корни
На исходе столь безрадостного лета, в один из пасмурных дней, телефонная трубка сказала, что «это Галя Куриева», и нёбо стало заметно светлее. «Прибыла в родной город по приглашению... Да, всей семьей».
С Галочкой я знаком с тех времен, когда она еще не ходила в школу, т. е. пребывала в возрасте сильно уступающем сегодняшнему... Галочкиных детей.
Ее отец был моим другом.
ОН РОДИЛСЯ 17 октября 1914 года — ровно семьдесят пять лет назад. Прожил семьдесят, не дотянув полугора месяцев до юбилея, Похоронен в Москве, на мусульманском кладбище, согласно его последней воле.
Его и звали-то Магометом, как пророка, ко верил он в коммунизм и в Маркса, хотя и уважал Коран как наследие веков и вместилище мудрости. Почему похоронен без гробовых досок и не под красной звездой, — не знаю. Может быть, до самой кончины ощущал в себе живые токи народной традиции, может быть, на самом краю услышал зов предков. А может, не могла душа принять равнодушие одинаковых обелисков муниципального потребления... Не знаю.
Мать Магомета умерла в декабре четырнадцатого, так что он ее не помнил. Не помнил, можно сказать, и отца, участника первой мировой, который аллах ведает когда уехал за границу, женился на черкешенке, имел от нее дочь Селиму, которая летала стюардессой в «Эйр Франс»; во вторую мировую помогал маки бороться с бошами, а закончил счеты с жизнью на территории ФРГ после неудачной хирургической операции в 1957 году. Отца звали Мурчал, у него было много братьев — Мусса, Чаги, Кори, Али, Мохмад, Экбот, Алхаст, Лечи — и сестра Дзуги. Может, я что-то не понял, но, кажется, только в семье так называли братьев. А в документах, официально, по-другому, обязательно с именем деда, ибн- Кури, а отчество моего друга, внесенное в паспорт, читалось как Муртуз-Алиевич. Разбираться в этом трудно да и не обязательно.
А если бы я хотел вовсе запутать читателя, я бы добавил, что у рано умершей матери Магомета по имени Айшат было две сестры, Алимат и Митта. Алимат в семье звали Дарой, она, так сложилось, в 1925-м стала парижанкой, всю жизнь прожила в Нью-Йорке, на 50-й стрит, много лет спустя с помощью Красного Креста нашла племянника, Магомета, писала ему — жаловалась, что чужие города не дали ей счастья, потом про автомобильную катастрофу и про смерть мужа по фамилии Шварц... И все спрашивала, что там с матерью и сестрой, т, е. с бабушкой Магомета и той теткой, которая в Париж ехать отказалась. Магомет, конечно, ответил, дескать, обе умерли. И это было чистой правдой, хотя и несколько абстрактной. Но, с. другой стороны, не писать же на 50-ю стрит, 135, Алимат Шварц, что ее маму и старшую сестру, арестованных в феврале 1937 года, просто-напросто расстреляли «за связь с заграницей и шпионаж».
Ну, конечно, не было связи, она ненадолго восстановилась только в 1963 году, когда Магомет, в свои почти 50, стал задумываться о том, что пора оставить город Норильск и переселяться поближе к теплу. Бабушка и тетя уже давно были на том свете. Так бабушка и не научилась по-русски. Разве что два слова знала, и те не для газеты («кибелик матери» — не каждый поймет).
МАГОМЕТ, или Цыцо, как его звали в детстве, тоже не говорил по-русски довольно долго. Во всяком случае, когда его приняли в пионеры, еще не говорил, — лет до двенадцати. Научился в доме вдовы генерала Соломченко, где появился в подвязанных галошах, — жил бедно, воспитывался у родственников матери и отца, в детдоме, в интернате. В 1928 году начал работать на предприятиях Грозного — учеником, слесарем. А потом проявил себя в комсомоле, и его перевели из треста «Грознефть» секретарем заводского комитета, потом ;— инструктором вышестоящей организации. В 1934-м он стал москвичом, рабфаковцем при МГУ.
Надо сказать, что первоначальный замысел тех, кто следил за его судьбой или даже планировал ее, был связан с Востоком, чекистской или дипломатической работой. Но кому-то документы (происхождение!) не понравились, пролетарий в первом поколении, представитель военной верхушки ингушей... Да, партиец, да, предан, — юридический институт? Пожалуйста, нет вопроса.
