— Я такой же мужик, как вы, — говорил Яковенко крестьянам, приезжавшим в Москву с прошениями к наркому. Шли к нему прямо с вокзала, утром. Он усаживал их за стол, угощал завтраком, а потом они вместе уходили в Совнарком.
Этот рассказ Марии Алексеевны Мулловой записан мною в мае 1988 года. Жена Василия Григорьевича Яковенко вспоминала о родном селе Тасееве, о своей семье, в которой выросла н воспитывалась, о знакомстве с Василием Григорьевичем и годах их общей жизни. Мария Григорьевна не говорила о партизанских боях и государственной работе мужа, она рассказывала о его человеческих качествах, об отношении к жизни н людям. И он раскрылся в этих воспоминаниях с неизвестной прежде стороны. Мне думается, ценность воспоминаний именно в этом.
Я рада, что сама сибирячка, и очень люблю сибиряков. Встречаю их с приветом, это мои земляки.
Я очень благодарна Петру Ивановичу Новицкому, с которым постоянно переписываюсь. Он сделал большое и очень редкое дело, собирая историю, ее документы. Знаю его с детских лет. он был другом моих двоюродных сестер, они вместе жили в Канске. Большую пользу для нар¬да принес этот человек, когда стал одним из создателей Тасеевского музея. И очерк его я прочитала с огромным интересом, вспоминая наши молодые годы.
Был бы Василий Григорьевич живой, вошел бы я этот музей и сказал...
Я горжусь, что родилась в Тасееве. Всегда думаю о Тасееве и с удовольствием бы туда поехала, если бы здоровье было получше. Мы когда здесь, в Москве, собираемся с сестрами или говорим по телефону с Фаней Будинской, у нас все мысли только о тасеевской жизни, о своей молодости. Все там дружной семьей жили, никто, кажется мне, не враждовал между собой.
Богатое было село. Отец мой зажиточный был человек. но и детей было полно, нас 8 человек и еще двух он воспитывал — брата и племянника. Посылал мне Петр Иванович Новицкий фотографию нашего дома, он вроде ниже стал, да и пристройка его изменила. Двор был большой, сараи, лошади, коровы. На самом берегу Усолки была дуботолка, лошадь ходила, папа за ней ходил, придешь — не узнаешь его, весь в пыли от дубовой коры.
Всем места в доме хватало, никто не был обижен, а в домике во дворе жила папина сестра — тетя Уля, тоже прекрасный мягкий человек. Дочь ее в Лужках живет.
Одну комнату в нашем доме постоянно занимали политссыльные. Одно время жил у нас Махарадзе. Сестра моя Лена вышла потом замуж за политссыльного В. Расторгуева, двое детей у них было, оба погибли на фронте.
Другая сестра л Инна Алексеевна была одной из первых тасеевских учительниц, она вышла замуж за Леонида Буду. Сестра окончила гимназию, брат Михаил — реальное училище, а меня оставили дома матери помогать. Окончила в Тасееве пятиклассную школу, а потом уже в Москве занималась с учителем и окончила высшие государственные курсы стенографии и работала всю жизнь по своей специальности. У нас с Василием Григорьевичем образование было, как он выражался, «внешкольное».
Василия Григорьевича я узнала в семнадцатом году. И с этого года у нас с ним была большая дружба, он всегда ходил к нам. А жилза рекой, с. братом, на улице Зарёчной на берегу Усолки ближе ь^ Шумихе (сейчас улица 1-й Бой). Моста через реку не было, на лодках добирались. Очень красивое тогда было Тасеево, маленькое, но красивое.
В 1917 году Василий Григорьевич приехал из Канского гарнизона, сначала в отпуск, а потом и совсем. Он был унтер-офицер в инженерных частях, которые строят и восстанавливают мосты. И уже вступил в партию.
Был он высокий, красивый, немножко сутуловатый, глаза светлые, сам шатен. Семья была бедная, крестьянством занималась. Жили они вместе с братом Семеном и его женой Полей, потом Семен с Полей разошелся и женился на Соне. Родители в то время уже умерли. Их почему-то звали гребенщики, они гребни делали.
