Страницы нашей истории
«… Когда мы жили в Ялте, наша соседка по комнате, шансонетная певица, всё вздыхала, глядя на Алю:
— Сколько народу погибнет из-за этих глаз...».
Так писала в дневниках Марина Цветаева о своей дочери.
Этим словам сбыться не удалось. Как во многом не удалась и была перевёрнута
жизнь Ариадны Сергеевны Эфрон (1913 – 1975), дочери Марины Цветаевой и Сергея
Эфрона.
О её одарённости говорили Максим Горький, Борис Пастернак. Сама Цветаева пророчила Ариадне незаурядное будущее. Всё вроде бы к тому и шло: Ариадна прекрасно рисовала, знала несколько языков. С детства у неё обнаружился писательский дар. Кроме того, это был великолепной души человек — даже потом, в 1955 году, после полной реабилитации «за отсутствием состава преступления», прирождённое чувство скромности и собственного достоинства не позволило ей, что называется, держаться на виду.
В 1939 году Ариадна Сергеевна была арестована и осуждена на восемь лет. Отбыв полный лагерный срок, в феврале 1949 года, как ранее репрессированную, её вновь арестовали. Приговор — пожизненная ссылка.
О том, что до 1957 года Ариадна Сергеевна жила и работала в селе Туруханске, многие, как, впрочем, и я, узнали лишь из опубликованной в «Знамени» переписки Ариадны Сергеевны Эфрон с Борисом Пастернаком.
И для меня было величайшей радостью встретиться с Калисой Петровной Канаевой, которая знала Ариадну Сергеевну и даже работала с ней в те суровые времена.
Сохранилась у Канаевой фотография тридцатилетней давности. Помня снимки Марины Цветаевой с дочерью, Ариадну узнать не трудно. На фото — постаревшая, измученная женщина. Но глаза — те же...
Калиса Петровна вспоминала:
— Никто из нас тогда не знал, что Ариадна Сергеевна — дочь Марины Цветаевой. Она никому ничего о себе не рассказывала, жила замкнуто: работа — дом, дом — работа. Да и творчество Марины Цветаевой в те времена многим было неизвестно, особенно в Туруханске, заброшенном богом селе с единственным каменным зданием — монастырём. Остальные дома были старые, покосившиеся, наш Дом культуры — обыкновенным сельским клубом.
Ничего не могу сказать о первых годах жизни Ариадны Сергеевны в Туруханске, знаю
только, что поначалу ей с превеликим трудом удалось устроиться уборщицей в
школу. С 1952 года мы вместе работали в Доме культуры. Она —
художником-оформителем. Я — массовиком. Было мне всего шестнадцать лет и была я
обыкновенной деревенской девчонкой. Родители — неграмотные. И так уж если
говорить — ничего хорошего не видела в жизни: голод, холод, нищета. Но тянулась
к этой женщине. Все её тогда считали врагом народа, но плохо относиться к
Ариадне Сергеевне было просто невозможно. Работники Дома культуры её очень
любили.
Она много знала, была удивительно скромная и мужественная женщина и, при весьма
слабом здоровье — очень работоспособная.
Одевалась скромно. Носила вязаную кофту с ослепительно белым воротничком, юбку.
На ногах — серые подшитые валенки с загнутыми голенищами. Жила Ариадна Сергеевна
у яра вместе со своей названной сестрой Алевтиной Шкодиной. Все мы так и думали,
что они сёстры — Эфрон так говорила. Позднее Людмила Исааковна Ролавс, тоже
ссыльная (с ней Ариадна Сергеевна Эфрон была особенно дружна), сказала мне, что
эта женщина в тюрьме спасла Ариадну Сергеевну от смерти, когда та умирала от
голода. Шкодина где-то достала булку хлеба и подкармливала Ариадну Сергеевну.
Когда снова начались репрессии, они вместе были направлены в Туруханск. Вместе и
поселились.
Последнее время Алевтина уже не могла работать, жили на зарплату Ариадны
Сергеевны — сто рублей. После реабилитации большинство ссыльных уехали тут же.
Они — не смогли, не было денег. Ариадне Сергеевне, правда, выслали какую-то
сумму, она съездила в Москву, проведала тётушек, о которых очень волновалась в
ссылке, и вернулась обратно — за Алевтиной.
