У каждого села своя биография. Есть день и год рождения, молодость и зрелый возраст. У каждого и своя судьба. Глядишь, иное стоит в живописном месте: у леса на опушке, у самой речки или озера — жить бы ему да процветать. А нет, дряхлеет, глядит на мир пустыми проемами брошенных изб, зарастает могильницей-крапивой. В другом случае все наоборот: неказистый вроде бы косогор, открытый семи ветрам, ни кустика вокруг, ни озерка. Зато село задорно белеет новыми крышами, красуется широкими улицами.
Село Эстония стоит на веселом светлом месте, в березовых перелесках, на широкой равнине, чем-то очень напоминающей Прибалтику. Видимо, оттого и облюбовали в начале нынешнего века эти места эстонские переселенцы. Шли они в поисках земель через всю Россию, благо граница с Эстонией тогда была открытой. Слух о сибирской вольнице, о несметных богатствах ее. а главное о бескрайних лесах и лугах обошел Украину. Белоруссию и Балтийское приморье.
Как и у себя на родине, эстонцы селились на новых местах хуторами. Казна поощряла это переселение народов в слабо обжитые окраины, выдавала начинающим сибирякам долгосрочные кредиты а порой безвозмездные пособия в виде леса на строительство дома, покупку лошади, овец, коровы.
В селе Эстония теперь уже никого не сохранилось в живых кто бы помнил это «великое переселение» из Прибалтики в Сибирь. Знают о нем по рассказам своих родителей, дедушек и бабушек знают что не праздное любопытство гнало людей с земель предков в неведомые суровые края а нужда. Надо представить себе силу ее, этой нужды коли она оказалась сильнее панического страха европейцев перед ссыльной, каторжной Сибирью! И стала она им кому могилой а кому матерью- кормилицей. Дети переселенцев назвали здешние места своей родиной.
Хранителем былого в селе называют дядю Эльмара. шестидесятишестилетнего Эльмара Югановича Лукке. Думается, не ПОТОМУ что он самый старый здесь. Мы говорили с более пожилыми людьми, например с Ольгой Югановной Пзрмсон, бывшей в тридцатых годах учительницей с ее мужем Карлом Самуиловичем Мокрой, пенсионером Аральдом Адольфовичем Таммом. Каждый из них — неповторимая личность все жили в одном селе а судьбы складывались у каждого по-своему, их пути-дороги сходились и расходились, переплетались в родственных узах и размежевывались на житейских перекрестках. В селе Эстония сейчас проживает около 30 семей эстонской национальности. Пожалуй все они в какой-то мере друг другу родственники — братья, сестры, сватовья. невестки, зятья племянники внуки и правнуки. А дядя Эльмар — как могучий корень. Он вобрал в себя и стойкость духа предков, и соль земли сибирской.
На вид ему не дашь и шестидесяти. Годы не согнули его, хотя жизненный путь не был легким. Крупную седую голову он держит гордо , с достоинством а серо-голубых глазах его играет веселая улыбка. Может, потому к нему и тянутся сельчане, что он каждого готов одарить своим приветом добрым и мудрым советом? Конечно же, он никому не выдает готовых житейских маршрутов, но умеет человека выслушать, незаметно стать соучастником его тревог и радостей, что-то подсказать на что-то доброе надоумить. Родился Эльмар Юганович здесь в сибирской Эстонии, в 1923 году. Родители жили тогда на хуторе, крестьянствовали. Они как и большинство их соседей, в основном эстонцев, не были богачами и даже кулаками, однако имели хороший достаток, несмотря на многочисленную семью.
— Сейчас необдуманно охаивают те годы Советской власти, — говорит дядя Эльмар, не спеша отбирая каждое слово. Так же, как и по-эстонски, он совершенно чисто, без акцента, говорит, по-русски,— А ведь тогда кто трудился — жил безбедно. Земли в Сибири хватало, да еще какой земли! Кормов для скота нарастало много, особенно на лесных полянах и лугах. Оно, конечно, мозоли не сходили с рук наших дедов и отцов, но ничто не дается даром. Хлеб всегда имел и имеет запах пота.
— Вы ведь, Эльмар Юганович, — спрашиваю. — должны помнить начало коллективизации?
