Постоянным читателям нашей газеты хорошо знакомо имя Вилиса Карловича ТРАУБЕРГСА, по результатам недавнего анкетирования вошедшего в число самых популярных нештатных авторов «Запопярки».
По прежним публикациям мы знаем его как опытнейшего туриста, члена Норильского контрольно-спасательного отряда, по первому зову спешащего на помощь тем, кто оказался в беде... И вряд ли кто имеет представление о драматичнейших страницах биографии автора, связанной с лагерным прошлым нашего города.
Сегодня по просьбе редакции В. К. Трауберге делится с читателями своими воспоминаниями, которые он посвящает всем заключенным Норильлага, всем униженным и замученным в неволе, всем замерзшим, всем умершим от цинги и голода, всем сломленным и несломленным, живым и мертвым.
ПЕРВЫЙ РАЗ я спас человека в далеком 1950 годую Работал я тогда электриком в Рудстрое, а жил в пятнадцатом лаготделении, если только ту форму существования позволительно классифицировать как. частную разновидность жизни.
Каждое лаготделение представляло собой несколько рядов одноэтажных бараков, огороженных забором из колючей; проволоки. Это была так называемая жилая зона заключенных Кроме того, несколько лаготделении, обеспечивающих рудники рабочей силой, были огорожены еще одним общим забором. Этот забор охватывал все рудники, и территория внутри общего забора называлась рабочей зоной, или зоной РОР (рудники открытых работ). В пределах рабочей зоны заключенные передвигались относительно свободно, а часть немногочисленных вольнонаемных проживала там же, в домах с зарешеченными окнами и окованными железом дверьми. Вольнонаемные и заключенные по внешнему оформлению своих жилищ внутри этой зоны как бы поменялись местами.
Я работал в бригаде, которая должна была обеспечивать энергоснабжение основных объектов поверхности рудника 7/9, позднее переименованного в рудник «Заполярный».
Днем на строительство рудника выходило много бригад, а в ночную смену «на присмотр» трех основных объектов — управления рудника, компрессорной и ГПП-5 - чаще всего выходил один электрик.
В морозную, пуржливую ночь, когда, казалось, земля смешалась с небом, при очередной проверке прогреваемого бетона под южной стеной строящегося управления я обнаружил уже почти занесенного снегом человека. Был он в нижнем белье, солдатской шинели, без шапки, рукавиц и валенок. Лицо и конечности были обморожены. Дыхание не ощущалось, а сердце еще работало, о чем свидетельствовало состояние зрачков.
Сейчас мне трудно сказать, откуда у. меня, ослабленного цингой заключенного, взялись силы поднять с земли и взвалить себе на плечи человека, весящего, наверное, килограммов 75 (мой вес тогда был 58 кг). Ближайшее тепло — балок электриков — находилось примерно в 300-х метрах. Более трудного пути у меня не было ни до этого, ни после. Очень боялся упасть. Знал, что если упаду, то уж повторно эту ношу мне ни за что не поднять.
Проваливаясь в снежных сугробах и спотыкаясь о строительный мусор, на последнем дыхании я все же дошел до балка. Затем попросил телефонистку соединить меня с вахтой.
— Ефрейтор Вакуленко слушает.
— Это дежурный электрик из Рудстроя. Я нашел почти замерзшего человека. Ему необходима срочная медицинская помощь.
— Вы вольнонаемный?
— Нет.
— А тот тип?
— Не знаю. .
— Он еще живой?
— Да.
— Спроси!
— Он без сознания.
—.А как ты узнал,. что он ещё живой?
— По зрачкам.
—Много знаешь, потому и посадили. Тащи его на вахту!
—- Это больше километра: Я не смогу. V меня нет больше сил.
— Утром передай бригадиру, чтобы приташили!
— Утром поздно, надо сейчас, немедленно.
— ...Ты, гнида, учитель хреновый, давно на вахте не стоял? (Стояние на вахте — разновидность наказания, особо неприятная в зимнюю и летнюю комариную пору — авт.). Что ты мне мозги... морочишь?! С кем разговариваешь, мурло?
— Виноват, гражданин начальник. Исправлюсь.
— Утром чтобы тот тип лежал на вахте! Понял?
— Гражданин начальник, он в солдатской шинели, наверное, ваш сотрудник,
— В солдатской шинели? Говоришь, еще живой?
— Так точно, , гражданин начальник.
После длительной паузы на том конце проводя ответило «Ладно, заберем».
