Новости
О сайте
Часто задавамые вопросы
Мартиролог
Аресты, осуждения
Лагеря Красноярского края
Ссылка
Документы
Реабилитация
Наша работа
Поиск
English  Deutsch

Дмитрий Быстролетов. Из ненаписанного в 1939-м


корни

Журнал "Кодры" печатает воспоминания Дмитрия Быстролетова "Как я умер"

Перед вами полторы страницы из июньского номера.

Начало июля тридцать девятого года.

Ряды четырехосных теплушек, увитых колючей проволокой, с прожекторными лампами на крышах.

Заключенные посажены на землю. В руках у каждого его мешок. Людей отсчитывают по семидесяти пяти и набивают ими теплушки, где построены трехъярусные нары и стульчак в полу. Отобранная партия вошла, еще одна проверка по документам. Тяжелая дверь задвигается и запирается на замок. Солдаты с винтовками ложатся на крышу. Вагон готов.

Вот и моя очередь. Вместе с новыми товарищами, бывшим заместителем Кагановича по Наркомпути инженером Степаном Медведевым и молодым горным инженером с Урала Пашей Красным, я лезу в вагон. Все рвутся на среднюю нару к свету и к окнам или на верхнюю — к струе свежего воздуха. Но солидный Медведев дает нам знак, и мя располагаемся внизу на полу, ближе к двери. Медведев — кряжистый сибиряк, потомственный железнодорожник, он кое-что видел и знает, он всегда найдет выход.

Когда посадка закончена, створка двери слова катится вбок.

— Старосту выбрали? — кричит снизу начальник конвоя.

В вагоне растерянное маячащие.

— Выбрали! — бодро отвечает Медведев. — Я — староста.

— А двух помощников для раздачи питания?

— Имеются. Вот эти два.

Командир записывает наши фамилии. Остальные изумлены, но молчат. Мы получаем сахар, хлеб и селедки, а когда дверь захлопывается, принимаемся за организацию раздачи пищи. Кто-то должен руководить. Демократов, требующих законных выборов, быстро осаживают. Мы сразу превращаемся в руководителей, С каждыми сутками наш авторитет растет, и через две недели к Красноярску мы прибываем признанными начальниками.

В течение всего пути наш поезд пользуется неизменным вниманием населения на станциях и во встречных поездах. Я видел украдкой плачущих женщин и нахмуренные лица мужчин. К середине тридцать девятого года в стране не оставалось интеллигентной семьи, в которой кто-то не был бы арестован. Некоторые наши ребята, картинно расположившись у решеток в окнах, негромко исполняли «Вы жертвою пали» и «Солнце всходит и заходит» для зрителей и сочувствующих. В этом была доля романтики, непонимания положения, отчасти пропаганды и просто желание обратить на себя внимание. Другие считали это мышиным писком и злобно пыхтели на нарах. Наша троица лежала внизу, на соломе, среди груды грязных и липких глиняных мисок, и коротала время тихой беседой.

После Урала Медведеву пришла мысль — написать домой письма и бросить их в окно. Сказано — сделано. Я разорвал на узкие ленты очень пестрый носовой платок, написал на папиросных коробках коротенькое извещение о своей судьбе, адрес матери и приписку: «Товарищ! Невинно осужденный просит тебя запечатать это письмо в конверт и послать по прилагаемому адресу!» Я бросил три таких «письма» — днем, когда вагон проходил мимо сторожки, где на скамеечке сидела семья дорожного обходчика, вечером на переезде, где за опущенным шлагбаумом ждал молодой велосипедист, и ночью — бросил пакет прямо на голову железнодорожнику, который простукивал колеса.

И все три письма дошли! Вот доброе сердце и политическая зрелость советских людей: самая яростная пропаганда лжи и зла не смогла заглушить в них разум и человеческие чувства добра и справедливости, А ведь они рисковали своей собственной свободой и благополучием семей...