Вы спрашиваете, почему он заслужил такое большое уважение крестьян? Потому что он умный был. дурак-то бы не заслужил. Часто они с мужиками собирались в волости, но там я не была. А из волости он всегда заходил к нам. Со всей семьей нашей дружен был — с братом, с сестрами, папу очень уважал, маму.
Когда начал наступать Колчак, мы еще не были женаты, но я считалась невестой. В тайгу он забрал меня с собой. Сначала меня хотели оставить дома хозяйкой, но Семен Буда за мной прибежал и говорит, что Василий Григорьевич велел немедленно собираться. И вот я вместе с ними шла до Жевловатого. А потом он сказал: «Надо вернуться». Тоже не думал, что так будут расправляться, да и на папу надеялся — все-таки зажиточный человек, детей не тронут, пощадят. Но нашелся доносчик.
Поехали мы с братом и дядей Иваном Яковлевичем Пастернаком, тем самым, у которого была мастерская по ремонту оружия. Он в армии этому делу научился. Когда вернулись в Тасеево, увидели, что Пашенная вся выжжена, лишь пепелище одно. Как только зашли домой, дядю сразу взяли и повели. Мы туда с сестрой Гутей побежали. Их поставили несколько человек подряд и расстреливали. Дядю убили выстрелом в затылок.
На другой день за мной пришли три солдата и повели в новоселовский дом. Я стояла на балконе, когда Пономарев приказал офицеру Трофимову:
— Невесту Яковенко — на журавец!
Трофимов стоял в нашем доме на квартире и до вечера приказ не выполнил. А когда Пономарев вернулся, еще с середины лестницы закричал:
— Невеста Яковенко еще не повешена? Немедленно ко мне Трофимова!
Из дома увели Трофимова в карцер на 10 су¬ток, а меня главный вызвал в
кабинет. Очень много там карточек лежало, все тасеевские.
— Кто это? Кто это? — спрашивал он.
Только одного боялась, чтобы фотография Василия Григорьевича не попалась. На счастье, ее не оказалось. Вызвал он Маркешку (такой там солдат был, ростом маленький, он весь день меня успокаивал, чтобы я не волновалась, не убьют, мол, такую. молодую).
И спрашивает:
— На улице светло или темно?
— Темно.
Поднялся, подошел сам к окошку, рукой прикрылся, глянул, убедился, что и правда темно, и велел меня увести в карцер.
Привели туда, толкнули прямо на женщин. Много их там было.
— Мария, и тебя сюда же?
Рано утром пришел папа, уговорил солдат, чтобы разрешили меня покормить. Они боялись, что Пономарев заметит, но пожалели отца. Подполз папа. а в руке — хлеб и яйцо:
— Поешь хоть немного.
Как тяжело все это было отцу.
Должна сказать об одном несправедливом обвинении, высказанном в адрес моего отца в статье Назаренко в «Сибирских огнях» в 1967 году. Там было написано, что, когда Вашкорин сказал отцу о том. что идут белочехи в Тасеево, он. якобы, ответил: пусть приходят, встретим хлебом-солью.
Какая это ерунда! Как можно было так сказать! Папа совершенно другого духа человек, другого настроения. Он хоть и считался заводчиком, но какой это завод, смех! Сарай. Кожи делал сам. на сутки уходил, когда кожи квасилли, там и ночевал. Старался работать, ведь семья была 10 человек, всех надо было накормить.
Когда политссыльные жили у нас, боже сохрани, чтобы подумали деньги с них взять. Поили, кормили. В магазине Чевелева политссыльные работали продавцами, так мама всегда напечет пирожков, зальет их маслом и меня отправит им завтрак отнести. Я еще девочкой была, рады они, когда увидят, что иду. С семьей Буды были дружны. Да и все жили без склок, с Николаем Будой и Василием Григорьевичем особенно дружны были. Всей компанией у нас на завалинке сидели. Вообще интересная жизнь тогда была. Отец не был членом партии, но по духу настоящий большевик.
СОБЫТИЯ повернулись так, что осталась я жива. Снова встретились мы с Василием Григорьевичем и жили уже в Канске, где он стал председателем уездного ревкома.
