Н. И. Захаренко; бывший уполномоченный особого отдела НКВД, ныне – пенсионер.
Сами знаете, какое сейчас отношение к органам. Тем более, к ГПУ, НКВД. Не хочу, например, чтобы мои соседи знали, где я раньше служил. Среди нас разные люди были. И люди, и садисты. Я человеком старался быть. Может, поэтому и уцелел в войну.
Меня и не спрашивали: хочу ли я служить в НКВД. Призвали в тридцать восьмом. Послали в пехотное училище. Учился на командира взвода. Потом чекистские курсы. Не доучили. На фронт отправили. До 1943 года служил в особом отделе. Спецзвание – младший лейтенант НКВД. Потом всех уравняли – стал просто армейским старшим лейтенантом.
Наше дело – знаменитая 58-я статья. Контрреволюция, диверсии, шпионаж. Антисоветчина. Измена Родине. Ну, это так называется. Струсил солдатик, а комиссар нам приказывает – ну-ка, ребята, разберитесь с изменником Родины! Для чего? А для того, чтобы показать, какой он сам смелый. Одного садиста помню – сам расстреливать любил. Поведёт пять-шесть человек. Руки за спиной. И – без суда и следствия… Это такой «расстрельный» взвод у нас в дивизии был. Но я там не служил. Окопник, пехота.
В сорок первом (это ошибочно думают, что со Сталинграда) заградительные роты ввели. Они проверяли погреба, хаты. Чтобы никто не остался, к немцу не перебежал. Но не думайте, что это сволочи, держиморды. Ребята хорошие. Если бы не они – у нас бы весь фронт в сорок первом разбежался. Они и держали. Сами грудью шли. Не стоит всех одной чёрной краской мазать.
А бежать – бежали. Да ещё как! Помню, как 120 человек «потерялось». Даже сибиряки оставались в оккупации, под немцем. Сообщали о них, как о погибших. Попробуй не сообщи! Покажешь беглым – тебя самого к стенке. И весь разговор.
Работали мы через осведомителей. В каждом взводе у меня «свой человек». Он сексотов вербует. Накопятся сведения – передаёт. На арест – свой план. Будто бы вызывают человека на кухню. он и рад радёшенек. Думает – повезло, живым останется. А его… И никто не знает куда подевался человек. А родным сообщают – погиб.
Резиденты наши поощрялись наградами. В представлении напишет комиссар – убил столько-то немцев. Троих – медаль. Если больше – орден. А «немцы» то – свои! Помню одно пополнение неудачное пришло. Из Средней Азии. Ещё в эшелоне организовывались, чтобы сбежать. Выдал один. Орден получил. Много народу арестовали.
Но это не главное. Главное на войне – чтобы живым остаться. Выжить. А наших людей берегли. В атаку старались не посылать – слишком ценный кадр. Перед самым наступлением вызывают их под каким-то предлогом в тыл. А там, глядишь, от его роты никого не осталось. И вне подозрений человек. В новую часть попал. Снова «работу» ведёт.
Под конец войны арестованных охранял в Люблине. Там по коридору идёшь – вопли слышно. Удары. И мат. Настоящие профессионалы работали. Следователи из Москвы. Не нам чета.
А всё от того, что на войне было страшно. Она не такая была, как в книжках пишут. Мясорубка. Идёт батальон в атаку и гибнет весь. Больше двух-трёх раз человек в атаку не ходил. Или ранен, или убит. Это Суворов уменьем воевал, а наши генералы – числом. Вот тебе деревня – штурмуй. Уложи всех, но, чтобы взял. А орден получит генерал. И не слышал я ни разу, чтобы люди «За Родину, за Сталина!» кричали. Брехня, легенда это. Что ему Сталин, если он в атаку идёт? Глянешь человеку в глаза – а они у него не видят ничего, кроме смерти. Пустые. До Сталина ли тут?
Примечание: Поначалу прочёл Николай Иванович материал, что с его слов написан, и одобрил. А потом позвонил. Рано, мол, ещё про такую правду говорить. Еле-еле уговорили. Но фамилию попросил заменить. «Не время». А имя и отчество остались. Пусть будет просто – Николай Иванович.
Красноярский железнодорожник, № 23, 9-16.06.1990.