К 100-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ
Если послушать нынешних умников, которые с цирковой шустростью демонстрируют чудеса конформизма, то они вам объяснят, что Завенягин от начала до конца жил неправильно:
Пошел в большевики, хотя имел возможность стать кадетом или, на худой конец, эсером.
Воевал за красных.
Молился на Орджоникидзе
Искал понимания у Сталина.
Строил предприятия группы «А», а ие «Б».
Умудрился стать начальником Норильлага и замом Берии.
Создавал на погибель человечества Н-бомбу.
Был счастлив успехом (вместо того, чтобы застрелиться).
До самой смерти гордился принадлежностью к «авангарду народа» и не выбыл из КПСС.
Да, сын паровозного машиниста поверил Марксу и ы 16 примкнул к ленинцам (на станции Узловой, неподалеку от Тулы), прирожденный лидер, способностей необыкновенных, ума недюжинного. Ярчайшая фигура отечественной индустриализации. Чудом остался в живых. Организатор атомной промышленности СССР, человек своего времени, а во многом и будущего — как сказали бы еще недавно. Тысячи Завенягиных хватило бы, чтобы помочь народу обратиться к истинным, а не утопическим целям, избрать к ним честный, а ие преступный путь, сделать эизнь достойной человека, доброй, радостной и свободной. Даже лучше, чем которой живут на Западе и на Востоке.
Поверить сегодня в это—трудно. В том-то и трагедия: с водой выплескиваем и ребенка. Будто и не было достижений, будто и не умели собираться с силами, когда приходилось.
Норильская телестудия даже получила письмо, содержащее не только прямые доказательства нашей массовой исторической безграмотности, но и предложение — ироническое — присвоить Дудинскому порту имя Л. П. Берии, коль Норильский комбинат до сих пор именует себя Завенягинским.
Жертвой в прямом смысле Завеиягин не был — только как частичка, атом своего народа. Но и к бериевскому палачеству никакого отношения не имеет. Написать об этом я посчитал своей обязанностью, тем более, что 14 апреля — день 90-летия Авраамия Павловича. Он увидел свет в первую весну XX века и, хоть прожил чуть более половины его, вобрал в себя многие боли и болезни столетия, а а чем-то возвышается над ним, будет долго виден издалека как личность на все времена. Кое-что, и немало, я считаю, до сих пор скрыто от нас условностями, продолжающейся секретностью, окружающей главное дело жизни Завенягина. Что ж, подождем, ждали больше: до недавнего времени нам позволялось произносить лишь имя Курчатова (на тему о создании атомных бомб и промышленности). Постепенно из тени выходят все новые и новые фигуры. Уверен, кому-то есть что сказать и на тему «Завенягин и Королев».
В очерке на 2-й стр. сегодняшнего номера освещены лишь две стороны этой многогранной личности.
А. ЛЬВОВ.
Зубр
был в восторгеВОТ ЧТО ПИСАЛ о Завенягине Дании л Гранин (в «Зубре»): — ...Относительно его (Зубра—- А. Л.) возникало много вопросов, выяснить их было нелегко. На его счастье, сообщение о его аресте дошло до 3авенягина. Авраамий Павлович Завенягин, легендарный директор Магнитки, строитель Норильского комбината, был к тому времени заместителем наркома внутренних дел. Он курировал некоторые вопросы советской науки. Приехал он на фронт не случайно — наши физики интересовались немецкими проектами. Один из них был связан с проблемой биологической защиты.
Когда Завенягин, посетив Бух (берлинский пригород, где жил и работал Зубр. — А. Л.), познакомился с Зубром, ОН БЕЗОШИБОЧНО ОЦЕНИЛ значимость этого человека, ценность его работ и всего коллектива лаборатории, что досталась нам в полном составе, в целости и сохранности (благодаря стараниям Тимофеева той весной 1945 года - А. Л.). Зубр развивал перед ним идеи о том, что нужно восстанавливать советскую генетику, но Завенягин тактично сводил разговор к более насущной проблеме — атомной. Судя по дальнейшему, на Завенягина произвела впечатление натуральность этого человека, без малейшей примеси каких-либо хитростей или личных соображений. ЛУЧШЕ ДРУГИХ ЗАВЕНЯГИН МОГ ПОНЯТЬ ИСТОРИЮ С ЕГО НЕВОЗВРАЩЕНИЕМ НА РОДИНУ В 1937 ГОДУ. Тем более заслуживало уважения то, что ой остался, ожидая, прихода нашей армии. оставил Риля (друг, тезка и одногодок Зубра, из прибалтийских немцев, физик, химик, радиолог, организатор урановой промышленности; с 1945 года работал в СССР— А. Л.), своих сотрудников. Не сомневаясь, Зввеиягин поручил Тимофееву руководить институтом, пока не решится вопрос об их переезде в Союз. Репутация Тимофеева, очевидно, не вызывала у Завенягина никаких возражений.
ЗУБР БЫЛ В ВОСТОРГЕ ОТ БЕСЕД С НИМ. Человек этот ему чрезвычайно понравился. Это. совпадает с мнением многих физиков, которые работали с Завеиягииым в те трудные годы.
Прерву мл время гранинское повествование. Все здесь подчеркнутое выделено мной. «Лучше других Завенягин мог понять...». Не знаю, что имел в виду автор. То ли особую компетентность замминистра, то ли его человеческие качества. Не исключаю, что Д. А. Гранин знает и то, на чем я хочу остановить ваше внимание, но он посчитал необязательным расшифровывать, почему Л. П. мог понять... лучше других,.. одну из многих историй 1937 года.
Я хочу сказать, что Завенягин действительно мог понять многих обиженных, преследуемых и сломленных, многих, кому не доверяли, кого «не выпускали» или «не впускали», потому что на себе прочувствовал все это — от обиды до холодка под сердцем а ожидании стука в дверь... Внешне он держался достаточно уверенно — даже в те дни, когда ходил, что называется, по краю собственной могилы.
НЕТ, ВСЕГО я не знаю, и даже не держал в руках «Дела Завенягина». Но он-то держал, листал, читал, ужасался — и тому, что написано, и еще больше, увидев подписи под доносами (или выбитыми показаниями?). Мы, кстати, никогда уже не узнаем, зачем ему предложили познакомиться с «компроматом» (чтобы продемонстрировать: дружество или чтобы сделать «шелковым»).
В любом случае сегодня нам ведомо немало. Был Завенягин делегатом XVII съезда ВКП(б)? Из каждых пяти делегатов четверо —- репрессированы . еще до 1940 года... Кто назначил Завенягина, выпускника Горной академии, директором «Гипромеза»? Магнитки? выдвинул в замнаркомы?—Орджоникидзе. Из выдвиженцев Серго, из его ближайшего окружения, уничтожены почти все. Завенягин никогда не скрывал своего отношения к нему — Серго был примером самоотверженности, требовательности, доброты, гуманности. Даже строптивости, когда на то были существенные причины...
Еще один свет в окне — Каминский, Григории Наумович. Всего на шесть лет старше Авраамия, один из руководителей- борьбы за установление советской власти в Туле. Завенягин считал его «вторым отцом» —того самого Каминского, члена ЦИК СССР с 1925 года, наркома здравоохранения, который решился (с трибуны закрытого Пленума ЦК) высказать в глаза Сталину точные .и резкие слова неприятия его действий, возмутительного присвоения себе «прав» энкаведистами...
Только имея в друзьях Орджоникидзе и Каминского, не попасть ни в один из четырехсот (!) списков руководителей, подлежащих ликвидации, подготовленных . наркомом Ежовым, —- трудно такое представить. Но и этой «чистой теории» — мало.
Застрелился — в январе 1935 года — первый секретарь Магнитогорского горкома партии Виссарион Ломинадзе. Другом Завенягину он не был, наоборот, они не находили общего языка. Ломинадзе объявлен врагом народа. Начальник Магнитки организует его торжественные похороны и хлопочет о памятнике...
Зато новый первый секретарь—Рафаэль Хитаров — человек, близкий Завенягину по духу, по интересам, «по Орджоникидзе» (тоже выдвиженец и любимец . Серго)., Одногодок, талантище, правдолюб, защитник невинно пострадавших.». Когда Завенягина переведут в Москву, Хитарова — в Челябинск, в обком. И расстреляют. А «вины» друга потянутся и за A. П.