Много лет спустя я рассматриваю служебную карточку Магомета в сохранившемся его личном деле. Сверху — слово «спецпоселенец». Наискось, как роспись, почерком кадровика еще один из приговоров, ему вынесенных: «Беспартийный». Ниже, на вопрос состоял ли: «С 1932 года член ВКП{6). Выбыл в связи с арестом. В других партиях не состоял». Привлекался? — «В 1938 году... срок 5 лет, в 1941 году — ст. 58-10, срок 6 лет + 5 лет поражения». Профессия? — «Строитель».
Эту профессию он выстрадал в Норильске. Арестовали-то его дома, в Грозном, куда отправили якобы работать вторым секретарем комсомола ЧИАССР. (Так часто делалось: сначала с глаз долой, потом и вовсе вон). В Норильск он успел как раз к затариванию в ящики первого файнштейна, чем гордился до последних дней: причастен к отправке «на материк» первого норильского металла!
Магомет обращал на себя внимание. Сначала ростом (187 см) и фигурой циркового борца (120 кг), бритым наголо черепом и грустно-улыбчивыми глазами.. При более близком знакомстве поражали великодушие и незлобливость, отсутствие обиды за происшедшее и детский интерес к, людям. Но среди золотых россыпей этого ума и этой души самыми ценными и редкими следует назвать два чувства — юмора и справедливости. Они й делали !<уриева Куриевым в глазах знавших его.
Что касается юмора, то приведу эпизод из рассказанных самим Куриёвым, Когда на дудинском берегу выгрузили из баржи очередное пополнение — выстроили и попросили представиться, т. е. проводили перекличку, целью было назначение бригадира, — Магомет заметил, что сержант хмурится, слыша .фамилию за фамилией, по его, вохровскому нению, не очень благозвучные: все какие-то нацмены.,, И тогда Куриев произнес собственную на русский манер:
— Куриёв!
— Наконец-то, — облегченно вздохнул специалист по национальному вопросу, — будешь бригадиром.
Строй сначала хохотнул — непонятно для вохровца, — а потом тоже вздохнул и тоже облегченно.
Понятно, здесь проявился не только юмор Магомета, но и мгновенная реакция, умение ориентироваться на местности; однако, поверьте: когда заезжий писатель через 25 лет после высадки Куриева на дудинский берег слушал в домашней обстановке Магометовы и его друзей лагерные байки, то держался за живот от смеха и всхлипывал: «Ой, хочу в тюрьму!» — таким своеобразным образом оценивая оптимизм и жизнестойкость своих собеседников.
Куриев, тонко умевший поддержать шутливый разговор, да и чаще всего инициатор импровизированного застолья, розыгрыша, а то и автор только что рожденного анекдота, совершенно замечательно смеялся — шутке ли, над собой ли, первым заметив юмор в ситуации или вспомнив что-то, заслужившее замечание — ироничного, саркастичного или даже добродушного свойства. Смех у него получался какой-то редкостно органичный для этой крупной фигуры, короткий, два-три звука, но сочных, гортанных, что-то вроде «хр-хр», будто заводной ручкой пару раз крутанет, и мотор завелся, все вокруг заливаются, а он весело поглядывает, доволен...
Никогда не рассказывал Магомет, как его били, требуя признаться в несуществующих грехах, и лишь однажды — как его сокамерник, атеист с юности, воззвал к богу в ночь перед казнью...
А теперь — о его удивительно развитом чувстве справедливости. Сколько лагерных драк закончились не начавшись, сколько ссор, измен, предательств он предотвратил несколькими словами, а то и одним взглядом, — так высок был его авторитет, так уверены были в заслуженности его упрека, выношенности мнения, справедливости суда. Наверно, на кого- то действовали его бицепсы и торс — тоже не исключено. Но скорее — сочетание физической силы и доказавшего свою мощь, а если надо — изворотливость, мозга.
О лагерных стычках, драмах и других коллизиях с участием Магомета я слышал от его друзей, тех самых, с которыми не часто, но случались у него вечера воспоминаний: «А помнишь?..». В шестидесятые же годы сам был свидетелем быстрого улаживания конфликтов семейных, соседских и национальных, если стороны вовремя обращались к непререкаемому авторитету Куриева. Если я не ошибаюсь, в то время среди норильчан насчитывалось около семисот ингушей и чеченцев, и все они признавали слово, даже своеобразную власть этого могучего земляка, если не выбранного, то признанного этаким мировым судьей, отцом молодых семей, тамадой свадеб, старейшиной племени, что ли...