Позднее в Москве они тоже поселились вместе. Выстроили в Подмосковье дачу.
Незадолго до своей смерти Ариадна Сергеевна похоронила Шкодину...
Сколько помню Ариадну Сергеевну, она всегда рисовала или читала. Редко — отдыхала — в одной руке — рисовальная кисточка, в другой — сигарета, и всегда в одной и той же позе — нога на ногу. Она была на удивление собранный человек — уйдёт в свою комнату и рисует, работает.
Какие декорации сделала Ариадна Сергеевна хотя бы к спектаклю «За вторым фронтом»! Вся работа художника держалась на ней. Она оформляла наглядную агитацию, рисовала декорации к спектаклям, накладывала грим самодеятельным артистам, делала костюмы, бутафорию. До сих пор не могу понять из чего, ведь не только хороших красок — бумаги не было, тканей! Ставили в основном пьесы Александра Островского. Репертуар самодеятельного театра обсуждался на уровне райкома партии — боялись, наверное, чтобы не поставили какую-нибудь «крамольную» пьесу. На все наши спектакли ходили ссыльные, привыкшие к МХАТу, Большому театру. Даже они говорили, что декорации изумительные.
Помню, как Ариадна Сергеевна оформила зал Дома культуры к Новому 1953 году. Она тогда очень болела: лёгкие, желудок, сердце. Врачи районной больницы (они тоже были ссыльными) поставили серьёзный диагноз. Но Ариадна Сергеевна всё равно работала. И когда мы зашли в зал Дома культуры, то его не узнали. Она сделала в натуральную величину теневые рисунки персонажей сказок Александра Сергеевича Пушкина, и помещение превратилось в сказочный дворец.
Даже здесь, в Туруханске, когда было голодно и холодно, Ариадна Сергеевна никогда не расставалась с книгой. Мы часто смеялись — Ариадна Сергеевна опять пришла с такой тяжёлой сумкой! Сумка всегда была полна книг. В обеденный перерыв она никогда не ходила домой. Помню, достанет бутерброд, книгу, углубится в чтение и — ничего не видит и не слышит.
Что удивительно, Ариадна Сергеевна знала, что у меня слабое здоровье и старалась всячески меня оберегать. Заведёт, к примеру, в бутафорную и правдами-неправдами пытается накормить. Есть хочется, но брать стыдно, потому что знаю — сама она голодает и болеет, температура у неё никогда не опускалась ниже тридцати семи. А она убеждает: «Ты молодая, Калиса, тебе жить. Ешь, я уже пообедала». Я сопротивляюсь, знаю, что больше у неё нет, ей самой надо! Она старше, ей труднее! А Ариадна Сергеевна: «И я молодая, Калиса, я на Севере замёрзла!».
Кто я ей была? Никто. О чём ей, умнице, прекрасному художнику, было со мной говорить? Но поддерживала, как могла. Когда у меня начался воспалительный процесс в лёгких, отдала свой тёплый платок. Рожала одна женщина. Муж у неё был пьяница. Ариадна Сергеевна связала пинетки, нашила пелёнок и принесла в роддом. Кто ей была эта женщина?
И ещё она мне говорила: «Калиса, тебе надо учиться. В 1953 году я поступила в Красноярское музыкальное училище. Но от родителей пришла телеграмма о том, что денег на учёбу они высылать не смогут. Пришлось вернуться. Со слезами прибежала я к Ариадне Сергеевне. А она, с неизменными кисточкой и сигаретой в руках: «Это не самое страшнее в жизни. У тебя ещё всё впереди. Сделаем тебе направление от отдела культуры, и время учёбы пойдёт в твой стаж. А потом, когда будут деньги и когда ты закончишь училище, сможешь поступить в институт».
На следующий год она так и сделала — снарядила меня в Минусинское культпросветучилище. Отдала мне единственное пальто. Девочки дали платье и туфли…
Так мы жили. Так жила и она. Чем держалась Ариадна Сергеевна и тысячи других — понять трудно. Людмила Исааковна, которую сослали как жену владельца мясных заводов в Латвии и с которой Ариадна Сергеевна до последних дней поддерживала отношения, позднее, когда я приехала навестить её в Прибалтику, говорила: выжить помог только бог.
