., замдиректора Биологического института АН СССР... Прошу истребовать мое «дело» у прокурора майора Салтыкова. Прошу сличить показания... Выяснится, что Криволапой, Вайшля, Мартьянов, Врублевский, Савельев и некоторые другие бывшие работники Ленобкома на следствии оклеветали и оговорили меня, причем не по своей воле — и т. д.
Ответы приходили. И ему, и жене, Ольге Павловне Ивановой.
«...Тамми осужден правильно и предъявленные ему обвинения доказаны материалами дела. Председатель Верховного Суда СССР Голяков».
«...Проверкой установлено, что Тамми осужден правильно и оснований к пересмотру его дела не найдено. Жалобы Ваши оставлены без удовлетворения. Военный прокурор Главной Военной прокуратуры военный юрист Новиков».
Никакого произвола. Никакого бесправия. Все по форме. Пусть попробует кто-нибудь у нас нарушить закон...
«Гр-ке ИВАНОВОЙ. На Ваше заявление сообщаем, что из тюрьмы УГБ, ул. Воинова, 25. переведено в нашу тюрьму руб. 188-53. Всего поступило денег на имя з/к ТАММИ А. К. руб. 408-53. Из этих денег он израсходовал руб. 06-25. Остаток руб. 373:28 переведены к месту его нахождения во Владимирской тюрьме от 29.11.. 38 г. Нач. Финансовой части тюрьмы № 1 ГЛУХОВ. Бухгалтер (такой-то)».
Никаких злоупотреблений. Все до копейки. Хоть поверьте, хоть проверьте. Нам чужого не надо.
И действительно могли потерять голову за счетную ошибку...
Но из квартиры правдами и неправдами семью все же выселили. Поселился работник НКВД, имевший отношение к «делу». Во всяком случае, знавший ситуацию: Тамми не выйдет.
И все же на время в квартире (новой, потеснее) поселилась и радость. Бухгалтерская справка свидетельствовала: жив!
Сталин, правда, не отвечая. Но ему и не до Тамми, надо сказать, было ни в октябре 41-го, ни в августе 42-го, Видимо, поручал проверенным людям.
Кстати, кто советовал Александру Карловичу писать и писать, не уставая, добиваться пересмотра «дела»?"
Завенягин. Авраамий Павлович. Не только Тамми, многим говорил приблизительно так: «Верю, что ошибка, что вы не виноваты. Постараюсь по возможности облегчить вашу жизнь. Всего, конечно. сделать не смогу.. Пишите! Не унывайте! Вдруг — пересмотрят! Под лежачий камень вода не течет».
Завенягин сам представлял Систему, и не мог ее критиковать. Был достаточно жестким руководителем. Прибегал, случалось, и к крайним ..мерам. Но старался помогать. И помогал. И «сволочь, контра» из его уст не слышали.
Кто же был нрав? Дашкевич или Завенягин?
Оба. Надеяться :на «отца» было глупо и бессмысленно. И все же писать следовало: Тамми дважды скащивали срок. Два раза по шесть месяцев. Да, нещедрой рукой. Но все же он вышел в сорок, а не в сорок- один. Год — это немало. Особенно десятый по счету.
СССР МВД
28 декабря 1946 г.
Форма «А» Видом па жительство
не служит. При утере не возобновляется. Справка № 2429.
Выдана гр-ну ТАММИ А. К., 1906 г., осужденному Военной Коллегией Верховного Суда СССР 23 сентября) 1938 г. по ст.ст. 17, 58-8, 58-11 Уголовного Кодекса РСФСР к лишению свободы на десять лет с поражением в правах на 5 года, (имеющему в прошлом судимость) ранее НЕ СУДИМ, в том, что он (она) отбывал наказание в местах заключения МВД по 28 декабря 1946 г. и по отбытии меры наказания с учетом сниженного срока Особым Совещанием МВД СССР от 8.09.45 и 10.06.46 на 1 год освобожден и следует к избранному месту жительства п. Норильск Красноярского края до ст. _______ железной дороги.
Нач. лагеря (ИТК) подполковник)Воронин.
