НАЦИОНАЛЬНЫМ ВОПРОС
В КРАСНЕНСКОМ совхозе директора зовут Андреем Андреевичем, а по паспорту он Генрих Генрихович Шмидт. Но Андреем Андреевичем зовут его и русские, и немцы, и родственники. О Генрихе сам Шмидт вспоминает только тогда, когда приходится подписывать финансовые документы.
— Ничего сверхъестественного в моем двойном имени нет, — засмеялся Генрих Генрихович. Мы договорились, что в статье будем называть его именно так. — Дело в том, что у немцев нет имени Генрих, это искаженное русское произношение имени Хайнрих. С детства я общался с русскими ребятишками. Хайнрих они выговаривают плохо, вот и перекрестили меня в Андрея. С утра же стоят друзья-одногодки у окошка, кричат: «Андрей, пошли гулять!». Сначала к своему новому имени привык я, потом родители. А теперь уже весь Балахтинский район знает меня как Андрея Андеевича.
Корни большой колонии поволжских немцев в России измеряются двумя вещами. За это время безо всякого нажима и диктата их культура во многом :сблизилась с русской, взаимно обогатилась. В чем-то нравы и обычаи поволжских немцев стали отличаться от тех, которые сохранили немцы в Германии. У немцев нет отчества. В документах они пишут Хайнрих дэс Хайнрих. То есть, Хайнрих сын Хайнриха. Друг к другу обращаются только по имени. Знаки уважения по возрасту, социальному положению или полу выражают совсем другими словосочетаниями. Немцы в России уже привыкли и считают нормой и в документах, и в обращении между собой имени-отчества.
— Когда в одном государстве живет много людей и народностей, — считает Генрих Генрихович, — процесс сближения обычаев, нравов неизбежен. Именно он позволяет людям взаимоуважительно относиться друг к другу. Но если сближение идет слишком быстрыми темпами, малый народ вообще может потерять язык и культуру. Об этом никогда не нужно забывать.
Тут собеседник рассказал о поучительном примере из собственной жизни. К директору совхоза люди чаще всего заходят с просьбами, но бывает и просто так, поговорить, узнать районные новости. Вот так и переступил недавно порог кабинета пенсионер Самунл Андреевич Кунау. Старику семьдесят восемь лет, седой весь, измученный болезнями.
— Еле дошел до тебя, Генрих, — успокаивал он сбившееся дыхание. — Старуха еще ворчит, сидел бы, мол, дома. Ей-то что, она всю жизнь возле горшков да черепков, а мне в люди хочется.
Говорили на немецком. Кунау русский знает плохо. Старик внимательно выслушал рассказ дирек:тора о районных новостях, а потом неожиданно засмеялся.
— А ты, Генрих, однако хуже стал на немецком говорить. Раньше, помню, как ученый человек слова подбирал. Мы тебя своим детям в пример ставили. Мол, грамотный парень растет. Теперь и ты красивые слова забыл.
Рассказывая об этом, Шмидт только развел руками. Дескать, вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Когда это я успел порастерять «красивые да ученые» слова? Было время, в сельхозинституте преподаватели и однокурсники шли за помощью в немецком. Если преподаватель не мог разобраться в переводе сложного технического текста, не стеснялся проконсультироваться. Но после института Генрих Генрихович работал главным специалистом, теперь уже много лет директором совхоза. Меньше и меньше времени остается на книги на родном языке, газеты. Вот незаметно и у него, немца по национальности, возникли проблемы с родным языком. А у других немцев еще больше. Многие и не знают немецкого.
— Теперь начинаешь задумываться, — говорит Шмидт,— Какой для меня сегодня «свой язык»: немецкий или русский?
По житейской логике, если немец, значит, немецкий. Но «красивых н ученых» слов знает больше из русского. Думает на русском, на нем говорит дома с женой и детьми. Отец с матерью поволжские немцы, вот с ними — на родном языке. Но в неделю наберется таких бесед часа на два. Родители мои в преклонном возрасте, отцу пошел девяностый год. О чем можно сейчас у него спросить? Как здоровье, чем помочь?...