И у Ариадны Сергеевны была одна цель — выжить. Возле своего дома в Туруханске она посадила деревце. Оно и сейчас растёт, хотя дома уже нет. Она часто повторяла: не делая зла, не наживёшь врага. Не потеряешь — не оценишь.
Она всегда придерживалась этих принципов и душевного тепла не растеряла.
Разное отношение было к ссыльным в то время. И они, вероятно, по-разному относились к нам, местным жителям. Рыбаки, охотники помогали ссыльным рыбой. продуктами. Ведь иначе в те времена было нельзя — ты не поможешь, тебе не помогут — не выживешь.
Какая у них была сила воли! Прямые ходили, несмотря на то, что и власти-то их не очень жаловали. И отмечаться в милиции приходилось. И переписка их с «внешним» миром контролировалась. Кстати, есть предположение, что корреспонденция Ариадне Сергеевне шла на несколько адресов. Каких — выяснить пока не удалось.
Плохие отношения у Ариадны Сергеевны были с директором Дома культуры Николаем Поликарповичем Утюжниковым. Он, несмотря на то, что был человеком весьма образованным, считал её явным врагом народа. Но она была настолько тактичной, выдержанной, что никогда на его придирки не срывалась. Хотя за всю работу в Туруханске получила одну благодарность, да и то к 8 Марта!
Когда Эфрон уже уехала в Москву, работала в Союзе писателей, дали ей квартиру, Утюжников приезжал в столицу. Нашёл адрес Ариадны Сергеевны и пришёл к ней в гости. Она, ни говоря ни слова, захлопнула перед ним двери. Сколько, видимо, у неё накопилось за эти годы! Ведь он не только обижал её, но и оскорблял ни за что.
Еще одна туруханская жительница приезжала в Москву и заходила к Ариадне Сергеевне. Перед ней она тоже молча закрывала двери.
Да, Ариадна Сергеевна была удивительно тактичный человек. Вспоминается ещё такой случай. В начале шестидесятых Ариадна Сергеевна с делегацией писателей приехала в Туруханск. И когда они пришли в дом-музей Я. М. Свердлова, её увидела техничка тётя Эмма Бабаева. Эфрон шла позади всех. И она подала Бабаевой знак — не узнавать. Почему? Этот вопрос мучает меня и поныне. То ли Ариадна Сергеевна не хотела показать, что уже была в Туруханске, была настолько деликатна, ранима, что не хотела излишних вопросов, которые обязательно последовали бы?
Они с Бабаевой нашли укромное местечко, обнялись и заплакали. Плакали взахлёб, рассказывали друг другу о своей жизни. Снова плакали...
Несколько слов скажу о последних годах жизни Ариадны Сергеевны. О них знаю от Людмилы Исааковны Ролавс, к которой Ариадна Сергеевна не раз приезжала после ссылки, подолгу жила в Латвии, даже начала строить дом в Лиепае.
Занималась переводами. Перевела сто писем своей матери, которые находились в архиве В. Каверина. Переводила стихи с греческого. А когда ей стало совсем плохо, навсегда уехала в Москву, к друзьям.
В 1975 году её измученное сердце не выдержало...
Светлая память этому человеку. Для меня она больше, чем дочь великого поэта. Это человек, который во многом определил мою судьбу. Благодаря Ариадне Сергеевне, я научилась переживать житейские и жизненные трудности, а их было немало. Бывали такие моменты, когда стиснешь зубы и говоришь — не потеряешь, не оценишь. Не делая зла — не наживёшь врага. Светлая память этому человеку...
От себя добавлю: комсомольцы Туруханской средней школы решили создать музей политических ссыльных, отбывавших свои сроки в Туруханском районе. Поисковая группа под руководством Галины Викторовны Кузнецовой занимается сбором материалов. Поэтому всех, что-либо знающих о пребывании Ариадны Сергеевны Эфрон о Туруханске, а также о других репрессированных, просим сообщить или написать ребятам.
Сколько бы ни прошло времени — память должна остаться.
Записала Н. Сангаджиева, корр. «Красноярского комсомольца».
Маяк Севера, № 149, 20.12.1988.