НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС: ВЗГЛЯД ИЗ 80-х
НА ДВЕРИ моего кабинета нет таблички с оповещением о времени приема граждан. Но так сложилось, что любой рабочий знает: к директору лучше всего приходить на прием с девяти до десяти утра. К этому часу кончается разнарядка, не звонят поминутно из районных организаций. Значит, можно не торопясь изложить свою npoсьбу и директор совхоза без спеха подумает, как проще и быстрее помочь. Но иногда люди приходят просто поговорить, узнать районные новости.
Недавно зашел пенсионер Самуил Андреевич Кунау. Старику за семьдесят, седой весь, замученный болезнями. Лет пять-шесть назад он еще крепко помогал совхозу, был отличным механиком. Теперь разговоры не о технике, а больше о здоровье. То одно у него болит, то другое.
— Еле дошел до тебя, Генрих. Старуха ворчит, сидел бы дома. Ей-то что, она всю жизнь, как квочка: горшки да черепки, а мне в люди хочется.
Говорили на немецком языке. Рассказал я, как сев провели, скот на выпасы вывели, теперь корма готовим. Совхоз «Красненский» считается в районе крепким, при случае не грех и похвастаться.
— А ты, Генрих, однако, хуже стал на немецком языке говорить. — неожиданно засмеялся Кунау. — Раньше, помню, как у ученого человека слова сыпались. Мы детям тебя в пример ставили, мол, грамотный парень растет. Теперь и ты красивые слова забыл.
Вот тебе, думаю, бабушка, и Юрьев день. Как это я успел порастерять «красивые да ученые» немецкие слова? Когда-то в сельхозинституте и однокурсники, и преподаватели шли за помощью в немецком. Да-да. Если преподаватели не могли разобраться в переводе сложного технического текста, не стеснялись проконсультироваться. Но не заметил вовремя, теперь и у меня, немца по национальности, возникли проблемы со знанием родного языка.
Когда ушел Самуил Андреевич, задумался серьезней, какой же для меня сегодня «свой язык»: - немецкий или русский. По житейской логике, если немец, значит, немецкий. Но «красивых и ученых слов», это если говорить языком Кунау, я знаю больше из русского. На русском думаю, на нем говорю с женой. Отец да мать — поволжские немцы, вот с ними на родном языке. Но в неделю набирается таких бесед часа на полтора-два. Люди они преклонного возраста. Спросишь, как здоровье, чем помочь...
Так сложно в стране переплетены нации и народы, что сам себе не скажешь сразу, какой язык больше любишь, какой родней. И это не игра слов, действительность. Если немецкий, то почему думаю на русском, перед сном беру в руки томик Пушкина, а не Гете в подлиннике?
В последнее время в стране развернулись широкие дискуссии о сохранении культуры, обычаев каждого народа, даже самого малочисленного. Высказываются предложения образовывать национальные сёльские советы, районы. Это будет способствовать сохранению национальной культуры. Но о чем бы мы ни говорили, факт то, что уже сформировалась прослойка людей, кровь которых настолько интернациональна, что только субъективно они относят себя к той или иной нации или народу. Я — немец, жена — русская. Имеем двух дочерей. У нас в деревне Красной живут чуваши, мордвины, марийцы, много украинцев. Ёсли за парня какой-то из этих национальностей выйдет замуж дочь, к какой нации будут относить себя их дети? К советским людям? Но почему-то этого словосочетания мы стали избегать. Я уже не раз читал в газетах и журналах, что это брежневский термин, пришел он к нам из времен застоя. Дескать, нет совсем такого понятия, как советские люди, а есть советские русские, советские немцы, советские поляки. Но задумаешься над этими изысканиями в национальном вопросе — и хочется задать их авторам встречный вопрос. Может, тогда нет советских русских, а есть просто русские, немцы, поляки? Эти национальные категории принимаются еще проще. Но почему тогда нас не смущают такие понятия, как американский, канадский, австралийский народы? Под этими терминами тоже объединяются миллионы людей десятков национальностей.
СЛОЖНО найти справедливость, а нужно. Вопросы уже поставлены так, что от них ни отгородиться, ни промолчать. Решено даже провести специальный Пленум ЦК КПСС, чтобы основательно разобраться в том, чего раньше не .хотели замечать. Не случайно на Сьезде народных депутатов почти все представители союзных республик говорили об острых проблемах своего языка, культуры, традиций. Кто на сталинизм все валит, кто на времена застоя, кто на медлительность в решении национальных вопросов нынешним руководством. До взаимных оскорблений доходит, до призыва выйти из состава Союза.