Жили коммуной в большом доме рядом с «Кайтымом», на Московской улице, занимали весь этаж. Мизгерт там был, Черников, Рудаков, к нему жена приезжала с маленькой дочкой Марусёй. Комнатушка у нас была маленькая. а остальные все в проходной. Я готовила на всех, жена Кузнецова иногда помогала. Пришлось учиться готовить, к теткам бегала, спрашивала. Дома ведь все это мама делала. Подсказали мне, как хлебы выпечь в русской печке. Однажды я напекла и на скамейку поставила полно буханок пшеничных, белых. Васидий Григорьевич приходит и видит под полотенцем столько много хлеба. Кричит:
— Ребята, идите посмотрите, молодая хозяйка что нам напекла!
Из Канска мы поехали в Красноярск, его перевели в губисполком. Дали нам вагон товарный, конечно, везти нам в этом вагоне нечего было, никаких у нас шмоток. Ехал с нами мальчик глухонемой, Рудаков отправил. Интересно, живой он сейчас или нет? И еще ехал народ, все из партизан.
Как члену ВЦИКа Василию Григорьевичу нужно было в Москву, и мы уже выехали, когда пришла телеграмма от Ленина, чтобы он немедленно прибыл. Поехали вместе, разве он мог меня оставить!
Теодорович сказал Ленину. что есть такой человек, который хорошо знает землю, авторитетом у народа пользуется большим, руководитель партизанского движения Северо-Канского фронта. Может быть наркомом. Когда съезжались делегаты съезда, Ленин поинтересовался, приехал ли Яковен ко. Василий Григорьевич сначала пришел к Врублевскому, в этой дохе, шапке своей. А потом встретился с Лениным. И его назначили наркомом. Дали нам комнату в «Метрополе», вместе с нами жил министр финансов Сокольников, но там мы жили недолго. Вызвал Ленин и говорит:
— Вы один здесь или с женой?
— С женой.
— Так к вам будет народ ходить, нужно две комнаты.
И в тот же день дали нам две комнаты. Вместе с нами жил Самойлов с семьей, ивановский большевик. Потом уж переселились в большую квартиру в Хохловском переулке, где жили вместе с Черниковым, секретарем Василия Григорьевича, тоже наш партизан.
Я никогда не видела, чтобы Василий Григорьевич был очень рад и горд тем, что его назначили наркомом. Вел он себя как обычно. А однажды даже обиделся на чей-то телефонный звонок, поло жил трубку и заявил, что возвращается в Сибирь. Как же? Я ведь тоже уже привыкать начала. Но пришлось тут же собраться, багаж в руки и на вокзал. Но в Канске всего несколько дней прожили, телеграмма пришла, вернулись.
Работать ему было тяжело, грамоты не хватало, а должность большая. Заместители у него были хорошие — Осинский (его тоже нет), Теодорович. Врублевский, он, по-моему, заведовал племенным хозяйством.
Своей большой квартиры на улице Грановского, куда мы переехали в 1923 году, Василий Гпигорьевич стеснялся. Говорил, нужда в квартирах, а я буду в трех комнатах жить. Что мне мужики скажут — совсем барином стал? Велел пойти в домоуправление и отказаться от одной комнаты. Кабинет у него такой чудесный там был! И вообще квартира большая, девять комнат, в них несколько семей жило. Он был очень скромный человек.
В нашем доме бывали интересные люди и не только приходили по делу. А сколько народу из Сибири приезжало, и все останавливались у нас. Филиппа Усачева, сына партизан и будущего Героя Советского Союза, устроил Василий Григорьевич на учебу в Ленинград. В Тасееве у нас дома были рядом.
Много тасеевцев в то время было выдвинуто на большую работу и переехало в Москву. Рудаков здесь учился, братья Буда тоже заходили, Николай. Семен — это были свои люди.
На улице Грановского он прожил до 1937 года. Но нет пока на этом доме мемориальной доски.
В Москве Василий Григорьевич ходил все в том же военном костюме. Он даже в Берлин в 1925 году поехал в шинели и буденовке. Еще в Москве ему говорила, что неудобно так ехать. Но он возразил: пусть немцы посмотрят на красного партизана. А в посольстве ему сказали, что все-таки надо переодеться. Тут мы и купили ему первый европейский костюм, темно-синий, рубашку, галстук. И борода у него к тому времени немного покороче стала, чем когда вышел из тайги. Самую малость короче. Но мне особо он в костюме не запомнился, мне он в любом костюме нравился.
