С БОЛЬЮ СЕРДЕЧНОЙ ПИШУ Я ЭТО ПИСЬМО. Ведь ровно тридцать лет жизнь моя открыто была связан» с Красноярским краем в лесной промышленности, в области культуры, литературы, общественной деятельности. Как дороги мне были всегда Минусинск, Красноярск, Енисейск, Приангарье, вообще те безграничные просторы! И волею судьбы став в 1958 году москвичом. я неизменно с жадностью ловил сообщения о новых свершениях людей труда, науки, искусства на столь близкой мне земле, доброй ко мне и одарившей особо трогательным для меня званием почетного гражданина города Красноярска. Низкий поклон за это. В ряде книг своих я стремился так или иначе высказать душевную привязанность к Красноярску, в моем представлении— культурному- и промышленному центру Сибири, стороне большого будущего. Замечу мимоходом, что весь гонорар за художественные произведения (свыше 100 тысяч рублей), заработанный мною в Красноярске, я передал краевой научной библиотеке для создания своеобразной «Сибириады», включающей в себя все, что написано и будет написано кем-либо о Сибири. Положить в фундамент, так сказать, первый камень.
Письма друзей, читателей, поздравления из Красноярска к торжественным дням по-особому тепло волновали меня.
НО ВОТ читаю № 2 двухмесячника «Енисей» за 1989 год. Дошел до содержательной, умной, скорбно-пафосной статьи Коминта Попова «Тени прошлого взывают». Давнему красноярцу, мне в ней по-новому открылись судьбы многих хороших людей, о которых в свое время я знал лишь понаслышке. И вдруг — очень знакомое имя. Читаю об А. Т. Черкасове...
«...Послушаем Полину Дмитриевну дальше. В годы Великой Отечественной войны попал Алексей Тимофеевич вновь в Москву. Его крепко поддержали тогда как в моральном, так и в материальном смысле А. Фадеев и К. Симонов. Фадеев выдал ему писательское удостоверение с наказом — поехать в Красноярск и помочь с организацией местной писательской организации. Приехал. А здесь — снова донос, гнусные измышления о том, что он вовсе не писатель Черкасов, а какой-то проходимец, выдающий себя за такового. Сорок пять дней просидел он во внутренней тюрьме МТБ. Допросы, допросы. Пока дело не дошло до очной ставки с матерью, которая отмела все измышления. Да, не очень-то ласково встретила писательская братия Алексея Тимофеевича. А возглавлял ее в те страшные времена Сартаков». (Стр. 67).
Мне дорого честное имя А. Т. Черкасова, и я не вдаюсь в какие-либо эмпирические изыски и гадания об этом отрезке его жизненного пути. Дело в том, что тогда («в те страшные времена», то есть военную пору) ,я работал главным бухгалтером треста «Севполярлес». эвакуированного в Енисейск с первых же дней и до конца войны, и никак не мог возглавлять красноярскую «писательскую братию». Об А. Черкасове и о каком-либо поручении ему А. Фадеева там, на Севере, оторванный начисто от краевого центра, я даже и не слыхивал. И сейчас, тщетно напрягая память, пытаясь преодолеть пятидесятилетний разрыв, не могу представить, из кого же конкретно могла состоять упомянутая К. Поповым «братия». Абсолютно точно только одно: в военные годы ни одного члена Союза писателей СССР в Красноярске ещё не было. И странным становится «наказ» А. Фадеева не члену СП СССР А. Черкасову помочь (кому?) в Красноярске с организацией местной писательской организации (из нечленов СП СССР?). Оно — отделение Союза писателей — создано только в конце 1946 года, после того, как членские билеты получили И. Рождественский, Н. Устинович и С. Сартаков. Хронология, как и логика, видимо, нарушены. Но столь же видимо сделан и «мягкий» намек: Сартаков издавна, еще со времен войны занимался доносами травлей А. Черкасова, иначе — был «стукачом»...
Легко ли читать такие намеки? Но в тот миг мне, по характеру моему. подумалось: возможно, это случайно описка, в спешке не вычитанная автором гранка...
Однако, через четыре абзаца, читаю: «Однажды, уже после войны, в 1947 году, А. Черкасов поехал в Новосибирск, чтобы сдать рукопись новой книги «Сторона сибирская» в журнал «Сибирские огни». И опять его насильно отправили в психиатрическую больницу, в Томск, Этот новый арест, продолжает Полина Дмитриевна, произошел при непосредственном участии Сартакова, который привел в редакцию «Сибирских огней» генерала КГБ и, указав на Алексея Тимофеевича, сказал: «Вот это Черкасов». (Та же стр. 67).
Выходит, нет, не случайная описка, а осознанное посягательство на мою честь и достоинство гражданина.
Ошеломленный столь чудовищной неправдой, я тут же послал в Управление КГБ по Новосибирской области письмо с просьбой сообщить мне истинные данные об аресте Черкасова в 1947 году, подлинные обстоятельства, при каких это произошло, ибо я никакого отношения ни к этому, ни к каким-либо другим арестам А. Черкасова не имел, в Новосибирском управлении КГБ никогда в жизни не был. не поддерживал с ним никаких связей, в редакцию «Сибирских огней» генерала КГБ не приводил и не показывал ему пальцем на Черкасова.
И через длительное время получил категорический ответ, что после двукратной проверки в управлениях КГБ и МВД по Новосибирской области, по Томской области И в Главном ин-формационном центре МВД СССР (г. Москва) никаких сведений об А. Т. Черкасове не имеется.
Стало быть не было и ареста. И «не свадебного», увы, генерала...
Тогда я обратился к лично написанной А. Черкасовым автобиографии. В ней Алексей Тимофеевич весьма подробно сообщает об арестах 1937 и 1942 годов. Об аресте же 1947 года нет ни единого слова.