Но он еще оставался на Магнитке, кои¬да о нем на пленуме горкома, и не раз, говорили, что, как коростами, оброс /врагами народа. Сотрудник многотиражки возмущался: «Дальше разговоров о вредительских методах строительства дело не идет... Если бы этот материал был вовремя отослан в Москву, Завенягин не прошел бы в депутаты Верховного Совета...».
Не исключено. Это еще Хитаров убирал материалы под сукно, А Орджоникидзе (можете не соглашаться, но у меня такая мысль появилась) «убрал» подальше от этих дел — и поближе л себе, под свое крыло, — Завенягина: в магнитогорской сгустившейся атмосфере засверкали над головой Завенягина молнии. Возможно, Серго верил, что удастся его спасти в Москве. Не спас и себя.
Завенягин своего учителя и покровителя в живых не застал. Проработав с полгода, навсегда исчез и вновь назначенный нарком тяжелой промышленности В. И. Межлаук (Валерий Иванович расстрелян в 1938 году, в июле, когда Завенягин уже работал в Норильске). А а кабинете Орджоникидзе-Межлаука появился Каганович, одна из самых страшных фигур, окружавших Сталина.
«Магнит Метростроя», «Первый прораб», «Железный нарком» против бывщего начальника Магнитки, На эту тему обычно писали о глухой недоброжелательности, несдержанности, особой раздражительности наркома в отношении к своему первому заму, о постоянно высказываемых (на людях) претензиях. Мне кажется, дело прежде всего в независимом поведении Завенягина, подчеркнуто независимом от мнения и поведения его непосредственного руководителя. Посчитать, что Завенягиным руководила антипатия, плохо им скрываемая, — значит, недооценивать его жизненный опыт, дипломатические навыки, умение брать себя в руки и сдерживать эмоции. Хорошо знавшие его свидетельствуют о противоположном.
Он был человек жесткого времени, жесткого склада и совершенно чужд жалости к противникам. Игнорировать общепринятые методы избавления от неугодных он вряд ли мог. Меня покоробил рассказ посвященного о том, как Завенягин — помректора академии — рекомендовал (по секрету) завалить на экзаменах сторонников Каменева-Зиновьева — и добился своего... Вас тоже смущает эта история? Но ведь наша с вами позиция — 1991 года, а значит, страдает элементарным чистоплюйством: нет ничего проще укорять а том, в чем себя не обвинишь... А попробуйте-ка встать на место Завенягина и взглянуть его глазами на идейного врага?..
Каганович не был его идейным врагом. Но, приходит в голову, Завенягину многое мешало воспринимать наркома идейно близким: вряд ли ом мог: избежать постоянного сравнения с Орджоникидзе, к требованиям, а то и в «правилам игры» которого привык: Каганович был слишком властолюбив и не терпел «несанкционированной» самостоятельности подчиненных. И т. д. Знал ли Завенягин. что подпись непосредственного начальника была на многих документах, определявших судьбы. а то и просто под смертными приговорами? Скорее всего — знал: по крайней мере, о какой-то части расправ с неугодными не знать не мог (если ему самому предлагалось «завизировать» арест академика И. М. Губкина, бывшего ректора Горной академии).
Да, безусловно, беспринципность и «готовность на все» отвращала Завенягина и Каганович чувствовал чужеродность своего зама — полностью доверить ему нарком не мог. А при такой власти и таких возможностях, как у члена Политбюро с 1926 г., нетрудно предположить импульсы к подготовке «дела Завенягина ».
Известно, была опасность, что назначенный к черту на кулички, в Норильск, которого еще не существовало, руководителем едва теплившейся стройки, мог «не доехать» до Дудинки или даже до Красноярска. Такие случаи с получившими назначение происходили, и Завенягин о них знал. На этот раз сценарий был другим: пусть покажет, на что способен, «а там — посмотрим».
ОН С ПЕРВЫХ дней показал себя здесь сильным и опытным руководителем, не позволяя усомниться в решительном настрое и намерениях в самое короткое время пустить малый металлургический, получить первый металл, наладить на месте проектирование, избавленное от ущербных целей,— и т. д., и т. д., от решения задач, связанных с климатом, заносами, мерзлотой, до расстановки и «завоза» кадров...
И с первых же дней не мог не почувствовать (а худшие опасения быстро подтвердились) постоянную 'слежку за собой. Не в примитивном смысле — куда пошел, что сказал — хоть и приходилось заботиться о каждом произнесенном на людях слове. Но речь и не о безобидном взгляде с прищуром: каждый его шаг (маневр, инициатива, вольность) становился известен в Москве. Не только в главном управлении горно- металлургических предприятий - я, правда, не знаю, с какого года оно называлось именно так. Не только в ГУЛАГе.
Начальник оперативно-чекистского отдела недолго играл в ,прятки, вышел из тени (а как иначе в условиях поселкового Норильска!) и открыто обвинил начальника стройки комбината (хорошо знал, бестия, что — опальный) в симпатиях к врагам и прочих «вражеских» наклонностях. Дело дошло до открытой схватки, разбирательстве в столице с приглашением сторон: Илюшенко против Завенягина.
Если бы Илюшенко И. И. был частным лицом — какой это противник Завенягина, который еще в молодости опротестовывал решения Л. Д. Троцкого... Но И. И. И. представлял грозную силу, что таилась в тени, а выползая на свет, пригвождала на месте гипнотическим, парализующим взглядом.
Противник, однако, был повергнут. Он и его соратники еще не раз пытались «обуздать» А. П., предпринимали попытку за попыткой, но до пыток дело не дошло: так и не оправились от поражения. Иначе Завенягин уже никогда бы не поднялся, а норильская строка биографии стала последней.
Не стала.
Несколько лет назад в очерке «Тысяча дней одной жизни», посвященном работе А. П. в Норильске, я приводил много документов того периода и повторяться не буду. К тому же достаточно известно, чем славен, кем был для Норильска Завенягин. Но если назвать главное, то: он спас сотни и опосредованно — тысячи людей. Критики этого тезисе доказывают: «Так ведь он же думал но столько о других, сколько о себе. Не сохранил бы «контингент», необходимый для выполнения «заданий правительства», сам потерял бы голову...». В этом есть доля истины, но не более того. Он видел в заключенных людей, а не только рабочую силу, и его пример не оказался незамеченным. Другие обходились бы минимальными «мерами чуткости», он делал все возможное, подчас вызывая огонь на себя за перерасход добросердечия.
Я понимаю, верить на слово трудно, да и надоело (не без оснований). По этому обращаюсь за примерами из писем, полученных за последние годы.
В. В. Баранов (Дивногорск) видел все и вынес все: Соловки (СТОН), этапы, норильскую шахту.
— В нашем этапе из соловецкой тюрьмы было немало людей преклонного возраста, а среди них — интеллигентов, не знающих физического труда, для этих бедолаг (какое точное слово, нарочно — не придумаешь: набедовался в лагере!-— A. JI.) лагерный труд был. непосилен. Если попал в бригаду, например, в шахте грузить лопатой уголь, или откатывать вагонетки, а сил нет, и никто за тебя эту работу делать не будет (всякому только до себя), — человек доходит. Сейчас не помню имена несчастных, но немало их погибло в первый год пребывания в Норильлаге. Только попавшие на глаза А. П. Завенягииу... смогли уцелеть.
Скромный успех? Конечно. Но и он дорогого стоит.
Продолжу цитату из Василия Васильевича Баранова. Встреча с Завенягиным, октябрь 1940 года, ночь.
— Удивительный был человек! Поздоровался, сел с нами у костра, разговаривал не как снисходительный вельможа, а как товарищ по общему труду. О чем говорил, не помню. Но .какая непосредственность в общении, простота, никакой заносчивости. И мы. зэки, разговаривали с ним без заискивания, обращаясь «Абрам Палыч», он даже не находил нужным поправить, много позже я прочел его имя —. Авраамий. Впоследствии, в лаготделении, мне пришлось общаться с товарищами, работавшими в геологическом управлении, бывавшими в управлении комбината. Они подчеркивали доступность, демокpaтичность А. П. Для него не имело значения на работе, кто ты, вольный или зэк. Он создавал вокруг себя атмосферу товарищества по труду и считал себя членом коллектива...
Какое начальничек? Какое хитрец?.. Интересно, куда перевелись такие «хитрецы», о которых вот так бы вспоминали через полвека!