Нам. ОУРЗ (УРЧ) капитан Двин
Гораздо позже от руки внизу будет добавлено: «Реабилитирован Военной Коллегией Верховного Суда СССР 16.04.65». К этому времени перечень писем в инстанции продлится после большого перерыва («какой смысл?») трижды за год (1954-й): 9 июля — в Прокуратуру СССР, 10 июля — Н. С. Хрущеву, 10 декабря — в ЦК КПСС. А через четыре месяца придет долгожданное из Москвы, от генерал-лейтенанта юстиции А. Чепцова, председателя Военной коллегии Верховного суда:
— Дело по обвинению,,, пересмотрено... приговор от 23.09.38.,, по вновь открывшимся обстоятельствам ОТМЕНЕН, и дело за отсутствием состава преступления ПРЕКРАЩЕНО.
Прыгали от радости буквы перед близорукими глазами, железный Тамми всплакнул, все его поздравляли. В кв. 12 по улице Орджоникидзе, дом 2, был праздник.
11о этому предшествовали долгие семь лег после освобождения из лагеря, приезд семьи в 1947-м, еще пятилетие на птичьих правах, страхи 1950-го, когда метлой выметали «врагов» из Норильска на спецпоселение, смерть Сталина, расстрел Берии...
НАС С ВАМИ особенно интересует норильский период этой жизни. Но попробуй-ка на одной газетной странице рассказать про 18 лет и зим, униженнее и каторжный труд, предательство и брезгливое недоверие... А ведь было не только это, но и жизнерадостный смех не поддавшихся обстоятельствам, теоретические споры о прошлом и будущем, требовательные проявления дружбы и заботы о ближнем, удовлетворение от плодов твоей работы...
Несколько эпизодов из уст Александра Карловича.
Однажды, когда его прочили в секретари обкома, главным соперником оказался Алексей Савельев, очень эрудированный и толковый комсомольский работник. Который и стал секретарем — сначала вторым, а при той чехарде и очень быстро — первым... Даже Александр Дюма не решился бы «приковать» Тамми и Савельева к одной каторжной тачке в горе Шмидта, но это произошло в жизни.
...Маленького, рано полысевшего Хосина, не слишком грамотного, неважного здоровьишком, но, видимо, с детства владевшего топором, предшественника Тамми на посту завсельхозотделом, «гоняли» по тундре, где он помогал геологам. Потом возвращали в барак — загоревшего, но еще более похудевшего. На «комсомольском собрании» решили: «Михаила надо подкормить. Ответственный — Поляков...». Аполлон Поляков из Ленинградской комиссии совкоитроля не напрасно был выдвинут на ответственную лагерную работу — лавочником. Какой-нибудь уголовник на таком посту мог и не помочь...
...Каждую ночь из барака «выхватывали» людей, которых больше не видели. Становилось все меньше свидетелей неправедных судов. Их увозили обычно в район Валька, вместе с уголовниками. Эти под утро возвращались, усталые: их заставляли рыть, а потоп закапывать могилы Отказавшихся могли положить рядом.
...На нижних нарах, через узкий проход, лежали болгарин Благой Попов из исполкома Коминтерна и Александр Мильчаков,, начальник Главзолота, бывший генсек ЦК ВЛКСМ. Тамми и редактор ленинградской газеты «Смена» Содиков, располагаясь над ними, слышали все их споры-разговоры. К некоторому сожалению Тамми (и радости за друзей) довольно скоро двоих отправили «на материк», Благоя — в инвалидной команде... Дело Содикова пересмотрели («попал в пересмотр»). Погиб на Ленинградском фронте.
Он помнит сотни людей. И уже не добавляет к имени «покойный ныне» или «царствие ему»... Он, Тамми, будто посреди выкошенного поля. Кто-то ушел и не вернулся еще из камеры № 17 (помнит каждого, кто, как Рихард Маяк, делал ему примочки после пыток). Кто-то навсегда, как Игнат Пронин, член бюро ПК комсомола, образованнейший эконо¬мист, остался в Норильске. Не говоря уж о тех, благодаря которым выжил. Среди таких, кроме Косаревой-Нанейшвили, называет первыми Александра Дурмашкина, Арона Вайнера, Алексея Гейнца.
