Полностью строки, вынесенные в заголовок, звучат: «Мы стали злыми и покорными, нам не уйти, уже развёл руками чёрными Викжель пути». Автор – З. Гиппиус. Четверостишие приводит в своей работе «Как делать стихи» В. Маяковский. Значит, чем-то задели, запомнились поэту эти слова. Иначе бы мы долго о них и не подозревали. Личность же Зинаиды Гиппиус была и по тем, и по «этим» временам достаточно одиозной. Талантливая поэтесса, жена писателя Д. Мережковского, автора философского памфлета «Грядущий хам», рисовавшего самыми чёрными красками будущее революции, она, не приняв и не поняв Октября, вместе с мужем эмигрировала за границу. В своих статьях резко критиковала и А. Блока, и В. Маяковского, «продавшихся» большевикам. Ну, а Викжель (Всероссийский исполком профсоюза железнодорожников) после февральской революции был отнюдь не самым большим другом РСДРП. Здесь наводили железной рукой порядок Лев Троцкий, а затем Каганович, Лазарь… И для многих, в отличие от З. Гиппиус, пути были действительно закрыты. О бурных событиях того непростого, подчас трагически противоречивого времени и рассказывает наш собеседник, красноярский краевед А. П. Суров.
Александр Павлович – не железнодорожник. Он посвятил свою жизнь другому виду транспорта – водному. Но долгие годы он собирает по крупицам сведения об истории нашего края, а значит, и об истории Транссиба, строительство которого – важная веха «давно минувших дней». Магистраль прошла и через судьбу семьи Суровых. Дед Александра Павловича – из ссыльных. Отец строил великий сибирский путь. И хотя Александру Павловичу сейчас 72 года, его память хранит немало ярких эпизодов так, будто они произошли вчера. Он родился 12 февраля 1917 года, за несколько дней до февральской революции и, как шутит Александр Павлович, он ещё «того, царского» века.
Послушаем краеведа:
-- Мой дед Семён, как тогда говорили, был ссыльнопоселенцем. Два года шёл с семьёй в Сибирь по этапу. Осел в Заозёрном. Нрава был необузданного и даже буйного. Срок отбывал не за политику, а за то, что у себя на родине, в Каменец-Подольском, поджёг кабак. Так, по крайней мере, утверждала родня.
-- Акт антиалкогольной политики с точки зрения сегодняшнего дня…
-- Вряд ли такое одобрили бы и теперь. Отец мой, Павел Семёнович, видел первый поезд, пришедший в Красноярск. Произошло это и благодаря его трудам. Мальчишкой он работал на телеге-грабарке, вместе с другими рабочими возил щебёнку и грунт. Сегодня, когда я еду на скором поезде мимо таких насыпей, не могу сдержать волнения и слёз. Боже мой, какой гигантский человеческий труд!
У отца был свой «самосвал»: разгружать таратайку не приходилось. С оглоблей снималось специальное кольцо и… грабарка опрокидывалась, земля высыпалась.
Работали на артельном подряде. Улавливаете современности дух?
-- Улавливаю.
-- В городе или местности, через которые должен был пройти Транссиб, устраивались торги. Объявлялось: нужно построить участок такой-то длины. Казна даёт четыреста тысяч. Рельсы завозились по воде. Иногда, когда навигация затягивалась и судам грозил лёд, их сбрасывали прямо в реку. На дне Енисейского залива немало металла лежит…
Предприимчивые люди соревновались: а мы сделаем за триста восемьдесят тысяч! А мы – за триста пятьдесят! От конкуренции выигрывала казна, проект значительно удешевлялся. Или: городская управа надумает сдать плашкоут – переправу через реку. Для начала назначит пять тысяч. Опять состязание: кто больше? Глядишь, один семь, а другой десять тысяч даст. Разница шла на городские нужды. Ну и арендатор своего не упустит.
-- А какие чувства, Александр Павлович, испытал ваш отец при виде первого паровоза? Рассказывал он об этом?
-- Только и разговоров было! Самым сильным, как говорил отец, было чувство страха. Настолько оцепенел, что чуть сам под паровоз не угодил. Еле оттащили. Это сейчас «самолёт – хорошо, пароход – хорошо», а олени – в диковину. А я помню, как люди крестились, завидев обыкновенный трактор «Фордзон».
Или как в Канске в 1928 году (мы уже перебрались туда) на большой поляне за городом сел первый самолёт. Что было! Толпа зевак – врассыпную! Потом два воза калош, потерянных там, насобирали, шутил отец.