— В жизни все так сложно переплетено, — говорит Шмидт, — что сразу и не скажешь, Какой язык больше любишь, какой родней. Если немецкий, то почему перед сном беру томик Пушкина, а не Гете в подлиннике? Может быть, не один, а два родных у меня языка? Это не игра слов, мои личные сомнения, раздумья. Две моих дочери хорошо знают немецкий. А их дети, будут ли они говорить на языке своего деда?
В последнее время в стране развернулись широкие дискуссии о сохранении культуры, обычаев народов, даже самых малочисленных. Высказываются предложения образовывать национальные сельские Советы, районы. Чтобы эти образования способствовали сохранению национальной психологии, самосознания. Но о чем бы мы ни говорили, реальность и то, что уже сформировалась значительная прослойка людей, кровь которых настолько интернациональна, что только субъективно относят они себя к той пли иной нации. Генрих Генрихович — немец, жена — Мария Петровна — русская. Имеют двух взрослых дочерей Татьяну и Людмилу. В деревне Красная живут чуваши, мордвины, русские, украинцы, даже лезгины есть. Если за парней какой-то из этих национальностей выйдут замуж дочери, к какой нации будут относить себя нх дети? Юридически к любой, а фактически, кто они по национальности? Советские люди? Но почему этого словосочетания в последнее время мы стали бояться, как огня. Какие только не находим доводы, чтобы считать термин преждевременным, надуманным, нежизненным. Утверждают, что это брежневский термин, пришедший в наш обиход из вре¬мен застоя. И нет совсем такого понятия, как советские люди. Есть советские немцы, советские русские, советские латыши. Задумаешься над такими изысканиями в национальном вопросе и сразу хочется нх авторам задать свой вопрос. Может, тогда нет советских русских, немцев, а есть просто русские, немцы. Эти национальные определения проще. Но вот одна тонкость. Недавно газета «Правда» писала о русском авиастроителе Сикорском. В 1918 году он эмигрировал за границу и большую часть своей жизни прожил в США. Так вот он, как утверждает газета «Правда», с гордостью считал себя «рашн америкэн». И немало сделал во славу Америки. Признаться, никого из нас сегодня не смущают такие понятия как американский, канадский, австралийский народы. И если мы знаем какого-то государственного деятеля США, певца или писателя, не спрашиваем, какой он национальности. Нам достаточно того, что он американец. А у себя привередливо копаемся. Эстонец пришел устраиваться на работу или не эстонец? Армянин или азербайджанец. И еще подумаем, принять ли его на работу, или дать от ворот поворот. А они там, в Америке. не делятся на «наших» и «ненаших», не гонят друг друга из штата в штат. Дружно трудятся, живут в свое удовольствие.
У нас же даже на Съезде народных депутатов острее вопроса, чем национальный, и не стояло. Один депутат из Прибалтики договорился до того, что у русских есть свое место жительства — Россия. Как будто .нет сейчас никакой другой задачи, как развалить страну на малые самостоятельные государства.
Если поднимались на Съезде вопросы языка, культуры, традиций, то почему-то в категорической форме. Кто на сталинизм все валит, кто на времена застоя, кто на медлительность в решении национальных вопросов нынешним руководством. До взаимных оскорблений дело доходит.
Многие сегодняшние споры и даже трагедии из-за того, что в свое вре-мя «великий вождь и учитель» решал судьбы народов одним росчерком пера, не думая. Именно так обидели и поволжских немцев. Всех выселили в начале войны в Сибирь и Казахстан. Генрих Генрихович Шмидт родился в селе Куттер Красногвардейского района Саратовской области. В чисто немецком селе. Выселили их оттуда быстро. Не разрешили брать ничего, кроме необходимых личных вещей. Скот, мебель, дома оставили неизвестно кому. Родители взяли на руки детей, да по узелку одежды. Теперь старики иногда гадают, воспользовался кто там их добром, или все пропало? Хотя страна к этому времени уже креп ко испытывала недостаток в продовольствии.