.— Гражданин начальник, его бы в тулуп завернуть и попить чего-нибудь горячего, иначе по дороге может богу душу отдать.
На том конце провода положили трубку.
Я приступил к оказанию помощи. Однако на вахте явно не спешили. За пострадавшим пришли только к утру, и двое зэков в сопровождении охранника утащили так и не очнувшегося незнакомца волоком.
Утром, как обычно, я вернулся в свое «родное» лаготделение и, наскоро проглотив свой скудный завтрак, утомленный ночными событиями, мгновенно уснул. Недолго мне пришлось поспать Чьи-то сильные руки мигом стащили меня с верхних нар, Я оглянулся, Вокруг меня стояли четверо с пиками в руках.
— Падло, зачем «мусора» спас? Братва, может быть, неделями его выслеживала, а ты,,.
Шел шестой год заключения и в блатном жаргоне я разбирался уже достаточно хорошо, во всяком случае лучше, чем в русском литературном, Я сразу понял, «падло» — это я, а «мусор» — это спасенный мною человек в солдатской шинели. Вообще под «мусором» на лагерном языке подразумевался милиционер, охранник, любой сотрудник НКВД, Кстати, в среде политзаключенных этим термином не пользовались, хотя они, безусловно, имели моральное право на ненависть к охране и персоналу надзора. Политзаключенные даже в жесточайших условиях сталинских тюрем в основном сохраняли нравственные и общечеловеческие основы. Среди политзаключенных не было воровства, драк и убийств, кроме тех, что совершались руками охраны. В целом это была сравнительно монолитная масса людей, уже тогда знавшая то, что большинство только сегодня узнает о так называемом сталинизме. Политическую монолитность этот контингент подтвердил во время восстания Норильлага в июле—августе 1953 года.
В ГУЛАГе (главное управление лагерями), конечно, знали, что политзаключенные Норильска (и, наверное, не только Норильска) в подавляющем большинстве не сломлены, не все человеческое из них вытравлено, и, полагаю, с целью довести «сталинское перевоспитание» до логического завершения практиковали периодическое смешивание, политзаключенных с уголовниками. Гулаговцы, конечно, знали, что делали. Это было нечто ужасное. Вообще, сопоставляя пережитое мною на заре моей далекой юности в двух немецких тюрьмах со сталинскими лагерями, должен сказать, что они вполне сопоставимы.
Итак, на шестом году заключения я был переведен к уголовникам и мне был задан вопрос,; зачем я спас «мусора». Приставленные к животу пики и решительные лица окруживших меня «коллег» по неволе оставляли мне ничтожные шансы на жизнь. Был ли я страшно напуган? Не думаю. К этому времени я уже успел свыкнуться с мыслью, что живым мне отсюда не выбраться. Все предыдущие годы заключения я, впрочем, как ,и мои братья по несчастью, жил чуть ли не в обнимку со смертью. Кругом гибли от голода (за исключением Норильска), холода, цинги, туберкулеза. В Дудинке видел расстрел стоящих в строю. До прибытия в Норильск, в Чердаклинских степях только за одну зиму от привезенных осенним этапом 500 человек к весне осталось 70. В Норильске было почти все то же, но только на фоне кровавых распрей между кастами уголовников. Иногда в эти распри, как в описываемом мною случае, вовлекались и некастовые элементы. Так что смерть в той обстановке была явлением достаточно обыденным. Однако умирать, естественно, не хотелось, тем более в такой глупой ситуации.
Я уже упомянул, что в рабочей зоне находились дома вольнонаемных. Так что воля, по крайней мере ее кусочек, находилась рядом, совсем рядом. До нее иногда было , всего несколько шагов. На этот кусочек воли не надо было смотреть через решетку, как в Бутырской тюрьме. Она здесь была более близкой и почти осязаемой. Иногда до нас доносились ее запахи. Чаще всего эти запахи были кулинарными, значительно реже — парфюмерными, действующими несравненно сильнее. Все это поддерживало инстинктивное желание выжить, выжить любой ценой. И где-то в глубине души, невзирая на внешнее или показное безразличие, все же теплилась какая-то надежда. Эпизодические, непрямые контакты с волей бередили годами незаживающие раны.
Стоя перед вооруженными «урками», я отчетливо понимал, что от моего ответа зависит .жизнь. А что можно было ответить? Мелькнула мысль: «Даже собаки лежащего не кусают». Сказать? Примут как оскорбление, Я, холодея, понял — нет у меня оправданий.