— Я к тому и говорю, —, немного нараспев произносит сельский старейшина. — Мне шел седьмой год. когда образовалась у нас здесь коммуна. Это было в 1929-м. Назвали ее «Юлгус», то есть «Смелость». Никто крестьян-эстонцев не загонял в нее силой, хуторяне объединялись для совместной обработки земли. Я думаю, это были первые попытки наших дедов и отцов создать общество равных, или, как говорят сейчас, добиться социальной справедливости. У всех эстонцев в то время, да и теперь, были большие семьи — по пять—восемь детей. Прокормить их не так просто. А земли вокруг — сколько хочешь, не в пример как На Балтике. Вот крестьяне и пошли на объединение. Мой отец Юган Лукке отвел на общий двор две рабочих лошади и целиком легковой выезд, две коровы, птицу. Сейчас это кажется дико, но ради общих интересов крестьяне жертвовали самым для них дорогим, своим, потом и кровью взращенным хозяйством.
— Ох, дорого они заплатили за это,— тяжело произнес подошедший к нам конюх Фридрих Оскарович Варэнд — племянник дяди Эльмара. — Я тоже помню те годы. Мальчишками мы были, и нам очень нравилось бегать в столовую коммуны. Обобществили-то все! В семьях осталось по ведру или деревянному лагушку под воду да по ковшику, чтобы было чем напиться. Питались все в общей столовой, которую первым делом построили здесь вот, в центре эстонских хуторов.
— В те годы коммуны создавались почти в каждой деревне, — снова заговорил дядя Эльмар. — Но ни одна из них не продержалась более двух лет. В них сходилась одна беднота. Обобществляли-то что? Кошку да курицу! Да и к работе коммунары оказались не слишком охочими. За зиму все обобществлённое съедали подчистую, а весной даже семян не могли найти, чтобы поля свои засеять. Наша коммуна «Юлгус» просуществовала почти 7 лет. И, может, существовала бы и дальше, но кому-то она помешала. А ведь настоящая была коммуна, работали все на совесть от мала до велика, заработанное делили по потребности. Надо вот тебе, скажем, сапоги — обращайся в коммуну, там обязательно выдадут. Или на ребятишек какую одежонку...
— Распалась наша «Юлгус», дядя Эльмар, — решил высказать свое мнение Фридрих Оскарович, — из-за того, что забрали в 1937-м всех самых крепких мужиков. Вы же помните эти страшные дни.
— Как не помнить, — отозвался Эльмар Юганович. — Хотел бы забыть, да не получается. Сначала арестовали шесть человек — активистов коммуны. Угнали их в Нижний Ингаш. Мужики стали волноваться. Поехали узнать, что с их друзьями и родственниками сделали, в чем обвиняют. Повезли им передачу от коммуны. В милиции их спросили, за кого они хлопочут. И тут же: «А, вы за врагов народа стоите!» Арестовали и этих. А через неделю Приехали в коммуну комиссары в черных кожанках и арестовали более 30 крестьян. Было это в марте. Снег еще лежал. Брали людей прямо с постели, не давали даже одеться. обуться. Утром собралось все село женщины, старики, мы, ребятишки. Арестованных, как потом нам сказали, якобы за связь с заграницей, согнали в кучу. Верховые комиссары и их помощники с Нижнего Ингаша погнали их по раскисшей дороге. Все мы. конечно, пытались своим отцам сунуть какую-то обувку. одежонку. Босые, они стояли на снегу, в ледяной грязи. Нас секли ременными бичами.
— Я тоже тогда был арестован, — покачал седой головой Павел Владимирович Пунт. — Молодым еще был. В Нижнем Ингаше нас в какой-то комнатенке держали, где ни сесть, ни тем более лечь нельзя было. Круглые сутки водили по очереди на допрос. Пытали кто есть за границей, то есть в Эстонии, и какая у кого с тамошними родственниками связь. Меня тоже через трое суток повели на допрос. Били. Кричал следователь, почему я свою фамилию якобы неправильно называю. Говорю: правильно, Пунт я, и отец мой Пунтом был. По зубам дали. Потом разобрались, что не того взяли. Им надо было какого-то Пунтуса. Выгнали меня из каталажки. Один я, наверное, из всех арестованных тогда и возвратился в село.