Один, сосед по нарам, из Ленинградского облпрофсовета, и при Кирове там работал, психолог, видит, тебя насквозь, от пего не скроешь, если тяжело на сердце. Найдет нужные слова... Когда особенно тошно и утешения не помогают, требуется острое словцо, юмор. Тут на авансцену выходит со своими одесскими анекдотами и Шолом-Алейхемом директор кожзавода с Васильевского острова. А если тебе совсем худо, по утрам рвота, что-то с ушами, равновесие потерял не только душевное, а в самом прямом смысле, темно в глазах, того и гляди сверзишься со второго этажа головой Вниз... Тут, если повезет, на твоем жизненном пути возникает другой никогда не унывающий остряк, верящий в лучшее будущее. Это Алексей Георгиевич Гейнц, замечательный врач, один из первых в стране краснознаменцев (награжденных орденом). От него зависят — именно так — и вольнонаемные, среди них, кстати, женщины, они не оставляют доктора без внимания, делятся полезными вещами, а доктор распределяет дефициты по своему усмотрению, и за неделю-другую мертвого ставит на ноги. (Сам, бедняга, умер от рака, но пожил и в светлое время).
Себя Тамми не хвалит. Разве что: «Я в молодости боевой был. За всех резолюции писал. И в любом варианте мог приспособить. Поэтому меня уважали». Шутит? А ведь получает вот такие письма: «Ну как же можно Вас забыть, А. К., если Вы мне столько хорошего сделали! Не будь Вас, может быть, меня и не было бы в живых!.. Совершенно мне не знакомый человек отнесся ко мне по-братски».
Не столь уж давнее письмо. Что ж, значит, хорошо сохранился Александр Карлович Старый металлург-норильчанин А. И. Аристов (собственно, с того же 1939 года, но его меньше испытывала судьба) познакомился с Тамми, когда тот стал главным бухгалтером коксохима (последние 6 лет в Норильске, до декабря 1957 года, Тамми руководил бухгалтерией никелевого). Так вот. Александр Иванович об Александре Карловиче:
— Это был замечательный друг, который никогда не подведет и не остави в беде товарища.
Есть и другие документы, удостоверяющие личность обрусевшего эстонца из Ленобкома комсомола, большевика до мозга костей:
— Находясь вне партии, все это время как в работе, так и в личной жизни вел себя по-партийному.
Кратко и убедительно. Так охарактеризовали Тамми (понадобилось для реабилитации) — и, заметим, себя — начальник управления А. И. Аристов, главный бухгалтер никелевого завода Ф. И. Трушин (коммунисты с 1944-го), главные инженеры никелевого В. С. Загарский (член партии с 1946-го), коксохима — П Е. Глазунов (большевик с 1919-го).
Какие ветры прибили Тамми к металлургическому берегу? Обида и подневольность.
Он" работал, и хорошо работал, в «торговом отделе. Нельзя сказать, что с^азу после освобождения справедливость перестала его обходить стороной: жену, к примеру, безо всяких к тому оснований лишали северных надбавок (восстановили только после реабилитации мужа). Но к нему по работе никаких претензий не было.
И вдруг слышит шепот: «Александр Карлович, что-то у вас в бумагах 'каждую ночь роются».
Разложил бумажки, заметив, где какая и как лежит... Точно! — ночной обыск. Отправился жаловаться Мансур¬ву, главбуху комбината, гот к Звереву, Зверев вызвал начальника соответствующего отдела...
— А откуда он знает, что его «пасут»? Это мы проверим! Наше дело предотвращать экономические диверсии наших врагов.
Это информация Мансурова. О главном бухгалтере комбината не один «крестник» отзывается как о человеке редкой порядочности и сердобольности.
А Тамми перешел туда, где его труднее. было бы огульно обвинить: кокс хуже идет «налево», чем сгущенка или свитера.
Своих учителей по коммерческому училищу Александр Карлович добрым словом поминал не. раз: с первого класса изучал алгебру, а главное — научили беречь копейку и докапываться до сути предмета. Пригодилось.
Провожали его нз Норильска с сожалением: такого финансиста — да к тому же замсекретаря заводской парторганизации — никелыцикам еще поискать. Но, нанося гравировку на прощальный подарок («1937—1957»), хорошо понимали, сколько скрывается за этим тире.
За кулисами этой газетной полосы останутся многие норильчане черных лет — от семьи зампреда Совнаркома Н К. Антипова до сестры Г. Г. Ягоды. Как «чесеиры» — «члены семей изменников Родины», так и прокуроры — стрелявшие и стрелявшиеся...
Но считаю обязательным поделиться еще одним эпизодом, из жизни Тамми и одним откликом на его публикации.
Александр Карлович в Таллине, в гостях у первого секретаря ЦК Компартии Эстонии. Стоит на центральной трибуне во время военного парада и замечает неподалеку от себя...