Л А. Пода, Кисловодск (Бутырки, Таганка, этапы, трюм баржи, общие работы —- кирпзавод):
— С Завенягиным познакомился в 1940 году на второй опереди ВЗС-2, куда меня перевели прорабом. Комбинат остро нуждался в энергии, А. П. приезжал почти ежедневно, в 18 часов, и, обходя стройку, спрашивал , у меня, чем помочь и как ускорить работы.
Однажды, когда я сидел выпиской нарядов, рабочий случайно .кайлом повредил кабель, питающий промплощадку. Цеха остановились, и через 20 минут меня увезли в подвал 1-го отдела. Ночной допрос. На допросе я понял, что произошло, Но, конечно, уверить следователя п том, что я ничего не знал, было невозможно. «Диверсанта» снова водворили в темный подпил. А утром f вызывают к начальнику отдела. Там — Завенягин. (Видимо, рабочие ему рассказали об аресте прораба). Нервно ходит по кабинету. Увидел меня. Спокойно сказал: «Идите в машину». Привёз на стройку: «Напортил — надо исправлять. Работать всю ночь, но чтобы к утру...». К утру аварию ликвидировали.
А в 1943 году (А. П. работал в Москве, но комбинат не забывал) я был начальником стройучастка на руднике 3/6. Объезжая стройки, А. П. побывал и у нас. Ему понравился входной портал рудника, похвалил и уехал. А через день, 18 октября, усадил меня в машину, привез в контору начальника «Горстроя» и в кабинете т. Консулова сказал: «Вот вам новый главный инженер». С тех пор 16 лет я проработал на строительстве города.
Эти эпизоды, может быть, вам пригодятся^ для полноты характеристики т. Завенягина, этого несомненно выдающегося государственного деятеля.
Спасибо, Леонид Артемьевич.
Яркий рассказ еще одного «контрреволюционера», Акима Ивановиче Ковалишина, более известен, т. к. написан давно. (Недавно киевлянин, по нашей просьбе, продолжил свои воспоминания). Эпизод тоже относится к сороковому году. В марте Завенягин был в Дудинке, и оттуда хотел выяснить состояние дел на участке Тундра—Амбарная, где около тысячи заключенных из Норильска пытались откопать пути. Снег слежался так, что его пришлось рубить, пилить и взрывать.
— К телефону вызвали уполномоченного по снегоборьбе. Слышимость была плохая, и мне пришлось быть посредником при переговорах.
Завенягин: «Спросите, как у него дела. Когда Откроют путь, как чувствуют себя?»
Уполномоченный: «Работают второй день без отдыха и горячей пищи. Нет ни угля, ни дров».
— Спросите, что он думает делать...
— Будем, работать до цонца!
— До какого конца?
— До полной победы.
— Перелайте ему, что людей надо сперва накормить и обогреть, а уж по¬том говорить о победе. Для обогрева помещения и приготовления пиши разрешаю спилить несколько телеграфных столбов. Только не подряд, а через один.
Выслушав распоряжение, уполномоченный просил передать, что без письменного указания спиливать столбы не будет: это может быть истолковано как вредительство.
Завенягин: «А так относиться к людям — не вредительство? Передайте: жалея телеграфные столбы, он сам превращается в бездушный столб».
С удовольствием и почтя по слогам, предельно ясно я повторил слова Завенягина.
...Несколько столбов спилили. Уполномоченный во вредительстве обвинен не был.
ПЕРЕВОД Завенягина а Москву норильчане восприняли как неожиданность. Существует две версии, достаточно правдоподобных. Первая: Сталину показалось, что трехлетнего срока пребывания Завенягина в местах, ему, Сталину, хорошо известных (по курейской ссылке) вполне достаточно. Кстати, безусловно доложили ему об усилиях Завенягина по увековечению домика на высоком берегу Енисея, но не будем считать Сталина столь легко поддающимся на подобные сантименты. Просто понимал подвластные Завенягину масштабы деятельности, а область приложения сил назначил сам. Вполне вероятно и предположение (мнение), высказываемое С. М. Карпачевой: рядом с Берией Сталину надо было иметь «противовес». Да, очень разные, не сговорятся —- тем лучше!
Вторая версия первую не исключает. Якобы И. Тевосян, друг Завенягина еще по МГА. чтобы, с одной стороны, помочь А. Л. вернуться. а с другой — выиграть к самому, обратился к коллеге-наркому: «Лаврентий Павлович. отпусти ко мне замом Завенягина». И ответом было: «Он нам самим иужен». Вполне реально. если Сталин к этому времени объявил о своем отношении к А. П. (В личной преданности Завенягина Стадии не сомневался. видимо, с апреля 1930 года, когда в личной беседе А. П. удалось объясниться и оказаться понятым).
Мы немногое знаем о работе Завенягина в годы войны. Знаем, что несколько раз прилетал в Норильск, продолжал шефствовать над комбинатом, держал в поле своего зрения все технологические новшества, разрабатывал стратегию дальнейшего освоения нашего Севера — и не упускал из виду деталей генплана города, для которого сам выбрал площадку. Называл себя «болельщиком Норильска», не отказывал хорошо знакомым норильчанам в личных просьбах, устройстве «на материке» списанных врачами (не говоря уж о тех, кто ему был нужен как специалист).
Ясно, что ответственность Завенягина после Норильска возросла многократно, а роль его в качестве руководителя всей промышленности, подведомственной НКВД, была исключительной. Собственно, гадать не приходится: в докладе к 45-летию Победы М. С. Горбачев называет девять фамилий крупнейших организаторов индустрии, работавшей на войну. По алфавиту: Ванников. Вознесенский, Зальцман, Завенягин... Дальше в этом списке —- Косыгин.
Хочу обратить ваше внимание: Б. Л. Ванникова возвращали в жизнь, прямо в кабинет Сталина, из тюрьмы; И. А. Вознесенского расстреляли... Т. е. и здесь, в столице, А П. ходил по острию ножа. Только представить: 12 лет быть номинально — в подчинении Берии...
У Завенягина с молодых лет врачи находили стенокардию. Для меня загадка, как он мог прожить с больным сердцем почти до 55-лети я с такими нагрузками и такими стрессами. Чего ему стоило отлучение от Наркомтяжпрома? Чтение собственного «деле»? Постоянные вызовы в кабинет Берии и объяснения с ним? Да вот хотя бы такие несколько минут: Завенягин с Васиным и Шаройко «Красной стрелой» едут в Питер, в СНОП. Посреди пути, а значит, и ночи, в купе врываются (1939 год) добры молодцы, берут Завенягина под микитки, «ссаживают» на перрон и сообщают по спецсвязи из уютной комнаты вокзала станции Бологое: «Взяли!». И только тогда выслушавший этот рапорт замнаркома Чернышев спохватывается, что не сказал, а чем дело: «Срочно к Сталину».
...Ловлю себя на противоречии: не до конце верю официальному сообщению о причине смерти Завенягина. Ну, во-первых, потому, что из уст близкого товарища его, А. Е. Воронцова, слышал: «Он, конечно, переоблучился. Не мог не схватить лишней дозы». Во вторых, судите сами: предшественник Завенягина на посту министра средмаша В. А, Малышев умер через 50 дней после А. П. и в том же возрасте — совладение? Только двумя годами длиннее оказалась жизнь И. В. Курчатова...
А теперь перечитайте воспоминания А. Д. Сахарова об испытаниях «изделия» 22 ноября 1955 года в районе Семипалатинска...
Как выходят из штаба маршал Неделин, Курчатов, Завенягин растирает огромную шишку на лысой голове. Он «выглядел возбужденным, как все, и счастливым. Хотя он этого и не знал еще, это был апогей его карьеры — через полтора-два года (примерно) он умер... сердечный приступ...».
Андрей Дмитриевич имел право иа эту приблизительность, но факты и цифры действительно не точны. Завенягин умер через год, 1 месяц и 1 неделю, но успел стать заместителем Председателя Совета Министров СССР и членом ЦК, Думаю, у нас есть основания предполагать, что, не остановись его сердце так рано, выбор главы правительства между кандидатурами Завенягина и Косыгина, мог оказаться любым. А Хрущев не забывал, что А. П. начинал, как и он сам, в Юзовке, земляк,..
Как много удалось Авраамию Павловичу на белом свете! Партработа в условиях военных действий, журналистика (редактор и публицист!), металлургия — черная и цветная, проектное дело, строительство,.. Но справедливости ради отметим, что три с половиной года на Магнитке или три — а Норильске ие стали главными в его жизни. Этапы , да, но. не гневные и не звездные. Звездным - ибо он принес Зеаеиягину наивысшее удовлетворение сделанным, ощущение исполненного долга, а не только Звезды Героя, — стал последний этап. От организации сверхсекретного Первого Главного Управления (ПГУ) СМ СССР — и до конца.
