НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС
Дорогая редакция! Прочитала в «Сельской нови» статью «Бог—наш благоразумие», в которой идет речь о немецкой нации. Я тоже немка по паспорту. Мои деды высланы из Поволжья. Отец репрессирован в 1937 году, а я в шестнадцать лет в 1942 году мобилизована в трудармию на Крайний Север в Воркуту. Это потом она стала городом, а в 1942 стояли лишь палатки будущего города. Везли нас туда в «телячьих» вагонах. С 28 сентября по 28 октября мы продвигались на север. У нас в вагоне были дети и младше меня, но они ехали с матерями, и женщины преклонного возраста тоже были. Парней везли отдельно, в других вагонах. Месяц мы не умывались: не было воды. Давали нам по 300 граммов овсяной крупы в день и один чайник воды на весь вагон. На этой крупе и проверяли нас на выживание. Везли под замком, с конвоем.
У некоторых кое-что было припасено из дома. Им приходилось легче. А у меня мать с пятерыми детьми осталась нищей после ареста отца, и взять из дому было нечего. Да и дома мы давно лишились: сразу после ареста отца из квартиры нас выселили. Скитались по квартирам снимали углы. В Воркуте нас ждала зона: высокий дощатый забор и три ряда колючей проволоки. Русские люди относились к нам очень плохо, будто мы были повинны в навязанной Гитлером войне. Кормили нас так. что каждое утро, взяв носилки, мы выносили из барака 6—7 трупов.
В бараках размещались двухъярусные нары и одна печь. В каждом жили 50—60 человек. За ночь надувало столько снега, что он лежал на головах спящих людей, как белая шапка. Работали в шахте по 10 —12 часов. Пешком спускались и поднимались из нее. Работали на валоотбойке в лаве. Начальство было из русских, постоянно стояли надсмотрщики и подгоняли: можешь, не можешь — давай! Сменный план составлял 75 тонн, и мы — бригада из шести человек, голодных и замерзших девчат, вырабатывали этот план. Почему я говорю «замерзших»? Да потому, что целыми днями стояли в ледяной воде, и она под ногами постоянно шуршала и хлюпала. Ноги не согревались, тем более, что нас одевали намного хуже заключенных. Те хоть срок знали, а мы не имели представления о будущем. Нас вызывали на допросы ночью, и если не признаешь то, что требовали, шли в ход сапоги и кулаки. Рядом, в соседней зоне, умерли два маминых брата. Сколько ни просила я раньше отпустить меня повидаться с ними, не отпустили. Писем от нас не допускали, а если к нам приходили письма, то все в них было перечеркнуто, кроме «здравствуй» и «до свидания». Нам на каждом шагу напоминали, что люди на фронте мерзнут, и в них стреляют. Обходились с нами хуже, чем мы сейчас со своим скотом.
Все мы были омские — Маскаленский, Марьяновский. Азовский и Тюкалинский районы. В Омске живет очень много немцев — целые поселки. Когда закончилась война, у нас ничего не изменилось, кроме того, что убрали с вышек конвой. Так же жили в бараках, в зоне. испытывали по-прежнему голод и холод. Кое-кого за годы войны отпустили домой. как доходяг. Большая часть из нас умерли. Хоронили. кстати, наших без гробов, голыми, в огромных братских могилах. Могилы копали только летом, так как в тех местах земля промерзает насквозь, стекленеет, сплошь болота. А пока лета ждали, складывали покойников в зоне в высокий штабель. На ногу вешали бирку, чтобы на том свете не мог сказать, что ты не немец, не враг народа. Так в большинстве случаев нас тогда называли.
Да. в нас не стреляли, мы были не на фронте, но как тяжело нам было! Лучше бы в меня стреляли, зато я бы считалась человеком, меня ждали бы дома семья и односельчане, встречали бы с цветами в День Победы. И я бы сражалась до последней капли крови за свою советскую Родину, тем более, что я знаю и твердо уверена в этом — здесь моя Родина. а какой народ живет рядом, какой национальности это все равно, главное, что народ мой. В 1953 году после смерти Сталина нам разрешили выезд в Германию. Меня тогда спросили в комендатуре: поеду ли я домой, в Германию, я ответила коменданту грубовато, не сдержалась: «Туда надо всех вас отправить, тех. кто издевался над нами всю войну, кто оскорблял нас и бил. лил в лицо суп, если не успевали его выпить за одну минуту». Из-за этого мне комендант не отдал мои документы, сказал, что он меня отпустить не может из-за таких моих убеждений. «Успокойся. —. говорит. — поживешь еще, потом уедешь!» И прожила я там еще два года. проработала в шахте. В 1955 году вызвали меня власти, отдали документы и заставили расписаться напоследок в том, что в течение 25 лет буду молчать о том, что видела здесь. Накарябала я свою фамилию и сказала, что пока буду молчать, но забыть всего я не в силах! Выехала в Омск, там меня никто не ждал Родные уехали, поселились в разных уголках России все те, кто сумел выжить.
И я выбрала себе место —им навсегда останется Сибирь Красноярский край. Отсюда взят мой отец, здесь он расстрелян. Обращалась в Верховный суд. мне ответили. что место захоронения неизвестно. И все- таки он покоится в этой земле. Здесь я вырастила шестерых детей и у меня уже двадцать пить внучат. Все дети, кроме одной дочери, живут в Красноярском крае. Есть в семье афганцы и коммунисты. И я вправе гордиться своей семьей. В метриках мои дети значатся немцами, а есть и русские (как я говорила при регистрации новорожденных, так их и записывали). Семейство у нас интернациональное: есть в нем узбек, морд-вин, немцы, хакас (это мой муж), хоть и пишется русский. Зять—литовец. Живем дружно, все делим поровну, помогаем друг другу и не скандалим. Всегда все решаем мирным путем.
Сейчас наш сын, дочь с семьей и сестра мужа проживают в Трясучей. Семья дочери строит дом. Живем пока вместе у нас. Всем нашлось место и кусок хлеба. Но бывает и в нынешнее время нелегко, от того, что то одного нет, то другого, много вокруг равнодушных людей, особенно среди местного руководства, которому и пишем, и говорим о своих нуждах, но ответа и реакции не бывает и, наверное, не будет.
И все-таки мы держимся за эту землю, корнями вросли, и покидать ее не хотим. Тревожит нас положение в стране. Перестройка изменила течение жизни. многим не понравилось, что с места их сдвинули, с тепленького и сытного. А проблем вокруг столько, что люди уже морально устали от них. Я очень переживаю за судьбу перестройки. хочу, чтоб она выстояла, победила. Молю здоровья М. С. Горбачеву, чтобы смог довести начатое до конца.
Кто-то подумает, и чего это она расписалась, и для чего обо всем рассказала? А сделала я это потому, что и сейчас еще часто слышу нелестные слова о немцах. В нашей стране многонациональной смешно копаться в национальностях.
Я горда тем. что живу в Стране Советов! Пусть меня била жизнь о камни, швыряла, как ветер соломинку, но я выстояла в кровожадные сталинские времена. хотя многие из моей семьи погибли. Сейчас мы живем не хуже людей, любим деревню. кормим себя сами. Мы не иждивенцы, а наоборот, что-то еще стремимся сдать государству. Жаль только, что очень тяжело с кормами.
Надеемся, что когда-нибудь о деревне все же вспомнят, ведь не может же быть беспредельным равнодушие. Деревня пока терпит, ждет помощи от народных депутатов.
И. КОЗАК.
д. Трясучая.
Сельская новь (Балахта) 12 августа 1989 года.
Материал предоставлен Балахтинским краеведческим музеем.