Лётчики остановились у нас в доме. У отца в Канске была своя гостиница. Вернее, дом, в котором мы жили сами и сдавали несколько комнат. У нас останавливались исследователь тунгусского метеорита Кулик, знаменитые клоуны Бим и Бом…
Не думайте, что мой отец, как тогда, да и сейчас тоже называют, был нэпман, «буржуй». Начинал с одних холщовых штанов. Имел немалые коммерческие способности. В 30-е годы всё, что нажил, отобрали, «конфисковали». Но об этом разговор впереди, вернёмся к лётчикам, что жили у нас в доме.
Они организовали лотерею: за пятьдесят копеек катали всех желающих на самолёте.
-- Прямо скажем, божеская цена…
-- Да, не Аэрофлот! Но отваживался далеко не всякий. Мать решилась. Отца, как гостеприимного хозяина, возили «за так». Зажигали в небе фальшфейеры… Красиво было! Неделями потом шло чаепитие. Отец был форменный герой. Гость, заходя в дом, с порога начинал: «Ну, говорят, Павел Семёнович, ты с Екатериной Никаноровной на самолёте летал… Расскажи!»
-- Я вижу, что авиация, как и железная дорога, прочно вошла в вашу жизнь…
-- Это ещё не всё! Видите этот старый бумажник из натуральной кожи, украшенный монограммами? Они изображают первый русский аэроплан «Илья Муромец».
-- Вижу.
-- Сохранились лишь модные серебряные украшения, но были и золотые. Бумажник был вручён моему дяде Зиновию Шафирову сослуживцами по Симферопольскому авиационному училищу. Это был первый выпуск. Вот и получается, что мой дядя – один из первых лётчиков в России. Вот он изображён на единственном уцелевшем снимке – молодцеватый, с Георгием, в военной форме. Тётка, его сестра, почти всё сожгла в 1937 году. Было слишком опасно хранить такие снимки. Могли спросить: «А это кто в военной форме? Брат? Царский прислужник? Собирайся, пойдём с нами!» Печальная участь постигла и золотые украшения. В голодные годы они были сданы в Торгсин.
В 1914 году Зиновий Шафиров принимал участие в царском смотре. Сильным порывом ветра его аэроплан бросило на дубовую рощу. Сам он едва уцелел. Долгое время лечился в петербургском госпитале. Перед самой революцией в Канск пришла телеграмма: «Просим кого-либо из родственников выехать за Зиновием Шафировым. Явиться к генералу Индржиевскому».
Ехать в Петербург! Это было большим событием по тем временам. Поездки вообще были редкостью – родня жила кучно, и визиты друг к другу путешествий не требовали. Это сейчас – «ты уедешь к северным оленям, в жаркий Казахстан уеду я». Но о «великом переселении народов» у нас в стране мы ещё поговорим. Сборы были долги. Обязательно надо было брать с собой в дорогу чайник, свечи, постель, подушку… Провожала отца вся родня. Пришли и знакомые.
Отец потом долго рассказывал про столичную жизнь: как попал в Петербург на кольцевой маршрут трамвая и катался аж полдня…
Но закончим историю дяди.
Уезжал он от нас необычно, необычно и вернулся. Ещё перед первой мировой войной, гуляя с девушкой в городском саду, он повздорил с офицером. Дело в том, что по тогдашним правилам нижним чинам вход в общественные места был запрещён. И когда офицер грубо закричал на него, стал выгонять, дядя, не стерпев, дал ему пощёчину. Потом скрылся. На шум появился полковник: «Что такое? Вас, офицера, ударили по лицу, а вы не смыли обиду кровью? Сдайте оружие! Эй, кто там, возьмите у офицера его саблю! Разыщите нижнего чина!».
Дяде грозил полевой суд. Отец запряг лошадей и отвёз его, переодетого в гражданское, на соседнюю станцию Филимоново. В Канске, на вокзале их могли уже ждать. «Вынырнул» Зиновий Шафиров уже в Симферополе. Остальное вы знаете. Возвратился он в Канск. А тут всё смешалось – красные, белые, чехи…
Слава у дяди была большая. Всё равно что на луну слетал! И даже в чём-то больше. Сегодня мы привыкли к полётам и перелётам, дважды и трижды Героям… А тогда это был «сибирский Гагарин». Но кончилась дядина блестящая авиационная карьера плохо. В 1920 году в Канск пришло сообщение: в Иркутск отправлено в разобранном виде два самолёта. Дядя должен был их принять. Но до места назначения он не доехал. Схватился на станции Зима то ли с чехами, то ли с белыми… По другим сведениям, это были анархисты. Зиновий Шафиров был вспыльчивым человеком. Его расстреляли неподалёку от Зимы.