ПРИ ПОСТУПЛЕНИИ в Московскую горную на вопрос «Ваше отношение к Советской власти?» Завенягин, единственный .из абитуриентов, ответил: «Готов лечь костьми». Он любил слово, умел с ним обращаться, знал цену слову. В данном случае автор клятвы жизнью доказал, что — да, готов. Лег костьми, но выполнил миссию, возложенную на него историей.
Завенягин с головой ушел в дело, новое для себя, для страны, для века, еще во время войны. Научная сторона вопроса была за И. Курчатовым, Завенягин и Ванников должны были обеспечить ученым все необходимое: условия, инженерные и рабочие кадры, оборудование, разработку самых современных технологий... Впрочем, список необходимого расширялся ежедневно.
Как и где искать и готовить работничков? Опираться на физиков? Доучивать и переучивать старшекурсников? Узких специалистов делать многопрофильными (с главной проблемой стыкуются все области науки и техники)?... Постепенно Завенягин с Курчатовым пришли к выводам: кроме физиков, нужны физики-инженеры и ученые, умеющие управлять будущими установками; нужны специалисты профиля, который еще не определился: они будут управлять процессами, еще не существующими; нужны строители и эксплуатационники особого типа промпредприятий, конструкторы механизмов, управляемых дистанционно и автоматами. К примеру, плутониевый завод, по мысли академика В. Г. Хлопина, директора Радиевого института, и ремонтировать будут соответствующим образом настроенные автоматы...
— Мне. было легко работать с Ванниковым и Завенягиным, — пишет членкор В. С. Емельянов, которому раньше других удалось пробить брешь в стене секретности, окружавшей тему. Кстати, ею же, стеной, объясняется до сих пор ограниченная известность названных выше.
— Мы понимали друг друга с полуслова, действовали, как говорится, не вглядываясь назад. Ванников к Завенягин быстро установили контакт с выдающимися учеными страны и. сразу сумели завоевать их доверие. Они были разными по характеру и методам морального .воздействия на людей. Но и тот и другой умели находить пути к сердцам и зажечь их жаждой, творческой, напряженной деятельности.
Перечитываю книгу Емельянова «С чего началось» и обращаю внимание на такой эпизод: автор приносит Завенягину (поздно ночью) в стаканчике с притертой пробкой шарик плутония. Тот рассматривает, «А ты уверен, что это плутоний?.. А может быть, это еще что-то?»!
1949 год. Семь лет назад, получив из Норильска квадратик от разрубленного никелевого катода, он спросил точно так же: «А вы уверены, что это чистый никель? Пусть-ка отправят тонну в уральскую лабораторию».
Получается своеобразная диаграмма-иллюстрация восхождения — металлургии и Завенягина. Железо — никель — плутоний. От металла, известного древним людям, до несуществующего в природе. От простого к сложному, от сложного — к сложнейшему.
Между прочим,аналитик по складу ума и революционер по духу вполне уживались в этой личности, подчас противоречивой —- и редкостно гармоничной.
Курчатов у Завенягина в кабинете (свидетельствует Емельянов). По существу в эти минуты рождался будущий МИФИ, инженерно-физический. Авраамий Павлович разграфил лист и в клеточки записывает цифры: сколько специалистов необходимо по каждой из новых специальностей. Стараясь уяснить, что должны знать будущие выпускники, . Завенягин дошел до, как теперь говорят, нештатной ситуации (того, что так и не знала дежурная смена ЧАЭ в ночь на 26 апреля много лет спустя). Курчатов хотел отшутиться: ^«Вы, как следователь по особо важным делам, не спрашиваете, а допрашиваете».
И услышал абсолютно серьезный ответ:
— ...Мы должны предусмотреть все... Существующие производства в своем развитии шли от простого к сложному. Мы же должны сразу, начинать с невероятно сложного. Когда мы полностью овладеем этими процессами, мы, видимо, будем, их упрощать.
Это был не только инженер и руководитель, но философ и гуманист с погонами НКВД\ Пусть — исключение, но вдохновляющий пример того, что можно сохранить человечность даже в рамках бесчеловечной системы.
Эти строчки — один из ответов на вопросы, как Завенягин стал свидетелем на суде над Берией и его подручными и почему именно А. П. оказался у истоков «среднего машиностроения».
ЧУДО БЫЛО лишь в том, что он уцелел, живя под постоянным «присмотром» и «просмотром» — лет двадцать. Нет, почему же? Ровно 22, от дня убийства Кирова до последней минуты, «С волками жить...». Должен был, обязан был время от времени надевать волчью шкуру!
Надевал.
Из выступления Завенягина на совещании актива Норильстроя 4 мая 1940 года:
— За первый квартал 1940 года мы выполнили только 10 процентов годового плана.
На пальник Жилстроя-1 тов Ершов, человек бывалый, апрельский план выполнил только иа 20 процентов. А тов. Рознатовский, начальник Жилстроя-2, — на 25 процентов.
Что же мне сказать строителю, который выполняет план на 25 процентов? Надо ему содрать с себя костюм и подставить соответствующее место. Надо сказать, что негодные работники заслуживают самой суровой кары...
Желдорстрой выполнил план иа 50 процентов. ТЭЦ —на50. Дорстрой - на 13 процентов...
Надо всем вам. дорогие товарищи, идти под суд. Это в серьезно говорю.
Я остаюсь пока еще либеральным и могу выступать с этой трибуны и говорить с вами. Это большой морализм с моей стороны.
Я думаю, что и товарищ Зарапетян понимает. что его положение ие лучше. И товарищ Селиванов недавно разбирался по этим вопросам. И у вас, товарищ Вихрев, беспечность продолжается, вы же не настроены дать руду Норильскому комбинату. Это очень опасная дорожи для беспартийного большевика, товарищ Вихрев! Эта дорожка может привести вас к плачевному положению.
Но не один товарищ Вихров в таком положении. В гаком же положении товарищ Баскаев. Meталлургический завод сидит без руды, потому что товарищ Баскаев ие борется план. Это — опасная дорожка для товарища Баскаева.
Н товарищ Дубровский - главный инженер эксплутации, страдает беспечностью, остается безучастным свидетелем. Он оказался не на высоте, и щадить его нельзя.
... Наряду с приказом. который Берия подписал о работе Норильского комбината, товарищ Берия счел необходимым обратиться к нам со специальным письмом, которое я сейчас зачитаю,..
Впечатляет? Все названные такое мы были помнить до гробовой доски.
Не помнят. Я говорил почти со всеми. 3. П. Зарапетян, Л. А. Савва,, И.К. Перфилов, М. Б. Иоффе, К. Д, Баскаев еще живы, недавно умер Ершов, только что ушел Рознатовский Николай Hиколаевич, который был рядом с А. П., когда тот махнул рукой: «Здесь будет город заложен.Именно здесь. Другие площадки конкурса не выдерживают».
В чем же феномен «беспамятства» не знаю, но все, как одни, отвечают: «Не было такого». Я со стариками спорил, но уверен, что стенограмма» - не фальшивка. Знали уже Завенягина настолько, что не верили угрозам? Да нет, он бывал очень жестким. Значит, это произносилось, исполнялось так, что дрожи никто не испытал. А документ для отчетности остался: нагнал страху, подшивайте, кому надо.
Да, но расстрелы при Завенягине в Норильлаге были? Были. Всевластным он не был. Отменить приговор не мог. к внутрилагерным событиям постоянного отношения не имел. Выгораживаю? Зачем же! Вот книга приказов. Все «специфические» подписал отвечающий за лагерь С. Я. Вершинин.
Не пытаюсь ли я написать Завенягина «чистеньким»? Не был таким и быть не мог. Как и мы с вами — даже столько лет спустя. Но кому-то судьба благоволила и не потребовала служения «в органах», а если бы потребовала?
То, что Завенягин мог, — делал, других (В. С. Зверева) учил: «Надо спасти человека, — скажи, что без него не можешь построить Норильск. А так глядишь, удастся к нему и семью привезти».
Совсем коротко говоря, повторим слова Зубра: «Он здорово тянул. Вокруг него собиралось много хороших людей сравнительно малое количество сволочи. Вот этим он и был замечателен. Завенягин был не только умница, прекрасный, непосредственный и хороший человек».