Запросил П. Д. Москвитину: подтверждает ли она свои слова, записанные К. Поповым, их точность и значение? Москвитина предпочла промолчать.
ТЕПЕРЬ о действительных моих отношениях с Алексеем Тимофеевичем. Они были совершенно нормальными при диаметрально-противоположных свойствах наших характеров. В моей памяти (а ведь более сорока лет прошло!) остался образ хорошего человека и высокоодаренного писателя, несколько нервного, экзальтированного и порой крайне резкого в своих суждениях, особенно о художественной литературе. Припоминаю, всегда интересные с ним споры. Долгие, изнурительно трудные, нооткровенные и небесполезные для обоих. Случалось, принимала в них участие и Полина Дмитриевна, чья литературная талантливость также неоспорима. Я чувствовал, Алексей Тимофеевич верит мне, разумно и взвешенно принимает мои советы. В частности, так было, когда по моей рекомендации он работал над рукописью романа «Хмель» для «Сибирских огней», где в ту пору я состоял членом редакционной коллегии.
Привожу начало его огромного письма из Новосибирска от 31 марта 1957 года: «Дорогой Сергей Венедиктович! Как видите из верхней реляции, я пребываю в град-Новосибирске. Уехал я в тот же день, как был у Вас.
Должен сказать, если бы я дождался письма из «Огней», то ни за какие коврижки не поехал бы сюда. Те пространные рецензии Коптелова и Рясинцева, какие они мне выслали только 27-го авиапочтой, наверняка взбесили бы меня. А человек я эксцентрично-темпераментный, а значит, под горячую руку могу наломать столько дров, что всемером не перетаскаешь. Полина мне вот пишет из дома, что на другой день моего отъезда пришло пространное умоляющее письмо из «Дона» с лестными для меня предложениями, а я здесь действительно успел уже подписать договор, из коего, как Вам известно, как из шлеи мерин, по собственному не сконфуженному разумению, не выпрыгнешь. Да и люди мне в «Огнях», откровенно говоря, понравились. Без претензий и предвзятости. Я тут говорил А, В. Высоцкому, если бы, мол, Сергей Венедиктович не нахваливал мне «Огни», я бы, чего доброго, и рукописи-то не послал Вам. Так что, говорю, позиция Сергея Венедиктовича оказалась в отношении меня самой дальновидной. И если ооман-де будет опубликован у Вас в «Огнях», то считайте, что Вы обязаны писателю Сартакову...».
И дальше подробнейшее изложение, какие исправления он будет делать в рукописи... «Так что Ваша речь о «сверхзадаче» с первой главы впрягается в таежную телегу... Я еще раз решил заново переплавить весь роман от аза и до ятя»...
И переплавил! Вот что существенно. Отбросив напрочь все свои прежние «вихревые» налеты в защиту «каждой запятой». Так, и только так, делают настоящие мастера.
Через три года, уже работая в Москве и- председательствуя на Приемной
комиссии Союза писателей РСФСР, мне повелось отвести жесткую критику (с позиций
морально-нравственного свойства) в адрес Черкасова со стороны влиятельных членов
этой Комиссии А. Первенцеваи А. Жарикова. Помогло мне и письмо Н. Устиновича,
избранного секретарем отделения СП СССР после моего отъезда в Москву: «...после
разговора с Черкасовым и принимая во внимание его второе заявление, в котором он
отрекается от первого, мы решили вопрос считать исчерпанным. Пусть работает.» В
итоге Черкасов был принят в Союз под реплику А. Первенцева: «Вы, Сергей
Венедиктович, взяли на себя большую ответственность, сказав, что этого уже не
повторится у него, что это прошлое». А сам Алексей Тимофеевич потом в письме ко
мне откликнулся так (2.7.1960): «...на приемной комиссии на этот раз
председательствовали Вы и по ходу заседания давали обо мне справки в
благожелательном тоне. Подобное известие меня очень удивило и тронуло. Ничего
подобного я, откровенно говоря, не ожидал... Разрешите Вас поблагодарить, Сергей
Венедиктович, за участие. С сердечным приветом от меня и Полины Дмитриевны. Ал.
Черкасов».
А вот, еще через три года, его дарственная надпись на книге: «Писателю-сибиряку
Сергею Венедиктовичу Сартакову. С благодарностью за истинно дружеские советы по
одному из давних вариантов «Хмеля», которые послужили для меня с Полиной
Дмитриевной толчком для капитальной. коренной переработки романа, в результате
чего много лет спустя вышел в свет I том «Сказаний о людях тайги». Страшно
подумать, если бы я в том, 1954 году, опубликовал тот «Хмель» книгою, я бы
запустил большущую целинную тему, к которой долгое время боялся подступиться.
Спасибо! И еще раз спасибо! 4.ХI.1963 года». Честные слова честного писателя,
человека.
Как все это соотнести со статьей «Тени прошлого взывают»? В которой, кстати (на стр. 59), есть и очень справедливые размышления: «Профессия» доносчиков приносила дивиденды, к сожалению, во все времена, некоторые успешно занимаются этим ремеслом и по сию пору. Примеров, я думаю, каждый может пои вести предостаточно. Терзает ли доносчиков по ночам совесть?». Любопытно и мне. Тревожно звучит знаменитый шукшинский вопрос: «Что с нами происходит?»
Однако, не хочу никому наклеивать ярлыков. Сверх меры их. ярлыков этих, по размашистости, вопреки истине, уже понаклеено. Хочу просто: пусть это мое письмо будет «корректурной» поправкой к интересной статье К. Попова. А ему и Полине Дмитриевне Москвитиной от души желаю доброго здоровья.
С глубоким уважением
Сергей САРТАКОВ.
Красноярский рабочий 06.02.1991