— Да. около 40 человек на Колыму угнали из «Юлгаса», — подтвердил дядя Эльмар. — Только пятеро остались живы. Это говорил Ян Янович Линаск. Он после 5 лет каторги на Колыме приехал домой. Отпустили умирать. Язва желудка у него была и туберкулез легких. Под страхом смерти ему было запрещено рассказывать, где и что с нашими эстонцами. Но что умирающему бояться смерти? Конечно же, он рассказал, что на золотых приисках там, в лагерях, голодными и холодными полегли в землю считай, все наши мужики...
Наступило тягостное молчание. Убеленные сединами старики, собравшиеся около нас с дядей Эльмаром. минутой тишины отдавали дань памяти ни в чем не повинным родственникам, погибшим в черные годы сталинщины. Но и у каждого из них судьба оказалась трудной. В огненном 1941-м оставшихся в селе мужчин и молодых парней забрали на фронт. Эльмар Юганович Лукке и еще шесть его сверстников попали сразу под Москву, потом на Калининский фронт, а когда была сформирована эстонская дивизия, пошли освобождать Прибалтику. Эльмар Юганович с самого начала войны и до победных залпов, которые он услышал в Курляндии, не расставался с баранкой, почти два года возил командира эстонского корпуса, легендарного генерала Лембит Пярну. Демобилизовался только в 1947 году. Можно было остаться в Эстонии. Кстати, Юган Юганович Лукке после госпиталя поселился на земле предков. А вот Эльмар Юганович уехал обратно в Сибирь, стал колхозником в «Юлгусе» и прошоферил здесь вплоть до прошлого года. Женился он тоже здесь, на латышке — Лидии Mapтинсон. Народили и вырастили 4 сыновей. Валерий и Владимир стали тоже шоферами, Юрий — ветеринаром, Александр — строителем.
— А кто-нибудь сегодня поддерживает связь с Эстонией? — интересуюсь я.
— Так, не очень тесную, поддерживаем, — улыбаются старейшины. — Последнее время нас там вдруг вспомнили: есть-де в Сибири эстонское село. Отыскались там неизвестные доброжелатели и шлют пакет за пакетом с газетами разных, в том числе и сомнительных направлений. Мы, сибирские эстонцы, не можем понять их национальных притязаний, а они нас хотят обратить в свою веру.
— Я ездил, искал счастье в тех краях. — почесывая затылок, хитровато щурится Аральд Адольфович Тамм. — Давненько, правда, это было, но не прижился в Эстонии. Отрезанный ломоть мы для них. Убирайтесь, говорят, в свою Россию. Чего им там не хватает, чего они бесятся? А ведь мы здесь сохраняем свой язык, нравы, обычаи, праздники. Любим петь свои народные песни: Нет, говорят, изменники вы, бросили свою родину, пусть не вы, а ваши деды — все равно. Сейчас приняли закон об оседлости. Ни один вот из нас не разделяет этих националистических актов. Так я говорю, мужики?
Старейшины закивали головами.
Аральд Адольфович поведал свою историю. В начале двадцатых годов в сибирское эстонское село приехал молодой учитель Адольф Фридрихович Тамм. Он был послан сюда из Ленинграда, чтобы открыть школу на эстонском языке. Коммуны «Юлгус» тогда еще не существовало, но деревенька Вэйтлус уже была. В переводе на русский «вэйтлус» — это борьба. Желающих обучать своих детей на эстонском языке оказалось довольно много. Под школу миром срубили избу. Адольф Фридрихович, молодой человек с университетским образованием, чувствовал себя в Сибири не очень уютно, но долг свой выполнял добросовестно. На второй год работы в Вэйтлуг.е он женился на молоденькой симпатичной школьной уборщице. Родился у них сын Аральд. Анна была коренной сибирячкой. Ее родители приехали в Енисейскую губернию в 1905 году. Через год у Адольфа Фридриховича Тамма заканчивался контракт. Оставаться в Сибири он не собирался, а Анна не захотела уезжать от родителей. Семья распалась.
Шли годы. Белокурый мальчонка превратился в крепкого крестьянского парня. С детства работал в коммуне «Юлгус». потом в колхозе того же названия. В 1943-м подошел его год призыва в армию. Вместе с другими четырьмя эстонцами он попал на Восток. Там узнал об эстонском боевом корпусе, но сколько ни писал рапортов, на фронт не попал. Однажды получил от односельчан письмо. Ребята коротко сообщили, как освобождают Прибалтику, и вроде бы невзначай обронили, что начальником политотдела корпуса назначен бывший вэйтлусский учитель, а ныне полковник Красной Армии Адольф Фридрихович Тамм.