Кто читал «Зубра», тот знает, что герой делил людей на хороших, очень хороших, замечательных, весьма замечательных и совершенно замечательных. К последним он относил одного — Владимира Ивановича Вернадского: «сволочи вокруг него не было, не приживались».
Похоже на то, что Зубр их ставил на соседние ступеньки — Вернадского Завенягина. Или даже рядом: не мог не понимать. что от «сравнительно малого количества сволочи» по собственному желанию А. П. избавиться не мог.
Времена не выбирают. «В те времена, — пишет Гранин, — только физики-атомщики успели раскрепоститься... Пригрели у себя опальных генетиков, страшно пререкались с министерским начальством...царствующая фамилия науки, им тогда все дозволялось, с ними нянчились, они «ковали атомныйщит», как любили тогда выражаться.
Завенягинский почерк. Опять хитрость, опять «для дела»? или это и есть его суть, человека, опередившего время?
Думаю — суть. Вот почему его вседа тянуло к молодежи и всегда он двигал ее иа передовые посты. Вот почему делал все возможное, чтобы «расковать» умы. и сердца. Для дела!
3АКОНЧИТЬ ХОЧУ собственным впечатлением от опубликованного текста выступления А. П. на закрытом Пленуме ЦК КПСС в мюле 1953 года — в связи с арестом Берии.
Признаюсь, я боялся этих страниц стенограммы, еще недавно строго секретной. Неужели Завенягин повторил и поддержал выдвинутое обвинение в посредничестве империализму? Читал внимательно: «...подлец, презирал людей и в этом презрении оказался слепцом, считал всех за простаков, которых может в любой момент взять в кулак, слепой баран (даже так? — А. Л.), авантюрист, высокомерен. бесцеремонен, оскорбительно груб, поражал негосударственный подход (примеры приведены — А. Л.), ничего партийного, ничего святого (подчеркнуто мной — A. J1.). подавлял инициативу, любимое выражение, — «изобретатель нашелся!», туповат (с чем не согласился А. А. Андреев, но каждый судит по себе — A. J1.), отчаянный бюрократ, самонадеян; демагогичен, «человек, который не уважает других людей, сам недостоин уважения в довер ия партии, прохвост...».
Что говорить, слепой баран и прохвост слегка шокируют (сегодня). Не интеллигентно. Трибуна, правда, не Дворянского собрания. Да и, признаемся, сам А. П. отнюдь не либерал-демократ.
Но нет «агента империализма» (как устах В. И. Молотове). Нет «преступных планов против партии и государства» (К. Е. Ворошилов): не мог негодяй отделять себя от государства, наверное, считал, что оно — это он; карьерист, авантюрист, мерзавец — безусловно — «политический враг международного масштаба» и «не одиночка»? «Возможно, на него делали ставку и как на диктатора фашистского типа», «вытянуть все жилы» (из этого мерзавца (Андреев А. А.)! «Его арест —очень серьезное поражение лагеря империалистов» (??), «история никогда не забудет этого подвига тт. Маленкова, Ххрущева, Молотова и Булганина!». ( Тевосян).
Боже, сколько глупостей произнесено за закрытыми дверями под продолжительные аплодисменты! Наверное, хлопал и А. П. — иначе было нельзя, опускаться ниже возможного уровня себе не позволил.
...Берия и Завенягин вступили в партию одновременно — в 1917-только бесчестный слепец не сделает верного вывода и сделает модный, глубоко ошибочный.
Анатолий Львов
Авраамий Павлович Завенягин по возвращении из Норильска был назначен заместителем наркома внутренних СССР, ведавшим всеми промышленными предприятиями этого ведомства. Решение было естественным, если иметь в виду организацию и правильное использование огромного промышленного потенциала, созданного за два десятилетия на основе рабского, каторжного труда заключенных.
Условиями труда и режимом занималось главное управление лагерей. ГУЛАГ не мог, не умел, да и не считал своей задачей организовывать промышленность — подсобное для него дело при основной функции — карательной. Перевод Завенягина должен был повысить КПД лагерей. Но, еще не кончилась война, на свет, появилась новая огромная и ответственейшая задача: организовать в полуразрушенной стране чрезвычайно человеко- и наукоемкое производство невиданного оружия (сначала оно было оружием защиты). Рабочей, а во многом и интеллектуальной силой должны были стать — и стали — сотни тысяч заключенных. Здесь-то и оказался незаменимым Завенягин.
Нсли сопоставить биографии множества министров, мы не не найдем другого столь яркого пимера широты инженерных знаний и интересов. А. П. долгие годи вел строительство — городское и промышленное, черную и цветную металлургию,изучал в академии и непосредственно на заводах и стройках, затем в Наркомтяжпроме. При его способностях он все делал с глубоким пониманием инженерных задач. Феноменальная память дала ему возможность не забывать сотни ценных работников, их находили на воле и в лагерях. На нужное место гнобходимого именно там специалиста определял с редкой интуицией сам Завенягин. А в созданном в 1945-м и в последующие годы Минсредмаше (сначала называвшемся Первым Главным Управлением при Совете Министров СССР - ПГУ) и глубина задач была необъятна.
Начальник ПГУ — Борис Львович Ванников — был прежде всего оружейником и руководителем-организатором; заместитель его М. Г. Первухин тоже был специалистом, но более узким, чем Завенягин — он был министром химической промышленности СССР. П. Я. Мешик (тоже заместитель начальника ПГУ), помощник Кобулова и Берии, следил за режимом, хотя интересовался и техникой. Технически весьма образованный В.А. Малышев, бывший нарком тяжелого машиностроения, в еще раньше -— танковой промышленности, не имел той практики, что Авраамий . Павлович. Завенягин, тоже назначенный заместителем Б. Л. Ванникова, фактически стал, руководителем и организатором почти всего инженерного обеспечения атомной промышленности.
Для осуществления идей блистательной когорты физиков во главе с научным руководителем И. В. Курчатовым геологам предстояло найти урановую руду, горнякам — добыть ее, обогатителям и химикам выделить уран, а из него извлечь нужное ядерное горючее. Каждая из ,этих. операций, каждый этап требовали не только рабочих, но и специалистов, которые сумели бы создать и освоить технологию, ранее неизвестную. И вот здесь был необходим такой инженер, как А. П. Завенягин. Он не только знал и помнил специалистов — вольных и заключенных, но и, как никто, представляв себе, как они смогут использовать свои знания для новой профессии.
Для решения инженерных задач в Москве, вблизи института И. В. Курчатова, который менял свои названия, как это описано в воспоминаниях А. Д. Сахарова, А. П. Завенягин организовал ВНИИНМ — Всесоюзный научно-исследовательский институт неорганических материалов, также имевший несколько названий и содержащий в себе зародыши нескольких, нынешних институтов. В нем работали геологи, обогатители, рудопереработчики, физико-химики и химики, проектировщики, металлурги, металловеды. Небольшие заводы стали опытной базой исследователей. Одновременно строились крупные предприятия, на которых сначала испытывались отдельные операции, а по мере готовности — и целые их комплексы.
Специалистов собирали отовсюду; из авиации — металловедов, из цветной металлургии , химии, из лагерей, многие демобилизовались из армии.
Завенягин старался подбирать хорошо знакомых по работе, учебе, дискуссиям — кого считал подходящими для новых дел. Как правило, он .не ошибался.
Из Германии А. П. привез группу крупных немецких ученых и инженеров, по разным причинам пожелавших уехать к нам: одних манили заработки, другие желали отомстить американцам и англичанам за бомбардировки, были и те, кто посчитал, что осуществит свои научные интересы. Среди приехавших оказались барон фон Арденна — известнейший ученый в области спектроскопии, физикохимик с мировым именем профессор М. Фольмер, доктор В. К. Байерль — ведущий специалист фирмы . «Бамаг», объехавший весь мир специалист по проектированию и пуску заводов тонкой химической технологии. Никто из них в дальнейшем, кроме Н. Риля — рудопереработчика, не покинул тогдашнюю ГДР, причем М. Фольмер стал президентом Академии наук ГДР, В. К. Байерль — директором немецкого НИИхиммаша...