Они узнали друг друга (враг врага!) мгновенно, и тот исчез.
— Кто у вас здесь Карпов? — спросил Тамми у Кэбина.
— Министр госбезопасности.
-— Гнать его надо!
— Что случилось? — уже догадываясь, задал вопрос Кэбин, в подробностях посвященный в одиссею Тамми.
Позже состоялся такой разговор:
— Карпов, ты знаешь Тамми?
— Знаю.
— Мучил его?
~~ Было: «Салазки» ему делал.
— Как это?
— Ремнем зажать голову и...
— Почему?!
— Директива!.. Если враг не сдается, его уничтожают...
— Но ты же знал, что Тамми не враг...
— Знал.
— Хоть бы сейчас повинился А ты убежал...
— Чтобы он не распалился. Грозил ведь меня задушить... А тут парад...
— Нам с тобой не работать.
(Карпов из Эстонии уехал, но получает генеральскую пенсию).
Теперь пересказываю письмо — виноват, не записал имя автора. Я, пишет персональный пенсионер, питерский Гаврош, газетчик «Вечерней красной газеты» (имеется в виду уличный продавец тиража; а не журналист — А. Л.). Комсомолец с 1920-го. Пять лет провел на Воркуте, добывая уголь. Освободился за несколько дней до войны, ее участник, но долго но имел права жить в Ленинграде... Репрессирована вся семья: три брата, мать, моя жена с трехлетним ребенком. Все реабилитированы, мать и брат — посмертно. Младший брат сидел в одной камере с Тамми Сашей,. которого вбрасывали в камеру бездыханного...
Можно здесь остановить пересказ.
Нет. нельзя. Вот что следует:
На Воркуте шел спектакль по Пушкину
— «Сон Татьяны»^ Исполнительница главной роли была в ночной рубашке и босая. Вдруг на нее напялили бушлат, валенки — увели. К начальнику «оперативки». Для удовлетворения страсти... Занавес опустился. но зрители остались, терпеливо ждали... Когда Она, возвращаясь, шла по проходу, закрывая руками заплаканное лицо, зал встал, понимая, какое унижение ей пришлось вынести, как попрано человеческое достоинство пушкинской Татьяны...
Концовка. «Нину Андрееву бы на место этой женщины — что бы она говорила о культе? Да, те годы убивали в народе чувство доброты, воспитывали равнодушных. Культ распоясался до того, что подвиги обращал в преступления . В 1961 году меня и еще двоих, недовольных возвеличиванием Н. С. Хрущева, пригласили в Смольнинский райком партии. Третий секретарь Новиков Иван Андреевич орал, как на мальчишек, на наше трио (у всех партстаж с 1929 года) н хлопал по столу портфелем... «Мы людей учим на примере Никиты Сергеевича!» — «А я с 1920 года — па примере Владимира Ильича» ...Климат в стране меняется. Всей душой коммуниста верю и нашу победу» .
Так же верит и А. К. Тамми. Он без устали анализирует . исторические- ситуации, ищет истоки ошибок, преступлений, моральной деградации светлых и праведных, искренних и бескорыстных. Особая боль Александра Карловича — комсомол. Он ведь и сегодня работает в обкоме: председатель комитета ветеранов. Эту ношу он принял из рук товарища по Норильску, Александра Никитича Панова (уже третий по счету председатель комитета — норильчанин). Любопытно, Александр — «мужественный помощник», «защитник людей» — это что, самое комсомольское имя? Мильчаков, Косарев. Железный, Тамми, Панов, Шерстнев, Дурмашкин... Совпадение, конечно.
ПОСЛУШАЕМ Тамми. Право, полезно.
— Когда говорят об оптимизме 30-х годов, говорят правду. Мы были убеждены в правоте нашего дела и в том, что сомнем любого врага. Не хочу выставлять себя провидцем, нет, конечно, но потом не раз вспоминал: на Ижорском заводе как-то встретил группу осужденных «членов промпартии». Один из инженеров при мне стал отчитывать рабочих и мастера: «Черт бы вас побрал за такую работу!». Видно было невооруженным глазом, что человек искренне возмущен. Объяснить себе я не мог, но вопрос задал: «Чего это враг так старается?». Позже, во Владимирской тюрьме, сидели-беседовали негромко («пять суток карцера!» — если громко) один китаец — «японский шпион», я — «контрреволюционер» и один рамзинец. Вот тогда я поверил товарищу по несчастью: «Вы что, считаете нас врагами? Не было никакой промпартии! Ее «создал» Рамзин, заставили его «создать» да еще орден посулили!..». Сталину нужна была «подкладка». И ведь специальный Пленум провели — «Уроки промпартии»! Выдумка от начала до конца, все шахтинское дело...