Опутанная колючей проволокой, усыпанная солдатами, освещаемая большими лампами наша тюрьма на колесах тяжело тащится среди привольных сибирских полей и лесов День и ночь на каждой остановке солдаты вооружаются огромными деревянными молотами и тщательно, доску за доской, простукивают стены и пол вагонов, Неужели мы смогли бы бежать? Как можно проделать дыру в прочной обшивке? Чем? Грязными пальцами?

На маленьких станциях днем устраивалась кормежка и пересчитывание — процедура нелегкая в такой тесноте. Попутно производился обыск.

Лежа на грязной соломе, я закрываю глаза и слушаю бесчисленное «тук-так» колес, уносящих меня все дальше и даль¬ше на восток, в неизвестность. Я еду в ту самую Сибирь, где мне предстоит отбывать двадцать четыре года заключения и ссылки...

В июльском номере журнала мы прочли уже об этапе из Красноярска в Дудинку — о трудных раздумьях героев, горячих спорах автора м его товарищей по несчастью, о неудачном побеге спутников-уголовников.

На девятый день после обеда двери открыли, и сквозь пелену дождя мы увидели берег,- беспорядочно разбросанные дома, бараки, склады, низкую, дощатую пристань, к которой швартовалась наша плавучая тюрьма. Пять человек музыкантов в черных бушлатах стояли на мокрых досках, скрючившись от холода, и угощали этап веселым маршем: это Норильлаг приветствовал пополнение. Сквозь ровное гудение дождя доносились рычание толстой медной трубы и глухие удары барабана.

Мы были почти дома.

Торопливая санобработка, мойка в холодной бане и тревожный сон. Наутро солнце, прохладный ветерок. Низенькие маленькие платформы узкоколейки. Мы движемся по безжизненной тундре — через болото, среди низких голых холмов, меж облезлыми кустами и мокрыми камнями. Дышать трудно. Сыро. Холодно Рваными клочьями по безрадостной равнине ползет туман.

Сердце мучительно сжалось,.. Все притихли. Высунули красные носы из-под намотанных полотенец и вертят головами: неужели нам суждено жить здесь? Неужели здесь можно жить?

На этом слове мы переворачиваем страницу... И хотя текст еще не окончен, боковым зрением, увы, прочитываем: «Конец первом книги».

Как говорится, на самом интересном месте. Причем из «Нескольких штрихов к портрету Д. А. Быстролетова», на-писанных литературным редактором П. Кольцовым, не ясно, будет ли вторая книга, норильская...

Ясно, что автора воспоминаний уже давно нет с нами, что этот человек был щедро наделен талантами.

Родившись на юге, у моря, он рано заболел страстью к океанским просторам, к бушующей стихии. Учась в школе, он уже в старших классах летом работал матросом, а затем поступил з мореходное училище. Отца он не помнил, но его мать, будучи по профессии учительницей, смогла дать сыну более широкое, чем это предусматривалось школьной программой, образование, Он с детства прилично знал иностранные языки, которые, как он заметил, давались ему легко, может быть потому, что он обладал прекрасной памятью и музыкальным слухом. Во всяком случае, знание иностранных языков пригодилось ему сразу же, как он стал взрослым по закону. В 1919 г, наступил черед его призыва в армию, в деникинскую армию, которая тогда занимала юг России, в том числе и Анапу, где они жили с матерью. Договорившись с товарищами, которые были настроены так же, как он, Дмитрий Быстролетов принял участие в бунте матросов, Захватив корабль в свои руки, повстанцы увели его в один из турецких портов, Так было совершено первое заграничное путешествие. За время этой одиссеи юноша узнал все прелести жизни на самом дне капиталистического мира, почувствовал, что значит борьба  за существование, борьба за выживание. Он многое повидал, но самые яркие впечатления остались от Стамбула, откуда он и вернулся на родину, когда там укрепилась Советская власть. Поступив на службу в Красный Флот, участвовал з разгроме остатков белогвардейских банд, обратил на себя внимание командования, и оно рекомендовало его на учебу, что в дальнейшем открыло возможность заграничной работы. Особенно запомнились годы службы в советском торгпредстве в Праге, когда полпредом СССР в Чехословакии был В. А. Антонов-Овсеенко. С незначительными перерывами заграничная работа его продолжалась до 1938 года.