Да, это была уникальная фигура не только по моральной чистоте, перед которой даже лагерь отступил, как бы признав тщетность попыток сломать или унизить большую личность. Как по заказу всевышнего, в жилах Магомета текла и чеченская кровь, что само по себе могло быть воспринято земляками как помазание божье, особый знак власти над родами, чьи сердца не всегда были открыты друг другу. И если в чем-то я в своих отгадках куриевского авторитета пошел дальше, чем следует, то нет сомнений — видел своими глазами, — что его пребывание на норильской земле и чеченцы, и ингуши воспринимали как подарок судьбы. Шутка ли, когда есть с кем посоветоваться, кому пожаловаться, с кем разделить горе и радость!
КУРИЕВ покинул зону исправительно-трудового лагеря в 1949 году. К своим тридцати пяти он не имел ни семьи, ни паспорта. Вместо паспорта ему выдали удостоверение 4-й спецкомендатуры, в графе «адрес местожительства» писал «пос. РОР», а приехавшую из города Орджоникидзе Зою Суменко всячески оберегал от невзгод и приставаний, не очень рассчитывая на призрачное счастье свое. И правильно, лагерь на всякий случай приучил не обольщаться временными обстоятельствами. Хоть и сыграли с Зоей свадьбу (чечено-ингуш с терской казачкой, чему в истории, говорят, аналогов мало, если есть), она послужила сигналом для травли молодой жены спецпоселенца—комсомолки. А в августе 1950-го, через три месяца после женитьбы, его уволили с предписанием немедленно выехать из Норильска в ссылку.
И тут новый поворот судьбы, благополучный. Вдруг оказалось, что чеченцам и ингушам выселяться не следует. Всем следует, а им нет. Наоборот, не давать им расползаться по всей Сибири...
И Магомет пошел строить железную дорогу широкой колеи.
Здесь я вынужден оставить на обочине повествования замечательную женщину Зою Нуриеву, внучку раньше времени умершего в 1933-м раскулаченного и сосланного крестьянина Акима Суменко и дочь готового к аресту в конце тридцатых фельдшера Дмитрия Суменко, натерпевшуюся за смелый шаг ровно в полдень тяжкого XX века. Женщину, одарившую нашего героя дружбой и любовью, семьей и детьми. Зоей Дмитриевной тоже может гордиться и город, и комбинат. Заслуживает и она очерка о себе...
Итак, Магомет прорабствовал в районе станции Алыкель и на соседних участках, потом возглавлял участки, помогал главному инженеру БОФстроя, комсомольцев 56-го приниллал в «Металлургстрое», в 59-м я его застал в кабинете начальника ОТиЗа управления строительства, где он не задержался: привык к чистому воздуху тундры. В 61-м он стал руководителем «Промстроя» (пришлось брать отпуск для защиты дипломного проекта в техникуме, но почти одновременно получил такую характеристику: «по своим знаниям соответствует инженеру-строителю высокой квалификации»).
Это -— если перечислять куриевские должности—в общем-то далеко не главное в жизни, Тем более несерьезно выписывать из личного дела благодарности и награды — безусловно, заслуживал большего. Но кое-что привлекает в старых документах и сегодня: первым на комбинате стал внедрять в строительство сетевой график (возводили цех разделения файнштейна); предложил централизовать подсобные цехи; возглавлял общественный отдел кадров строителей; вежлив, выдержан, дисциплинирован, скромен, крайне щепетилен — очень уж не любил кому-либо быть должным, за что-то обязанным. Никогда никого ни о чем не просил. Ну разве что в самых крайних случаях.
К сорока двум годам он родился на свет заново. Б день рождения Магомет получил царский подарок — справку. Ее прислали из Москвы, с улицы Воровского, 13. Военная коллегия Верховного суда СССР пересмотрела дело М, М. Куриева и прекратила за отсутствием состава преступления. Все — чушь: и постановление особого совещания от 3 апреля 1939 года, и приговор Таймырского окружного суда от 13 ноября 1941-го, и определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР от 6 мая 1942-го...
Знаете, какой была последняя должность Магомета Куриева, ветерана труда Норильского комбината? Постоянный представитель правительства Чечено-Ингушской АССР в Москве.
А в Норильске он прожил до ноября 1967 года. Был депутатом горсовета.
ИМЕННО этот человек сказал мне когда-то: «Не надо ждать, когда можно будет написать всю правду. Умные и так поймут, Да и не мечтаем мы о том, чтобы возле фамилий обязательно стояло слово «зэк». Куда важнее звание «норильчанин». Кто не выжил — тех жалко. А выжившие гордятся сделанным и ничем иным».
Помянем сегодня Магомета Куриева добрым словом.
Пусть будут счастливы его близкие и потомки,
Анатолии ЛЬВОВ.
Заполярная правда 17.10.1989