На мой взгляд, торопиться в этих деликатных вопросах нельзя. Иначе так накалим обстановку — ни одним Пленумом или Съездом не потушим.
Многие сегодняшние беды только из-за того, что наш «вождь» в прошлом решал их одним росчерком пера. Именно так в послевоенное время крепко обидели поволжских немцев. Всех выселили в начале войны в Сибирь и Казахстан. Я родился в селе Куттер Красноармейского района Саратовской области. В чисто немецком селе. Выселили нас оттуда быстро. Не разрешили брать ничего, кроме личных вещей. Скот, мебель — все осталось. Детей взяли родители на руки да по узелку одежды. Не знаю, воспользовался кто нашим добром или пропала живность, несмотря на то, что страна к этому времени уже крепко голодала.
Нашу семью вместе с сотнями других немцев направили в Балахтинский район. Привезли осенью, расселили по квартирам, а есть — что бог пошлет. Выручили местные жители, сердобольные русские женщины. Моя мать до сих пор плачет, когда вспоминает, как несли они нам кто ведро картошки, кто курицу на развод. Берите, дескать, заводите себе хозяйство. Одна плачет, на горе наше глядя, вторая благодарит со слезами: платить ведь совершенно нечем было.
Душевный народ сибиряки. Ведь это было то время, когда наступал разгар войны с фашистской Германией, страна просыпалась и ложилась с проклятиями в адрес захватчиков. Практически с начала войны сибирская деревня испытывала недостаток продуктов. Колхозницы сами перебивались с травы на воду, а нас выручали. Если говорить откровенно, русские женщины несли нам не ведро картошки, не кусочек сала помазать губы, они нам, немецким ребятишкам, несли спасение. От себя отрывали, от детей своих, уже синих от голода. Вот почему мой отец, Генрих Генрихович Шмидт, с детства говорил мне: не русские виноваты в наших мучениях. Не они морили немцев голодом во время переездов, а клика Сталина. Кстати, очень интернациональная по своему составу. На мой взгляд, в тридцатые, сороковые годы страну возглавляли такие же преступники, как и те, которых после войны судили в Нюрнберге.
Это по командам из Москвы всех мужчин - немцев сразу после переселения в Сибирь и Казахстан забрали в трудармию. И не только их, но и молодых женщин, девушек. Старшая моя сестра попала в рыболовецкую бригаду в Игарку. В морозы и вьюги рубила там проруби в двухметровом льду, ставила сети. Одежда и обувь в дырках, тепла не держат. Но не из-за обмороженных рук и ног плакали по ночам девушки, а из-за постоянных придирок, допросов на предмет обнаружения заговора среди женщин против Советской власти. Произвол был жуткий.
В стране мало написано об этих армиях. Не опубликованы данные, сколько в них набирали людей, сколько вернулось живыми обратно, сколько дезертировало и в конечном итоге по законам военного времени попало в сталинские лагеря. Приговоры в то время были жесткие.
Недавно я разговаривал с еще одним очень пожилым человеком А. А. Гингелем. Он рассказывал, что независимо от национальности воинов этой армии делили на три категории. Самым хилым и больным давали всего по 400 граммов хлеба в сутки. Норму выработки с с них не требовали, но на работу водили каждый день. Вторая категория получала по 600 граммов хлеба, но эти и трудились будь здоров. И наконец третья категория — 800 граммов. Они обязаны были ежедневно перевыполнять норму.
Каждую ночь лиц немецкой национальности вызывали на допросы. Спрашивали, о чем говорили друг с другом, нет ли разговоров о заговоре, не отозвался ли кто дурным словом о Сталине. Трудармейцы опасались спорить друг с другом. Ведь по доносу, ничего не спрашивая. запросто могли дать срок.
Адама Адамовича призывали в трудармию из Даурского района. В их группе было 150 человек, домой вернулось пятьдесят. Как ни странно, умирали в первую очередь от непосильной работы те, кто получал по 800 граммов хлеба.
Без слез невозможно слушать эти рассказы. Но и А. А. Гингель вытирал слезы, когда рассказывал о помощи немцам простых людей. Сразу после переселения семью Адама Адамовича определили на квартиру к пожилым людям, одиноким старику и старушке. Старик на первых порах боялся переселенцев, даже отгородился от них перегородкой. Но недели через две он убрал ее, и две семьи жили как одна. Хочется сегодня старому немцу сходить на могилу деда, хотя бы принести цветы. Но не помнит он фамилию того деда, не знает, где его могила.