К этому времени он уже был доктором права и доктором медицины, написал несколько десятков полотен и множество графических работ, стал членом Союза художников. Ожидалась его персональная выставка в Москве, когда однажды ночью «черный ворон» перевернул всю его жизнь. 17 лет провел он далеко-далеко от Москвы, пройдя бесконечную цепь тюрем и лагерей, начиная от Лубянки и кончая Крайним Севером. В ходе следствия он пробовал отстаивать правду, несмотря на чудовищные истязания, которым его подвергали подручные Ежова и Берии, Поняв бессмысленность стоицизма, который вел лишь к одному — трагическому концу, он, по совету бывалых людей, пошел навстречу сверхфантастическим изобретениям своих мучителей, сам помогал им составлять чудовищные по своей нелепости версии, героем которых он себя изображал, пока не был изобретен подходящий вариант, дававший ему надежду на жизнь и на последующую борьбу вплоть до полной реабилитации...

Читатель уже знает о том, как начиналась и проходила эпопея трагического путешествия в страну ГУЛАГ, рассказанная Д. А. Быстролетовым весьма обстоятельно и искренне. Юрист, медик и художник — он старался быть предельно точным в передаче своих ощущений, без излишней драматизации, без искусственного смещения акцентов, цвета и тени, без ложной манерности и жеманства, Единственно, что он делал, это совершал отбор фактов, ибо память хранила их великое множество, и все они не могли бы уместиться на страницах рукописей, оставшихся в его письменном столе. А еще он искал точные слова, чтобы рассказать возможно понятнее читателю о том, что пришлось пережить ему и находившимся с ним советским людям на «том свете» — за колючей проволокой. Этот замысел — рассказ об увиденном в течение 17 лагерных лет, как он сам говорил, в нем зрел постепенно еще там, в «зонах», и окончательно откристаллизовался после XX съезда партии.

От амнистии он отказался, решив добиваться полной реабилитации. Более, того, был случай, когда он мог бы уйти за пределе! колючего ограждения и получить свободу, Но эта свобода означала уход в другую страну, и он отказался от такой свободы. А было это так. Однажды в сопровождении двух охранников он должен был нести мешок с провиантом из одного лагеря в другой. Незаметно путники, пройдя большое расстояние по снежной целине, сбились с пути, и когда обнаружилась ошибка, оказалось, что они находятся посреди болота, припорошенного снегом. Провалился и исчез под снежной кашей, перемешанной со льдом и грязью, шедший впереди охранник. От него остался лишь случайно не утонувший карабин. Разрядив его, второй стрелок заставил зэка нести и это почти бесполезное оружие, Через несколько шагов провалился и второй охранник. Быстролетов мог бы его спасти, но не стал, был этот охранник груб и жесток, и мстительное злорадство охватило пленника: гибель стражника открывала путь к спасению. Медленно погружаясь в ледяную жижу, охранник пробовал скинуть с себя все лишнее, чтобы удержаться на поверхности. И когда на снегу остались чернеть лишь отброшенные в сторону оружие и подсумки, пленник подобрал их и долго не мог прийти в себя, оглушенный тишиной и сознанием распахнутой воли. Первой мыслью было: бежать. Он примерно знал, где находится, и ему бы хватило продовольствия, чтобы добраться до Берингова пролива, пересечь его по льду и перебраться на Аляску, Подкрепившись провиантом из мешка, который он нес, человек стал мучительно думать, куда идти. И пошел с провиантом и оружием назад, по следам, протоптанным троими, туда, за колючую проволоку...

Рассказы о лагерной жизни должны были составить лишь часть обширного замысла, который созрел у Д. А. Быстролетова в 60-е годы.

Кольцов надеется, что записки Дмитрия Александровича Быстролетова «всколыхнут память людей, встречавшихся с ним, или их близких, и они своими свидетельствами помогут воссоздать живой облик человека, которого никогда не покидала надежда. Помогут найти его картины и рисунки, исчезнувшие после ареста, прояснить детали обширных литературных замыслов, оставшие¬ся нереализованными, творческих планов, которые роились в нем даже там, у последней черты, где человека со дня на день ожидало превращение в «лагерную пыль».