—-, Комсомол начала 30-х годов был опасен для Сталина. Тогда это была самая неформальная организация. Без бюрократии, без чиновничества она выпадала из Системы, как сейчас говорят. И ее постарались переориентировать, лишить всякой самостоятельности. Для этого в первую очередь нужно было запугать среднее звено и заменить высшее.
Когда Кирову звонили и говорили: «Что-то мы сомневаемся, не можем прийти к решению», Мироныч звал к себе, и мы гуртом, полным составом бюро обкома комсомола, шли к нему. Готовя конференцию, утверждали только тезисы доклада. А Жданов в подобном случае потребовал полного текста и собственноручно правил доклад, назвав тезисы «филькиной грамотой» (Тогда конференцию даже перенесли — все засели за доклад, который бы устроил Андрея Александровича). Вот когда началось «бумаготворчество»... Вот когда любой вопросик стал решаться лишь после согласования.
После Десятого съезда, на котором секретарь ЦК ВКП(б) Андреев предложил пересмотреть назначение комсомола, мы с Мартьяновым выразили недоумение (да мы ли одни!). А Жданов и ждановцы нам отвечали: «Вы что, хотите вторую партию создать?!».
Это был грозный окрик. Нагнеталась атмосфера страха, запугивания. В нег же корни угодничества. И сейчас, надо признать, корни не удалены. Ждановская бюрократия, ее духовные продолжатели не потеряли под собой пока кресел. Время комсомольских вожаков уходит на составление унылых отчетов. Комсомол подотчетен не партии, а аппарату. Это и есть ждановшина, сталинщина. Их приводной ремень— страх Мы отравились репрессиями, новое же поколение получило от нас в наследство порченую кровь. Страх в качестве движущей силы отжил свое. Пришло другое время, когда негодяй-следователь не может стать министром, доносчик — занять место своей жертвы... Но встанем ли мы стеной, чтобы подлец или даже просто не очень порядочный человек не пролез в начальники? А ведь от этого столько зависит!
Норильский лагерь меня спас, спрятал от смерти. Но, кроме пули из стволов спецвзвода, кроме расстрела, есть вещи пострашнее: смерть от потери веры, как от потери крови. Я ее избежал, ибо свято верил в партию, в комсомол... В Сталина ни один честный человек не может верить, в царей верят только монархисты, коммунизм тут ни при чем.
— Современная молодежь грамотнее и образованнее, чем были мы в 20-е 30 е. А вот политической убежденности, стремления быть политбойцами у многих сегодня не хватает. Понимаю, что организация досуга — дело важное. Но только этим гражданина не воспитаешь. И я полностью поддерживаю М. С. Горбачева. который на последнем съезде комсомола подчеркивал: ВЛКСМ — политическая организация.
Хотелось бы отметить, что политический боец не должен бояться разнообразия точек зрения или слепо следовать директивам, Не по пути комсомолу лишь с теми, кто против социализма, против Советской власти. С остальными надо работать, спорить, убеждать их. Ближе к жизни! Смелее в действиях!
...До чего же он молод, Александр Карлович. Я ему, можно сказать, сын, а иногда ловишь себя на том, что еще чуть-чуть и назвал бы его Сашей. Самым что ни на есть комсомольским именем.
А вы бы полетели в свои 82 по первому приглашению норильских комсомольцев?
А вы бы ответили сталинисту на обвинение в анархизме спокойно и уверенно: «Я тебя задушу и умру с сознанием выполненного долга».
Норильск ему очень понравился. Ходил по центру и по никелевому, летал на горкомовском «уазике» с Ваней-шофером и Васей-секретарем от Надежды до Талнаха, испытывая гордость и счастье. Охрип, делясь воспоминаниями и призывами к умной, толковой, чистой жизни. Тихонько жаловался на физические недуги и признавался: «Жить хочется, Леша Савельев месяц назад ушел... Как не вовремя!»
Анатолий ЛЬВОВ.
Заполярная правда 19-20.10.1988