А. П. Завенягин обещалвсем им высокую зарплату—половину ее в валюте переводили в ГДР, — продовольственные пайки и «свободу передвижения». Правда, «свободу» он не смог обеспечить. Л. П. Бериял вопреки решениям А. П. Завенягина, распорядился лишить немецких специалистов «свободной жизни» в Москве: без сопровождении «переводчиков», к слову, не знавших немецкого языка, никто не имел права выходить из помещения. Введены были и другие ограничения. Возможно, Берия хотел скомпрометировать Завенягина, которого ненавидел (понимал, что Сталин вызвал А. П. из Норильска в противовес ему). Желание скомпрометировать Завенягина было так велико, что Берия в гневе забывал, что он лично нес ответственность за состояние и развитие атомной промышленности, в которой с ним не считался лишь И, В. Курчатов. Видимо, Сталину важно было держать в узде Л. П. Берию: не раз ему давал понять, что и без него А. П. Завенягин и 4. В. Курчатов справятся...
Когда я вернулась из Норильска, А. П. направил меня в Технический отдел ПГУ. Через несколько месяцев вызвал и предложил познакомиться с группой профессора Фольмера, которой предстояло разработать экономичный способ получения тяжелой воды ректификацией аммиака (существовавший в Европе и США способ электролиза был очень энергоемким). Я поехала в Опалиху, где группа временно разместилась в госпитале.
Группа должна была базироваться во ВНИИНМ, куда меня, перевели и назначили начальником лаборатории и ОКБ. Последнему поручили конструировать аппаратуру и проектировать установку. В начале 1946 года, поздно вечером, как обычно в те годы, Завенягин вызвал меня на совещание в МВД. Там уже были немецкие специалисты и молодые сотрудники Минхимпрома А. Розен и В. Калинин, которые работали над аналогичной схемой.
На совещании решили, что за установку будет ответственно ПГУ, хотя за производство тяжелой воды отвечал Минхимпром. Первухин был недоволен. В последующем это привело к ряду недоразумений.
Текст правительственного постановления подготовили к утру, и меня вызвали на Лубянку: «Надо после А. П. Завенягина получить визу М. Г. Первухина». Удивительно, но секретарь А. П. попросила отнести «бумагу» Первухину, забыв предоставить машину. Я промолчала — близко. Пешком до площади Ногина я несла секретный пакет с печатями. По просьбе Первухина, чтобы получить визу директоре моего института В. П. Шевченко (Главный инженер Норильского комбината в 1942-1943 гг - РЕД.), на трамвае поехала в Покровское-Стрешнево. Только Шевченко догадался отправить меня обратно в НКВД на машине.
Лабораторные работы под руководством М. Фольмера были выполнены быстро, мак и проектное задание на.установку. уникальную по ее параметрам.
Завенягин привлек к проектированию, изготовлению и монтажу установки специализированные организации — «Проектсталькоиструкцию». Невский завод им. В. И. Ленина и другие. По его мнению, установку можно было закончить в течение трех лет, что он и обещал Фольмеру. К сожалению, в результате сопротивления Первухина и аппаратчиков НКВД, пуск практически состоялся через девять лет.
Остановлюсь на некоторых моментах, достаточно драматичных, из-за которых приходилось обращаться к А. П. Завенягину.
Прежде всего возник конфликт с М. Г. Первухиным, у которого отняли «монополию» на производство тяжелой воды, хотя он и завизировал проект постановления. Но для установки требовался аммиак, производившийся Минхимпромом, и поэтому было целесообразно построить установку непосредственно на химзаводе. Второе постановление правительства указывало местом строительства Новомосковский азотно-туковый завод. Первухин отказал, сообщив, что его инженеры разработали конкурирующий проект установки, которая будет там строиться. Отказал он и в строительстве на других «своих» предприяях.
Байерль, Розен и я исколесили половину европейской части Союза, и нигде места для установки нам не дали. На техническом совете ПГУ между А. П. Завенягиным и М. Г. Первухиным произошла ссора, да такая, что нам, невольным свидетелям, стало не по себе. Время шло, потеряли больше года. И тогда А. П. решил построить установку в Норильске, где он как заместитель министра мог распоряжаться.
Вынужденное решение было неожиданным прежде всего потому, что доставка за Полярный. круг оборудования, материалов и аммиака резко удорожала не только строительство, но и эксплуатацию. Стоимость последней возрастала также из-за «северной» зарплаты персонала. К тому же немецкие специалисты потребовали, чтобы им предоставили жилье в нормальных жилых домах, а не на предприятиях, и привезли семьи, угрожая а противном случае забастовкой. С большим трудом Завенягину удалось выполнить все требования. Впрочем, от «переводчиков» избавиться не удалось. Когда одна из приехавших (из ГДР) жен отправилась в родильный дом, ее сопровождал «переводчик». Сидел на «сестринском посту»!
Установку курировало одно из управлений НКВД. Его начальник Гагкаев вмешивался во все, запретил, например, предварительные испытания турбин, стендовые испытания деталей колонн. Это привело к задержкам и даже к некоторым небольшим авариям при пуске. Потом появились клеветнические письма в Совмин о «вредительском» решении А П. Завенягина построить установку а Норильске. Более трех месяцев А. П. возился с ответом, который мне пришлось по его указанию редактировать, а затем и переписывать. После того, как десятый вариант был закончен, где-то потеряли один листок из подлежавших списанию, и ряд сотрудников пострадал.
Во ВНИИНМ приехал кто- то из «спецгенералов» и угрожал мне карами, если я не признаюсь, что потеряла этот листок, или что виноват Завенягин. Меня спасло только то, что я листок брала из рук самого А. П., или его секретаря, и нигде за него не расписывалась.
Последний залп клеветников исходил от зампреда Госплана (тоже генерала). Он пригласил меня к себе в кабинет и стал вежливо а затем грозно уговаривать, чтобы я подтвердила: А. П. Завенягин решил строить установку в Норильске с вредительской целью. Это было в конце 1949 года. Я возмутилась, отказалась продолжать разговор, тотчас поехала к А, П. и рассказала ему обо всем. У него потемнело лицо, но он улыбнулся и сказал:
— Не обращайте внимания, -—и не такое бывает..
Вот в какой обстановке он работал. И все же, уже после смерти Сталина, он стал министром и заместителем Председателя Совмина,
Хочу добавить несколько слов о личных качествах А. П. Завенягина. Думаю, у меня есть иа это право.
Он очень внимательно выслушивал собеседника, обдумывал сказанное ему, не торопил и не перебивал. Только потом выносил свое решение. И хотя он не любил возражений и некоторое время сердился иа оппоненте, никогда не мстил ему за «непокорность». Это я испытала и на себе. С В. Б. Шевченко у него был конфликт, когда из-за раннего ледостава Норильск остался без достаточного количества питания и реактивов. Он перевел В Б. и/ Норильска, но, оценив его последующую работу, привлек к организации ВНИИНМ, т. е. в атомную промышленность. Мною он был недоволен, когда я нашла ошибку в его решении о строительстве коксохима по «древнему» методу. Убедившись в своей ошибке, стал еще внимательнее относиться ко мне. Но ошибался он крайне редко. При нем могло и не случиться Чернобыля...
Всем, кого знал, старался помочь в бытовых вопросах, как мог, многим облегчал участь в лагерях. Особенно А. П. помогал иорильчанам, так как этот город им был создай. Да и спас.
г. Москва
ОН БЫЛ не просто умный, знающий свое инженер, не просто прекрасный руководитель, волевой, с твердой хваткой. Он был Большой интеллектуальной личностью! А такие люда, в какие бы их жизнь не ставала условия (а они у него в Норильске были тяжелейшие), всегда остаются самими собой, неся я себе все, что такой Личности присуще — справедливость, честность, большое добро, интеллигентность (в полном смысле этого слова). Поэтому не мог не думать он о тех тысячах жизней, которыми ему довелось распоряжаться, с которыми ему необходимо было выполнять большое дело становления Норильска.
Кстати, спасая их, он спасал и себя, н строительство, и будущее Норильска. Многого сделать для них он не мог, как бы этого ни хотел, но главное он сделал, — сберег от голода, холода; значительная часть лагерников работала по своим специальностям (в цехах, лабораториях, проектном отделе и т. д., и т. д.). Они пользовались необходимой литературой, оборудованием, приборами и т. д.—короче, оставались людьми, а не превращались в послушный скот.