Да, пока нас подстерегало разочарование. Норильск, увиденный зорким и своеобычным взглядом, перед нами не предстал, Будем все же надеяться на новую встречу в «Кодрах» И поблагодарим журнал за прочитанное. Кстати, среди опубликованных страниц есть совершенно неожиданная, в своем роде — единственная: Быстролетов на самом первом этапе своего хождения по мукам встретил, представьте себе, бывшего начальника Норильстроя. То есть, как мы понимаем, Владимира Зосммовича Матвеева. Это произошло 18 сентября 1938 года на Лубянке.

...Меня повели по узеньким коридорчикам и сунули в небольшую камеру на четыре койки без окон. Там уже сидел стриженый мужчина в черной телогрейке, ватных брюках и грубых сапогах. Мы обменялись рукопожатием и назвали себя,

— Не слыхали моей фамилии? — удивился незнакомец. — Я — начальник строительства в Норильске. И такого города не знаете? Тоже странно! Это поселок в заполярной тундре недалеко от устья Енисея. Там строится огромный завод и при нем город на полтораста тысяч жителей. После суда вас, если не расстреляют, то могут послать туда.

— Зачем?

Незнакомец криво усмехнулся;

— Работать, милый мой иностранец. Наденете ватник и будете ломом бить вечную мерзлоту.

Я пожал плечами:

— Оставьте! Я этого не жду. У меня другие дела. Поважнее!

Незнакомец изменился в лице:

— Были, да сплыли. Всунут двадцатку и повезут на Север.

— Что значит «всунут двадцатку»?

— Дадут по суду двадцать лет срока (Тогда это был предельный срок заключения; позднее его повысили до двадцати пяти лет.).

Во мне боролись два чувства — надежда и сомнение.

— Глупости! Я не виноват! Вас арестовали и привезли сюда, вероятно, по какой-то серьезной причине, Бы и должны ожидать жестокого приговора. А у меня — другое дело: меня прокатили на «газике» из поселка Сокол до Лубянки, пуганут как следует, проверят, убедятся в моей невиновности и выпустят, В Советском Союзе не осуждают без вины. Это вам не капиталистические страны!

Мужчина в черном скрипнул зубами.

— Значит, я — виноват, а ты — нет? Собака!

Он поднялся с постели. Я тоже, Оба тяжело задышали и сжали кулаки.

— Положим, не собака, — сказал я внешне спокойно, — и не советую переходить на такой тон. За следующее оскорбление я набью вам рожу. Я — недурной боксер.

У него дрожали побелевшие губы. Я вынул пачку американских сигарет, закурил и предложил ему, Мы оба сели. Бывший начальник тяжело перевел дух.

— Знаете, что отсюда никого не выпускают? Раз вы зарубежный работник и арестованы, значит, получите расстрел или большой срок. За что? Вот за то, что были за рубежом и много знаете, Вас упрячут подальше. Бы — конченый человек! Как и я. Как тысячи и тысячи белых негров на стройке в Норильске. Тундра вас быстро отработает без расстрела. Сидите и слушайте. Вам выпало счастье — с ходу, у первой двери получить всю нужную. информацию р лагерях. При случае это спасет вам жизнь! Слушайте внимательно!

...И я курил, наблюдал за его торопливыми движениями и старался не запомнить ни одного его слова: он мешал мне думать о доме, о любимых...

Когда через год я прибыл в Норильск с максимальным сроком заключения, то готов был рвать на себе волосы от злости: увы, они были тогда уже коротко острижены... Я ничего не запомнил, упустил такой не-обыкновенный подарок судьбы.

К сожалению, это все — о Матвееве..

«Ксдры» познакомили нас с нерядовой судьбой, яркой личностью — 13 пет в разведке, знание двух десятков языков, юрист, врач, график, литера гор... Заметная фигура даже на старом норильском фоне.

Неужели никто не подскажет нам ничего нового а Быстролетове! Или найдутся еще штрихи к этому портрету!

 

Заполярная правда 08.11.1989


/Документы/Публикации/1980-е