-- Одним из первых ссыльных, уже при Советской власти, с которым мне довелось познакомиться, был немец, предприниматель Павел Вортман. В 1928 году он вместе с женой Софьей Константиновной приехал в Канск. Они сняли две комнаты у нас в доме. Кухня была общей.
Уже позднее, увлёкшись коллекционированием, в иллюстрированном журнале «Нива» я обнаружил дореволюционный рекламный текст: «П. Вортман, поставщик сельхозмашин и другой техники». Думаю, что это был мой канский знакомый.
Мне, мальчишке, этот типичный представитель немецкой нации очень понравился. У него были свои заводы, но он умел буквально всё, руки у него были золотыми. «Не могу понять, как вы, русские, можете часами разговаривать, сидеть без дела. Мужчина должен уметь всё!». Даже в ссылку он привёз с собой коловороты, стамески, свёрла… Выпиливал лобзиком затейливые деревянные узоры, строгал, пилил, паял, красил, сапожничал. На моих глазах бесформенный кусок гипса становился красивой тарелкой. Вортман накладывал на неё яркую переводную картинку и… Отличное настенное украшение готово!
Я думаю, что мои сегодняшние способности (я тоже увлекаюсь художественным выпиливанием, изготовлением микрокниг) – от него, Вортмана. Настолько сильны оказались детские впечатления. Я готов был часами наблюдать за ним. Он скоро привык ко мне и не гнал.
Утром в любую погоду – метель, мороз, ветер – выходил на улицу делать зарядку. Бегал на лыжах. Кто в Канске в те годы поступал так? «Тронулся!» – говорили взрослые. А нам, мальчишкам, очень нравился этот странный человек.
-- Простите, Александр Павлович, перебью! Сейчас, умудрённые горьким опытом, мы
заново переосмысливаем свою историю. Не кажется ли вам, что, изгнав с фабрик и
строек, торговых фирм и сельскохозяйственных ферм их хозяев, мы вместе с водой
выплеснули и ребёнка? Страна оказалась без тончайшего, но столь необходимого для
производства слоя предприимчивых, наделённых организаторскими способностями
людей?
-- Полностью согласен с Вами! Моё детское знакомство с Вортманом – чем не
пример? При нём бы не было марсианских каналов Минводхоза, миллиардов, напрасно
вбуханных в БАМ… Ну, а мой отец? Одни бродни и холщовые штаны – какой он
капиталист? А туда же… Всех под одну гребёнку, в одни «ежовые» рукавицы!
Мне хорошо памятен «золотой 1934 год». Сейчас больше пишут о кровавом 37-м, но и
этот был не менее страшным. Били по остаткам НЭПа. Конфисковывали золото,
драгоценности. Не дай бог в родне был купчик или коммивояжёр! Сразу арест. В
Енисейске голых людей в мороз выводили на реку, к проруби. Сдай золото! Ах,
нету? Обливай, ребята, его!
А разгром церквей? Знаете, как звали в народе Троцкого? По буквам: «Трудную
Работу Ограбления Церквей Кончил И Исчезаю». За такую шутку можно было
поплатиться жестоко. Спустя много лет, отдыхая на одном из курортов Грузии, я в
разговоре с одним грузином припомнил это лихое времечко. Так тот аж затрясся:
«Это всё от таких людей, как Сталин! Он был разбойник и мерзавец, сидел за
уголовные дела, а потом примазался к революции. Опозорил грузинскую нацию!» Дело
было задолго до 85-го, и я потихоньку свернул беседу. Такие высказывания тогда
ещё казались крамолой. «Уж не провокатор ли?» – каюсь, мелькнула мысль.
Раскулачивали, выселяли, ссылали без разбора. Россия была почти полностью частной. Значит, сажали всю Россию. Пропускали через мясорубку НКВД евреев, татар: сдай припрятанные ценности!
Началось «великое переселение народов». Если у тебя на родине кому-то покоя не давал твой дом в три окна, то надо было срочно перебираться в соседнюю область. А оттуда отчаявшиеся люди направлялись к вам. «Вы куда? В Казань из Владивостока. А я наоборот».
-- Неужели нельзя было честно трудиться, аккуратно платить налог?