— Да что вы с этой сукой чикаетесь?! Мотайте кишки на пику! («Сука» — бывший «в законе» вор, перешедший на сторону лагерной администрации).
И татуированная, в сплошных якорях рука рванула мою рубашку, Обнажилась чистая, без татуировок грудь.
— Братва, он же фрайер, он ни хрена не понимает! («Фрайер» — не принадлежащий ни к одной из лагерных каст, простофиля, человек, не понимающий лагерных законов).
«Коллеги» опешили, переглянулись. Затем их предводитель, вероятно, бывший моряк, объявил мне последнее предупреждение: «Ладно, мужик, живи... пока, но если замечу еще что-нибудь, я собственноручно...». И острым концом пики, слегка касаясь кожи, очертил на моем животе окружность, которая тут же окрасилась выступившей кровью (здесь «мужик» и «фрайер» — синонимы)-
Потом, после освобождения, я встретился со спасенным мною. Это была жуткая картина: ампутированы пальцы, уши, частично нос, на щеках и губах уродливые шрамы.
Меня представили. Спасенный долго смотрел на меня безумным, пьяным взглядом, потом что-то дрогнуло в его безобразном лице, по давно немытым щекам, оставляя светлый след, покатились слезы.
— Уйди, ...благодетель!
С тех пор дилемма «спасать не спасать» для меня не пустой звук, а сложнейшая морально-этическая проблема. Годы спустя я еще раз встретился в реальной обстановке с той же проблемой и... снова потянулись бессонные ночи и кошмарные сны.
Во всех инструкциях по оказанию первой помощи написано: «Помощь, независимо от состояния пострадавшего, должна оказываться до прибытия врача». Автор этой традиционной фразы, сдается, ни разу не усомнился в правильности написанного.
А тот спасенный, как выяснилось, никогда не был сотрудником НКВД, Он тогда только что демобилизовался и„ не успев снять солдатскую шинель, приехал в Норильск к брату, который проживал в так называемом доме Румянцева, двухэтажном здании из шлакоблоков на склоне горы Рудной, над рудником «Заполярный». Ранее в этом доме размешалось рудоуправление. Остатки этого дома сохранились до сегодняшнего дня.
Как водится на Руси, братья встречу «обмыли». Показалось мало. А где взять еще? (Проблема, возникшая одновременно с появлением спиртных напитков).
Дом Румянцева находился почти в центре рабочей зоны. Купить спирт в зоне было практически невозможно. В те годы спекуляция еще не получила нынешнего размаха. За питьем надо было ехать в город, точнее — надо было спуститься на 512 ступеней по лестнице к руднику «Заполярный» и далее на редко курсирующем «воронке» в город, тогда еще числящийся поселком.
Рудник от города, если мне не изменяет память, отделяли две вахты, на которых пассажиры, разумеется, вольнонаемные, должны были выходить из «воронка», чтобы по очереди предстать перед светлые очи его величества вахтера. Провоз алкогольных напитков в рабочую зону, конечно, был запрещен. Однако ефрейтор был выше закона. При обнаружении одной бутылки она изымалась безоговорочно. Две бутылки делились пополам. Из трех бутылок изымались две. Четыре тоже делились по-братски. Его величество считал себя воплощением справедливости. Гражданин начальник не был столь глуп, как могло показаться с первого взгляда. Изымая весь провозимый спирт, он бы лишился солидного дохода, так как прекратились бы попытки провоза. Он вовсе не хотел терять клиентуру...
Было высказано предположение, что человек в солдатской шинели для гарантированного успеха подобной операции имеет наибольший шанс. К тому же он в этой компании был самым младшим. Возражений не было. Ему заказали четыре бутылки.
На обратном пути, уже на подступах к вышеупомянутой лестнице, демобилизованного солдата нагнали четверо уголовников. Они отняли у него две бутылки спирта, сняли только что купленный костюм (на пальто не хватало денег), шапку, рукавицы и валенки. Затем отвели вниз к строящемуся зданию и ударили по голове. Далее пострадавший ничего не помнил. «Урки», вероятно, полагали, что их жертву тут же занесет снегом и найдут его только весной.
Спасенный, будь ему с этого момента предоставлена возможность выбора, наверняка предпочел бы именно этот вариант...
В. ТРАУБЕРГС.
Заполярная правда 16.11.1989