Часть немцев привезли в Балахтннский район Красноярского края. Привезли осенью, расселили по квартирам, а есть — что бог пошлет. Выручили местные жители. Кто ведро картошки принес, кто курицу на развод. Берите, дескать, обживайтесь. Русская женщина отдает ведро картошки, на чужое горе глядя, плачет, немка берет со слезами. Платить ведь совершенно нечем, слезами и благодарили.
Со многими стариками немцами беседовал я в деревне Красная. И все они считают, что сибиряки — душевный народ Ведь в то время наступал самый разгар войны. Страна просыпалась и ложилась спать с проклятиями в адрес фашистских захватчиков. Практически с самого начала войны сибирская деревня испытывала недостаток продуктов. Колхозницы сами перебивались с травы на воду, а чужих детей выручали. Фактически не ведро картошки несли русские бабы, а спасение ни в чем неповинным немецким ребятишкам. От себя отрывали, от детей своих тоже, посиневших от голода. Вот почему Самуил Андреевич Кунау категоричен в разговоре.
— Я никогда не был согласен. что сейчас пытаются обвинить русский народ в наших страданиях, во время и после переселения. Разве сибирские бабы придумали нам эти муки? Все из Москвы шло. Комендатуры придумали, контроль за разговорами.
Чего только не выдумывал Иосиф Виссарионович и его ближайшая клика, кстати очень интернациональная по своему составу. Невольно приходишь к выводу, что в тридцатые, сороковые годы страну возглавляли такие же преступники, как и те. которых после войны судили в Нюрнберге. Уж они-то приложили руки к тому, чтобы немцев в Советском Союзе стало меньше. По их команде всех мужчин сразу после пере селения забрали в трудовую армию. И не только их, но и молодых женщин, девушек. Старшая сестра Генриха Генриховича попала в рыболовецкую бригаду в Игарку. В мо розы и вьюги рубили там девчата всех национально стой проруби в двухметровом льду. Но не из-за обмороженных рук и ног плакали немки, а из-за придирок, их постоянно мучили допросами. Произвол был жуткий. Страна, где на словах власть принадлежала рабочим и крестьянам, была тоталитарным режимом, где повелевал тиран.
У нас мало написано об этих трудовых армиях, не опубликованы" данные, сколько в них забрали людей. сколько их вернулось обратно живыми? Здесь уже не о немцах речь, обо всех, кто побывал там. Армии эти мало чем отличались от суровых сталинских лагерей. В деревне Красная живет бывший воин этой армии А. А. Гингель. Его призывали туда из соседнего с Балахтинским Даурского района. В их группе было 150 человек. Домой вернулось пятьдесят. Потери, как на поле боя. Только умирали от непосильного труда, голода. Иногда в день хоронили до пятидесяти человек. Адам Адамович рассказывал, что воинов этой армии независимо от категории делили на три категории. Первая — самые больные и хилые, доходяги. Им давали всего по 400 граммов хлеба в сутки. Норму выработки с них не требовали. Но на работу водили каждый день и тщательно следили. чтобы доходяги выкладывались в полную меру своих сил. Вторая категория работников получала по 600 граммов хлеба. Эти выполняли норму. И третья — 800 граммов. Они были обязаны ежедневно перевыполнять ее. Новички, пока были силы, начинали с 800 граммов и кончали низшей нормой и зачастую кладбищем. Если у человека было какое-то отклонение в здоровье. он умирал очень быстро.
Среди воинов этой армии поощрялись доносы друг на друга, измышления. Немцев почти каждую ночь вызывали на допрос. Спрашивали, о чем говорите друг с другом, нет ли заговора?