-- Нет! Вы знаете, что такое «твёрдое задание»? Нет? Вот вам твёрдое задание –
сдать 120 пудов хлеба. Сдал? Сдай ещё 80! Ах, у тебя нет? Саботажник! Арестовать
его! Надо ли говорить, что после такой, с позволения сказать, хозяйственной
деятельности в Россию пришли голодные времена. В Сибирь, практически не знавшую
нужды! Для меня это было тем более дико, так как я ещё застал магазины периода
НЭПа. Чего там только не было! Колбасы, окорока, ветчина, пастила, мармелад… И
помногу-многу сортов! Море товаров! А отец ещё добавлял: «До 13-го года было
лучше». В начале века, когда в Сибирь пришёл Транссиб, было проблемой – куда
девать продукты сельского хозяйства? Корова стоила пять рублей, яйца пять копеек
десяток, кринка молока – десять копеек. В лавках продавались так называемые
колониальные товары – французские груши, марокканские бананы, итальянские
апельсины… А вещи! Вам нужна швейная машинка «Зингер»? Та, что сейчас «днём с
огнём»?.. Пожалуйста! Только выпиши. Доставят на дом. Да что там «Зингер». Вот
несколько образчиков тогдашней рекламы из иллюстрированных журналов.
Американская фирма «Сандерма» предлагает новинку – «шампу» – десять копеек
пачка. Фирма «Реддавей и К» – брезенты, резиновые изделия… А это «Народный
календарь» издательства «Свободная земля» за 1907 год. Пролистайте любопытства
ради!
-- Действительно любопытно… Так, раздел «Железные дороги». Таблица стоимости
проезда между главными городами. Дети до пяти лет – бесплатно, с пяти до десяти
– четверть стоимости. Проезд из Красноярска в столицу – 22 рубля 40 копеек. Из
Варшавы в Красноярск – 29 рублей. Численность армии и военно-морского флота в
России по сравнению с Англией, Германией, США… Смертность. Народное богатство на
душу населения: Россия – 480 рублей, США – две тысячи, Англия – 3.150.
-- Гляньте перечень главных событий тех лет…
-- Ну, это время первой русской революции. Реакция, свирепая цензура. Многого даже в «Свободной земле» не увидишь.
-- Вы всё-таки гляньте.
…8 сентября – расстрел матросов в Севастополе, забастовала железная дорога. Бакино-армяно-татарская резня. Беспорядки в Эривани. Ноябрь, 13 – красный флаг на «Потёмкине». 2 апреля в Борисоглебске убит подъесаул Абрамов, истязавший Марию Спиридонову…
-- Достаточно сказать, что в губернском городишке Красноярске, насчитывающем едва 70 тысяч жителей, издавалось свыше двух десятков наименований газет и журналов. А сейчас?
-- Сейчас две большие газеты и альманах. На миллион «без хвостика» жителей. Может, эпоха гласности преодолеет лимит на бумагу и независимое печатное слово? А иначе какой плюрализм?
-- Дефицит свободного обмена мнениями не менее порочен, чем дефицит продуктов и товаров. Хотя, одно порождает другое. Но вернёмся из эпохи гласности в эпоху «великого переселения народов». Если символ первой – газета, то второй – теплушка «сорок человек – восемь лошадей». Фанерный чемодан с прибитыми деревянными полозьями, щербатый чайник – приметы времени. Народу в такой «пятьсот-весёлый», как называли тогда поезда, набивалось тьма тьмущая. На станциях люди с маленькими детьми неделями ждали вагоны. При прибытии поезда начинался подлинный штурм. Помню, как написал мелом на борту теплушки «Карантин», чем обеспечил своим спутникам сравнительный комфорт. От нашего вагона шарахались люди.
-- Невесёлые мысли, Александр Павлович, вас одолели… Припомните лучше первые поезда.
-- О! Это было роскошное зрелище! Паровоз, сияя начищенными медными частями, подлетал к станции, обдавая паром перрон. Не было ни радио, ни телевидения, и жители города вечером приходили на вокзал встречать поезда. На пассажиров смотрели как на людей из другого мира. Дежурный по станции принимал от машиниста бронзовый жезл, врученный тому на станции отправления. Жезл служил своеобразным «ключом» – его вкладывали в аппарат, и на соседнюю станцию шёл сигнал, что перегон свободен. Паровозы, как пароходы, имели собственные имена. Дежурный бил три раза в медный колокол и…
-- Наше путешествие закончилось, Александр Павлович. Надеюсь, что оно было приятным читателям.
-- Счастливого им пути!
В. Михайлов.
Фото Ю. Бармина.
Красноярский железнодорожник, № 21, 18.02.1989, № 22, 21.02.1989.