В Берлине Василия Григорьевича лечили от сильных головных болей, которыми он страдал уже до приезда в Москву. Лечили его уколами в затылок. Тяжелые были уколы. Столовались мы в своей комнате, не захотел вместе с богачами, которые тоже там отдыхали. Немножко он не долечился. Не хватило денег, счета там каждый день подавали.
Относился ко мне Василий Григорьевич с полным доверием. Но дома все-таки о государственных делах не говорил. Так, иногда. кое о чем. Дом есть дом, а работа есть работа.
Вспоминаю поездку' в Сибирь. Рядом"шло два вагона, долго ехали, не то, что сейчас: Встречали нас на вокзалах. А из Канска поехали в Тасеево. Вот снимок есть, где он с крестьянами беседует. Я сошла с этой телеги. когда его фотографировали.
Он ехал в Тасеево, как в родной дом, страшно же его любил. Из Москвы мы ездили еще в Денисовку, там брат жил,, это была уже другая поездка. Он - очень любил Сибирь, это его конек. Старался для Тасеева что-то сделать. Там же без света сидели, все он хлопотал, чтобы осветить Тасеево. Отправлял машины, трактора.
Кинооператор Лемберг снимал всю поездку? Заехали в Тасеево к нашим, вместе с нами там же останавливался агроном Гуров. Оператор сделал снимок всей нашей семьи. Его я храню. На фотографии папа, мама, сестра Люба — заслуженный врач, операции она делала на сердце; потом Миша — сын Лены, брат Витя, они оба на фронте погибли во время Отечественной войны, дальше я сижу, Василий Григорьевич, Инна Алексеевна, Елена Алексеевна, Гуров, Вера Алексеевна и двух я. не помню.
Еще есть интересная фотография в августе 1926 года. Дом отдыха был в Железноводске, небольшой, на 25_человек. Кржижановский и Феликс Кон с женами. Мы все молодые, а они уже старые большевики, их называли старой гвардией. Лозовский', полпред, с женой и дочерью. Снимок сделан у Железной горы.
Тяжело воспринял Василий Григорьевич перевод из наркомата на другую работу. Помимо, его желания он был переведен в собес, это его совершенно не устраивало, но работал, раз назначили. Это был не его профиль. Общественную работу вел и в приемной Калинина, как вечер, он уже там. Мало дома отдыхал, да и когда приходилось отдыхать-то! Утром на работу — вовремя. Позавтракает, и машину ему подают к определенному часу.
Над собой много работал. Старался. Читал. Иногда придет настолько усталый, что сам газеты читать не мог. Попросит: ты мне почитай, а я полежу.
Когда только приехали в Москву, хотел, чтобы сразу пошла на работу. Говорил, неработающих у нас не должно быть. Несколько дней я походила на биржу труда, от него, конечно, никакого протеже. Потом стала учиться на курсах. Стенография и машинопись — моя специальность на всю жизнь Печатаю слепым методом всеми десятью пальцами. Если я буду смотреть на клавиатуру, ни одного слова не напечатаю. А Василий Григорьевич не хотел, чтобы я была стенографисткой. Говорил, лучше быть бухгалтером, если что со мной случится, ты себе в любой деревне заработаешь кусок хлеба. Но я настояла на своем. И ничего, жила этой специальностью.
Как только выдавалось свободное время, тащил меня в театр. Первый раз, когда я вошла в Большой театр, как в рай попала. Однажды слушали мы с ним Шаляпина. А к нам приехал Ниже городов, тоже с нами пошел. Тогда Василий Григорьевич не дослушал знаменитого певца: срочно вызвал Ленин. Не помню, чтобы такие срочные вызовы были частыми, но работал он рядом с Лениным и в Совнаркоме, и в Совете труда и обороны, думаю, виделись они часто.
С огромным уважением относился Василий Григорьевич к Ленину. Когда в январе 1924 года ему утром позвонили и сказали, что в Горках умер Ленин, он так плакал... Я впервые увидела Василия Григорьевича плачущим.
(Продолжение следует).
(Продолжение следует).
Беседу записала
А ЛИБРЕХТ.
Сельский труженик (Тасеево) 03.03.1989, 06.03.1989,