Отец Генриха Генрнховича, тоже Генрих Генрихович, рассказывал, что, когда он возвращался домой из трудовой армии, сил дойти от райцентра до своей деревни не хватило. Упал на полпути и так бы и умер рядом с другом, таким же дистрофиком, но кто-то сообщил в деревню, оттуда приехали на коне, забрали, выходили.
Прошлого не вернешь. Люди умирают, а их история остается потомкам, какой бы горькой она ни была. И мы не ставили с Генрихом Генриховичем в своей беседе главной целью осветить переселение поволжских немцев в Сибирь и Казахстан. Сегодняшний день беспокоит. Национальные отношения в стране обострились, до насилия доходит, жертв. В некоторых республиках лицам не коренной национальности становится жить небезопасно. Затянулось решение таких острых вопросов, как предоставление автономии по волжским немцам.
— Такое решение необходнмо, — считает Г. Г. Шмидт. — На сегодня немало немцев выезжает из страны и в основном из Казахстана. А ведь наша Родина — СССР. Автономия поможет нам сохранить язык, культуру, обычаи. Однако не думаю, что создание автономии сразу повлечет массовое переселение туда немцев. Большинство из них прижилось и Сибири, Казахстане, и считает эти места для себя родными.
В Балахтинском районе счет лиц немецкой национальности идет на тысячи. Со всеми не переговорить, но с кем бы ни заводили разговор, пока никто из них не задумывался о том. чтобы вернуться из Сибири н Поволжье. Хотя к самой идее создания автономной области все относятся положительно. А о переезде не думали, потом\ что уж слишком глубокие корни пустили в Сибири. Без боли для себя и близких себе людей не оторваться. Адам Адамович Гингель никуда не поедет из за нозраста и здоровья. Да и у него в Красноярском крае внуки, правнуки родились. В деревне Красная на сегодня 16 чисто немецких семой. В основном супруги здесь пожилые люди, которым давно за шестьдесят. Куда им ехать? Одиннадцать семей, где один из супругов немецкой национальности. Причем, все молодые семьи — смешанные.
— Я Саратовскую область практически не помню, рассказывал Генрих Генрихович. — Но не думаю, что сегодня земли, которые занимали мы, пустуют. Кто-то там живет. Приедем мы. Все внимание переселенцам, работа нужна, жилье, деньги, чтобы обзавестись хозяйством. Не обидит ли это тех, кто живет в области последние сорок лет. Опять пойдут митинги, забастовки, распри.
Легко было распоряжаться «вождю и учителю всех времен и народов», а сегодня сложились такие реальности, чтобы разобраться в них. предстоит сломать не одну перегородку, Немало сил потратить на убеждение и уговоры.
Путь к дружбе и согласию поможет нам найти единственный бог — наше благоразумие. Взаимные обвинения — плохие помощники. А справедливость - не всегда возврат к тому, что было пятьдесят или сто лет тому назад. Какого то одного решении, приемлемого для всех народов нашей многонациональной страны, нет и не может быть. Нужны новые, нетрадиционные пути решения национального вопроса.
В Балахтинском районе среди лиц немецкой национальности много интеллигенции. Врачи, учителя, партийные работники, ннженеры. Вполне реально создать какое-то объединение, общественную организацию. Она будет способствовать развитию языка, сохранению обычаев. Давно можно было проводить в районе праздники немецкой народной песни, танцев. Нет сегодня возможности вести занятия в школах на немецком языке. Потому что немцы живут не в одной-двух деревнях, а по всему району. Почему не согласовать с краевым отделом народного образования и не ввести дополнительное количество уроков немецкого. Ведь в республиках язык коренной национальности изучают все.
Только мир и согласие принесут нам процветание. Только благоразумие поможет жить в равенстве.
А. ЗВЕРЕВ
Сельская новь (Балахта) 29 июля 1989 года.
Материал предоставлен Балахтинским краеведческим музеем