До конца жизни не забуду слов Заостровской Н. Г., с которой я увиделась в Москве в 1989 году, т. е. почти через полвека после Норильска. Она работала (в Норильске) в опытном металлургическом цехе по своей специальности (химик). Коренная москвичка, в 1937 году арестовали мужа (профессора, крупного работника, историка-философа), вскоре была арестована и она, прошла много пересыльных лагерей вместе с женами Бухарина, Якира и др.; они были высланы сначала вместе с детьми; потом ее и еще 17 человек отправили в Норильск, где она и жила до 1956 года. Когда ее освободили (через 10 лет); она жила в коттедже, где еще при мне жил заместитель Завенягина Волохов Н. В., с соседями; дружили они семьями с Кириенко, их дети росли вместе. Муж ее, конечно, погиб, а дочь Светлана осталась жива, сейчас они и живут в Москве вместе. Старше меня Надежда Георгиевна на 10 лет.
Много мы говорили, о Норильске, о нашем цехе, о его людях и т. д. А когда я уходила, она; обнимая меня, вдруг воскликнула: «Какое счастье, что я попала в Норильский лагерь!».
Признаюсь, у меня мурашки пo коже пошли (человек считает счастьем, что попал в лагерь, — страшно!). Она, по¬няв мою реакцию, немедленно уточнила, подчеркнула — «в Норильский лагерь! Вы же не представляете, как было в других, а я многое видела... Благодаря Норильску и жива. Было ей тогда 87 лет, жива и осталась Человеком, воспитывает внука-студента.
Такие же слова я слышала и от Витенза Ф. И. (86 лет) и других. То же сказал и Соколов А. П., с которым я встретилась в санатории «Озеро Белое». Он при мне в Норильске работал в химической лаборатории, а после моего отъезда тоже работал в ОМЦ, с Надеждой Георгиевной Заостровской; ему уже 83 года, живет в Новосибирске.
...Не спасать А. П. не мог, потому что таким был человеком. А спасенных великое множество.
Говорят, что многое о человеке может рассказать его дом — обстановка, в которой живет, вещи./Это — правда. Мне довелось один-единственный) раз побывать в его доме. Было это в новогоднюю ночь 1941 года (последнюю мирную, предвоенную). Авраамий Павлович был в конце декабря в командировке в Москве и на Новый год не приехал (слава Богу, хоть эту ночь новогоднюю мог встретить с семьей!). А в своей квартире оставил инженера, командированного из Москвы (кажется его фамилия Липков).
Поздно вечером позвонил он нам с мужем из квартиры Завенягина и пригласил встретить Новый год с ним; мы согласились. Кроме нас, туда были приглашены еще 2 или 3 человека (думаю, что разрешение на это от Авраамия Павловича Липков имел). Жил Завенягин совсем близко от нас. в коттедже (таком же, как у Волохова и Илюшенко, начальника оперативно- чекистского отдела, —- их было всего три таких, стандартных, привезенных с Б. Земля домика и собранных в первые годы). Та новогодняя ночь была совсем непохожей на другие — до и после. Какой-то умиротворенно-тихой и удивительно красивой от этого. Мы все как. бы перенеслись в Москву, домой; отключились от напряженной, полной событий, телефонных звонков, плавок, строек я прочей норильской жизни.
Не знаю, сколько было комнат в этом доме, мы были только в двух смежных, на 2-м этаже. В прихожей (небольшой) сняли полушубки и прошли в большую комнату. Обстановка простая, но удобная (и со вкусом), ничего лишнего: стол посередине, диван, стулья, столик (с патефоном и пластинками), мягкий свет сверху и кое-где бра, на полу — ковер. Открытая дверь в соседнюю комнату — кабинет. Прошла я туда и «застряла». Тоже просто: стол с лампой — и книги! Моя слабость (еще смолоду и на всю жизнь).. Оторвать меня от них невозможно, все остальное — не существует...
Там было немного художественных (в т. ч. мой любимый Джек Лондон), очень много технической литературы (строительство, металлургия, горное дело и т.д. — это понятно, справочники; английские журналы, проектные папки — тоже понятно, для повседневной работы). Но там были и совсем другие книги: великих физиков, математиков, по астрономии: Вернадский. Циолковский, П. Кюри, М. Склодовская-Кюри и т., п., и т., п. О, господи! Какая широта интересов! Ведь человек, едущий на новое место, даже временно, берет с собой наиболее интересующие, любимые, нужные книги. Он не хочет расставаться гими, как с хорошими друзьями, даже ненадолго... Значит, это все было ему необходимо! Книги рассказали мне о Завенягине больше, чем два года работы с ним. Открылись другие его стороны!
В большой комнате завели патефон, оттуда негромко звучал Первый концерт Чайковского. несколько раз звали туда, потом махнули на меня рукой. А я перебирала книги, из которых было много знакомых еще по Горной академии (он ведь заканчивал ее, когда я туда поступила, те же дисциплины, те же профессора-преподаватели, словом — та же школа). Перебирала и думала, думала... Что он за человек, Завенягин?
Вот такая была ночь. Я никогда ему не сказала о ней ни слова, не спросила ни о чем. Просто — знала. А вскоре его перевели в Москву. Незадолго до отъезда он назвал нас с мужем «супруги Кюри» (в шутку конечно), и мне сразу вспомнились его книги.
Вот вам еше маленький штрих о Завенягиие, каким я его узнала совершенно случайно...
г. Минск.
Из книги «Десять лет в золотой клетке» (Штутгарт, 1988). Подзаголовок: Пережитое при строительстве советской урановой промышленности. Цитата со стр. 109—110, перевод норильчанина И. Б. ПАНШИНА, биолога-генетика, того самого, которого, в «Зубре» автор благодарит за воспоминания о Н. А. Тимофееве-Ресовском.
В связи с застававшими врасплох Запад советскими достижениями в определенных военно-технических областях часто ставится вопрос о значении деятельности немецких специалистов для послевоенного развития советской промышленности. Мой опыт подсказывает: было бы совершенно наивным верить, что наше сотрудничество имело действительно решающее значение для создания советской атомно-ядерной промышленности и других важных технологий. В области ядерной энергии Советы и без немцев достигли бы своей цели на год, не более чем на два, позже. Решающей была мною много раз подчеркивавшаяся необыкновенная концентрация всвх научных и технических средств страны для решения этой задачи.
Мотивацией для такого напряжения, как и для всех других усилий Советов в области вооружения, является травма, которая была нанесена стране вероломным нападением Гитлера. Там не забыли и не за будут того, что незадолго до войны Гитлер заключил со Сталиным пакт о ненападении. Заверения в миролюбии с нашей стороны не смогут и в дальнейшем устранить их тревогу. Это Гитлер разбудил «спящих собак», которые теперь не заснут. В этой связи я вспоминаю о высказанной мне мысли атомного министра Завенягина, когда он, возражая мне, хотел объяснить, почему Советы должны иметь атомную бомбу: «Иначе мы потеряем независимость».
Следует еще упомянуть, что в первое время все необходимые вспомогательные средства, требующиеся для создания специального технического оборудования, поставлялись Советам американцами и еще кое-кем с Запада. Хотя американцы бомбили наши ораниенбургские атомные установки, чтобы они не достались русским, хозяйственный интерес западных фирм сделал возможным обеспечение Советов некоторыми материалами, необходимыми для ядерной промышленности, Правильно было сказано Лениным: «Капиталисты еще продадут нам веревку, на которой мы их повесим».
ПРИМЕЧАНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА: Н.В. Риль многократно вспоминает Завенягина, в частности, их совместную поездку по Советскому Союзу с целью выборе месте для строительства завода ло производству чистого урана (остановились на г. Электросталь). Недавно Риль умер. Не стене его его рабочего кабинета остались золотая медаль Героя Советского Союза и грамоты, удостоверяющие получение им двух Государственных премий СССР.
С БОЛЬШИМ интересом прочитал очерк в «Заполярной правде»... В нем только коснулись лагерного бытия, и поэтому я хочу остановиться на этой сторона жизни Норильска. Она очень мало освещена, как снаружи, так и изнутри лагеря. Сейчас, может быть, уже есть возможность полистать архивы Норильлага и осветить принципы и реальные действия этого спрута. В прошлом мы, вольная когорта технарей, и они — служители тайного сталинского культа — жили совершенно обособленно, каждый сам по себе. Кажется, не было никакого общения, совершенно никакого. Вся общественная жизнь, развитие города находились в руках вольных деятелей, но исполнение «принципов» таилось где-то во мгле огромной, тяжелой и' темной массы людей. Кто руководил этой массой, кто они, эти вершители судеб тысяч и тысяч людей, мы не знали. Мы их видели, но кто такие, какое их интеллект, было нам неведомо.