Часто переживают и мои родители, что не знают фамилии людей, с которыми делили последние крохи хлеба. И потому, когда сами стали жить лучше, не смогли по-настоящему отблагодарить своих спасителей. Мы, может, и не поймем сегодня, что значили в то время ведро картошки или кусочек сала. Но мои мать и отец оценивают эти поступки подвигом...
ПРОШЛОГО не вернешь. Я не ставил целью в статье подробно осветить историю переселения поволжских немцев. Сегодняшний день беспокоит. Национальные отношения обострились настолько, что дело доходит до жертв, насилия. В некоторых республиках лицам некоренной национальности становится жить небезопасно. Вот уже и турки-месхетинцы попросились из Узбекистана в Россию. Но более-менее объективно я могу судить только о проблеме немцев. Сейчас встал вопрос о восстановлении справедливости, создании какой-то автономии немцев в Поволжье, На мой взгляд, немцам нужна автономная область или даже республика. Нас в СССР более двух миллионов, некоторые союзные республики не имеют такой численности. Но нужно очень осторожно подходить к образованию автономий, сотни раз продумывая все мелочи. Все переезды людей в автономные образования должны быть только добровольными. В деревне Красной живет примерно двадцать немецких семей. Большинство их — Гингели, Кунау, Шмидты и другие — в таком возрасте, что ни о каком переезде не может быть и речи. А молодые семьи, как правило, смешанные. У них в Сибири теперь такие глубокие корни, что они уже никогда Балахту на Саратовскую область не променяют. У того же Адама Адамовича не только внуки, правнуки родились в Сибири, куда ему от них ехать?
Вот какой парадокс: встал бы сейчас вопрос, что все, у кого есть в жилах немецкая кровь, должны вернуться в Поволжье, значит, сегодня туда нужно перебираться почти всем жителям деревни Красной. А если оставаться тем, у кого есть русская кровь, значит, всей Красной быть на месте. И это опять не игра слов, реальность.
Саратовскую область я практически не помню и с момента переселения не был в ней ни разу. Но думаю, что сегодня наши земли не пустуют, кто- то на них живет. Приедем мы туда — нужна работа, жилье. Все внимание нам, переселенцам, а не обидит ли это тех, кто живет там последние сорок лет? Опять могут появиться распри, митинги, забастовки. Я не теоретик в национальных вопросах, хозяйственный руководитель, просто хочу порассуждать, как могут повернуться события. Легко было «вождю и учителю всех времен и народов» росчерком пера решить судьбу поволжских немцев, а сегодня сложились такие реальности, которые поставили уйму перегородок обратному движению.
На мой взгляд, сейчас важнее обратить внимание на то, чтобы каждый человек, к какой бы нации он ни относился, чувствовал себя равноправным гражданином в любой части страны. Чувствовал свою правовую защищенность от националистов, которые стали в своих углах открыто делить людей на «наших» и «ненаших».
Я не за слияние наций, а за то, чтобы шло их постоянное сближение на основе интернационализма. И спорные вопросы, которые оставила нам история, решались демократичным путем. Мы ведь еще и не искали новые, нетрадиционные пути сохранения культуры, обычаев, языка малочисленных народов. Например, в Балахтинском районе проживает немало немцев. Но они не объединились в одной-двух деревнях, в каждом населенном пункте есть немцы. Где меньше, где больше. И везде преподавание в школах на русском языке. Вот и получается, что дети дома говорят на русском, в школе — на русском, на улице — тоже на русском. Нам бы хотелось, чтобы в районе было две-три школы или несколько классов на немецком языке. Но реально ли это? В деревне Красной на сегодня не хватает детей и на восьмилетнюю школу. Сделать начальную школу на немецком можно, а восьмилетнюю уже нет. А почему бы в обычной школе не увеличить количество уроков немецкого языка? Сделать это нетрудно, образование детей не пострадает. А довольными останутся и русские, и немцы.
Нелегкими были последние десятилетия для нашего государства, выпадали очень трудные, даже драматичные годы для народов СССР. И если мы стремимся хотя бы сегодня жить по нормам правового государства, нужно во всем проявлять сдержанность, терпимость и уважение. А в таком деликатном вопросе, как национальные отношения, вдвойне.
Г. ШМИДТ,
директор Красненского совхоза.
Балахтинский район.
Красноярский рабочий 11.07.1989