Лишь после войны Аральд попал в Эстонию, и не просто после войны, а в начале пятидесятых. Найти отца не составляло труда, хотя связи с ним с 1927 года не было никакой. Адольф Фридрихович стал крупным ученым, профессором, директором Института марксизма-ленинизма при ЦК Компартии Эстонии. Но появлению из Сибири сына он не очень обрадовался. Правда, выделил в своей таллиннской квартире угол, но предупредил, что временно, пока не определится. В столице Аральду устроиться на работу не удалось, поехал на село, был пожарным инспектором, выучился на тракториста и... вернулся в Нижнеингашский район.
— Так закончилась моя попытка навести мосты с отцом и с Эстонией, — с улыбкой говорил Аральд Адольфович.
— Вернувшись домой, то есть в «Юлгус», женился на белоруске Евдокии Ивановне. Три сына у нас.. Один в Ачинске, другой в Красноярске, а младший только вернулся из армии, решил остаться здесь. Я ведь теперь на пенсии, отработал 44 года. Евдокию Ивановну похоронил. Была она у меня хорошей женой, добрым другом и ласковой матерью. Успевала и по дому, и на работе. Последние годы была заведующей колхозной свинофермой. Скосила болезнь. Женю Александра, буду ждать внуков.
— Девчонка-то есть у сына?
— А то как же!
— Эстонка?
— Это там, в Прибалтике, на это обращают внимание, а в нашей Эстонии, сибирской, нет никакой разницы, на ком жениться, за кого замуж выходить. Есть тут украинцы, русские, немцы, чуваши — все живут одной семьей.
Не думаю, что этим словам пожилого эстонца нужно какое-то подтверждение. Около ста лет живут прибалты в Сибири и не разу не возникло ни у них, ни v других народов к ним неприязни или вражды. Об этом здесь не возникает и речи. Вместе возделывают землю и сеют хлеба, вместе заготавливают корма для колхозного и личного скота, вместе трудятся на фермах. Сегодня Эстония — бригада колхоза «Дружба». В ней откормочная площадка для крупного рогатого скота на тысячу голов и знаменитая в округе свиноферма на 5 тысяч свиней. Почему и чем знаменитая? На протяжении многих лет здесь производится самая дешевая свинина чуть ли не во всем крае. В среднем себестоимость ее 120—130 рублей за центнер. Секретов тут никаких нет. Просто каждый на ферме старается работать так же или даже лучше, чем на своем подворье.
— В эстонской бригаде, — сказал мне председатель колхоза Петр Дмитриевич Суриков, — людей отличает высокая ответственность за дело' и истинно крестьянское трудолюбие. Это у них передается из поколения в поколение. Наш колхоз, видимо, потому и называется «Дружба», что в нем рука об руку трудятся украинцы и эстонцы, русские и немцы, белорусы и чуваши. 'Есть много и других национальностей. Назову лучших свинарей из бригады «Эстония». Даже по фамилиям становится ясно, какой там интернационал: Кюберт, Юрик. Лукке, Линаск, Чернева. Есть у нас свои проблемы, как и во 'всяком хозяйстве, экономического характера, но национальных — не было и нет.
В живописном месте , стоит село Эстония. Пересекает его тракт. А вокруг желтеют хлеба в березовых и сосновых перелесках, то там, то здесь виднеются стога сена. На широкой улице вперемежку стоят и старенькие, .почерневшие от времени дома с рябинами и черемухами в палисадниках, и новые брусовые коттеджи. Строители (не приезжие, а свои) заканчивают отделочные работы, в новом Доме культуры. Неторопливой размеренной трудовой жизнью сегодня живет сибирское село Эстония. Не обошли его бури нашей истории, не стоит оно в стороне и от сегодняшних событий. Старики обсуждают, вспоминают минувшее, молодые готовятся к осенним свадьбам. Мира и дружбы трудолюбивым сибирякам.
А. УРМАН,
соб. корр. «Красноярского рабочего».
Красноярский рабочий 17.10.1989