Я говорю это от себя, но примерно в таком состоянии находилось аса мое окружение...
Во взаимоотношениях с заключенными мы руководствовались общечеловеческими принципами этики, морали. Мне казалось, что в Норильске эти принципы внедрялись Завенягиным и «го окружением.
Все, чего добился Завенягин, сохранилось впоследствии его преемниками (хотя во время войны Паиюков санкционировал иногда крайние меры). Всегда сохранялось право за вольными руководителями использовать поощрительные меры, и администрация лагерей беспрекословно исполняла их требования. Я много лет постоянно представлял всех, подчеркиваю — всех, заключенных сотрудников к пользованию всеми возможными поощрениями а питании, одежде, бытовом обслуживании, и никогда, никогда не было отказа в этом; Хотя могла быть совершенно очевидной тенденциозность моих представлений, никто не пытался проверить мои действия. Почему?
Я думаю, администрация лагерей ощущала жестокость лагерных уложений, но находилась в жестких рамках своих уставов и от себя на могла проявлять какое-либо милосердие, снисхождение. Но если мы этого требовали, то с облегчением шла навстречу, Вот пример. Как-то инженер Ильин попросил у меня немного спирту, чтобы протереть ц привести в порядок некоторые приборы. Но он его выпил и вечером прибыл в лагерь а состоянии «эйфории». Чрезвычайное происшествие. Ильин угодил в карцер. Утром мне сообщили об этом, и я позвонил в лагерь, попросил освободить Ильина и привести его в цех. Ответственность за все случившееся я принял на себя. Через полчаса Ильин был передо мной, смущенный, признался, что выпил в связи с «свершившимся» вчера его пятидесятилетием.
На этом примере я хочу показать готовность администрации лагере поступиться даже прерогативами своей лагерной жизни, если представлялась такая возможность.
У меня остается убеждение, что среди работников администрации лагерей были порядочные люди, оказавшиеся в ужасном положении стражников, да еще во времена Сталина.
Не берусь утверждать, что везде или все они были таковыми, но в норильских лагерях №2 и №6, с которыми я имел дело, такие люди были, Я их не знаю, даже не встречался, но у меня осталось к ним чувство какой-то признательности за благие содействия. И, задумываясь, задаю себе вопрос: а легко ли им было жить со своей совестью? Наверно, нелегко, и может быть, поэтому они с такой готовностью воспринимали усилия Завенягина и других к улучшению быта лагерей,
Вспоминаю чудесный рассказ Жженова«Санкиеи» и повесть Льва Разгона в «Юности». Там жесткие в свеем положении люди — оперуполномоченный и начальник тюрьмы проявляют спасительные действия, А скажите, каково им при этом было жить в окружавшем их мире? Вот еще темная сторона жизни.
Кто-то, возможно, имеет право окунуться в архивы Норильлага. Загляните туда, нет ли там каких-либо черт сопротивления зверскому нажиму власти, может быть, исподволь? Понимаете, сопротивление в самом логове власти, сопротивление в мундире власти? Это так важно.
г. Вырица
Работа развернулась полным ходом. Белков проектировал буро-взрывные, Шараев — календарный план, Кантеев — вскрытие, я — отвальное хозяйство и технику безопасности; за Ткачевым — общие вопросы и руководство проектом. Выл издан приказ, который до сих пор хранится у меня, но он в части распределения обязанностей горняков не соответствует действительности. И вот — тактичность Завенягина: в приказе нет обозначения «з/к», как тогда было принято писать перед фамилией в знак ущербного общественного положения. Завенягин перед каждой фамилией вольнонаемного написал «тов.», а каждого заключенного назвал «инженер» или «техник».
Завенягин лично принимал участие в проектировании. Ему нравились работы Шараева, мои. Меня он называл рудным человеком,, производя кою фамилию от немецкого «эрц» (земля, руда). Я часто выполнял его отдельные поручения по проектированию. Мне было трудно. Отвального хозяйства на 10 млн. т вскрыши в Союзе еще не проектировали. Взять примеры было неоткуда. По технике безопасности — тоже. Правила, составленные Биленко. были аннулированы (автор «сидел»). Все собиралось до крохам. Но кое-что_ получилось.
Работали мы на таком режиме. Приходили к 9-00, с 13-30 до 14-30 перерыв на еду, в 18-00 уходили ужинать, к 20-00 возвращались и — до 2-00. Завенягин обычно находился у нас с 21-00 до конца. По его указаниям нас ночью снабжали бутербродами и кофе из столовой для вольнонаемных.
В конце ноября я заболел двусторонней фолликулярной ангиной. Ел только маленькой ложечкой какую-нибудь сладкую полужидкость. Медицинское обслуживание в новой зоне было плохое, но все' же удавалось добывать фельдшера. В последний день месяца я почти задохнулся, но один нарыв вовремя лопнул. Прибежавший фельдшер подождал, когда лопнет второй смазал раны йодом с глицерином и, дав еще на день освобождение, удалился. С той поры я страдаю ангинами.
А в декабре опять неприятность. У нас в комнате был дневальный. Это был уголовник, рецидивист, вставший иа путь исправления.- Он даже участвовал в самодеятельности. Хотя он нас обслуживал, и довольно неплохо, но относился к нам высокомерно, именуя врагами народа. Однажды Кравецкнй, инженер, перебежчик из Польши, зачем-то поставил миску дневального на ^табуретку рядом с помойным ведром и забыл ее там. Конечно. замечание Кравецкому надо было сделать, но дневальный^начал поливать всех оскорбительной грязной бранью, вспоминая и врагов народа, и Норильск-2, и Каларгон, где он, по его словам, поработал во славу Родины я палкой, и кулаками.
Это продолжалось все перерывы в течение двух дней. И все терпели, ибо прошлое у большинства было на памяти. На третий день, в вечерний перерыв, он опять поднял крик, не давая отдохнуть, и почему-то зацепил меня. Я потребовал, чтобы он прекратил шум. Тогда дневальный переключился на всю мошь. Я вскочил с нар и. подойдя к нему, сказал, что, если услышу хоть слово, он будет в коридоре. Что и осуществил. Тогда дневальный, влетев в комнату, схватился за ручку лежавшего топора. Я успел наступить ногой на топор, а ударом правой повторил «маневр». Дневальный убежал, как оказалось, жаловаться на то, что какой-то контрик его избивает.
На следующий день, вечером, меня вызвали в КВЧ (культурно-воспитательная часть) и потребовали написать объяснение. Я написал как было. Еще через день нарядчик сказал, что на меня имеется постановление начальника второго л/о Леймана на 20 суток БУРа (барак усиленного режима), но он, нарядчик, задержит его до завтра.
Дело принимало серьезный характер. БУР размещался я бывшем отстойнике-гараже бульдозеров. Громадное здание из толстой фанеры в один слой по каркасу из бревен. В нем стояли две бочки из-под бензина, ио, как жарко их ни топили, только поблизости было тепло. Верховодили в БУРе блатные. Еду давали в тазиках, без ложек, ели руками. В первую очередь — блатные покрупнее, потом — помельче, а что оставалось — прочие. Вещи потеплее блатные отбирали. Считалось, что зимой суток десять в БУРе еще можно выдержать, ио не больше, даже блатным. Декабрь же. как назло, стоял морозный — температура держалась между 40 и 45°.
Прядя иа работу, я обратился за помощью к Васину, во тот вообще в эти дела ве вмешивался. Видимо, боялся. Тогда Ткачев пообещал мне разговор с Завенягиным, Когда он занял кабинет Васина, Ткачев зашел к нему и через несколько минут отправил к А. П. меня. «Ну, рассказывай, что наделал». Я все подробно рассказал. Завенягин, улыбаясь, выслушал. потом поднял трубку телефона и вызвал своего заместителя по лагерю Алексеенко. «Вот что. Тут одни мой помощник по проектированию Эрец. нарушил режим. Но он мне очень нужен, а Лейман решил его в БУР поместить, гас скажи Лейману, чтоб он наказание отложил до лета, а лучше насовсем позабыл». «Идите, работайте. — сказал он мне,— И помните, что всегда нужна выдержка...».
Этим Завенягин второй раз спас меня от смерти. Нарядчик удивлялся: «Чудеса, да и только. Лейман свое постановление о тебе отменил. Больше того. Вам заменили дневального».
г, Симфероиоль,
Заполярная правда 12.04.1991