Сразу предупреждаем читателей — наш собеседник Александр Федорович Черных отнюдь
не профессиональный музыкант. Он и музыке-то никогда не учился» не было а
двадцатые годы в таежном селе Казачинское никаких школ искусств. Была просто
сельская семилетка, после которой крестьянский сын Александр пошел работать
столяром а местный колхоз. А еще он «крутил кино», В школе работало «Общество
любителей кино», и наиболее способные его члены получали соответствующий
документ. Киномеханика. За очередной профессией семнадцатилетний парень поехал
в город.
— Для того, чтоб потом в атом городе с ранней весны до поздней осени и не бывать, — смеется Александр Федорович. — Такую работу себе выбрал. Вся жизнь А. Ф. Черных - связана с речным транспортом. Не случайно мы его выбрали в собеседники как раз накануне открытия на Енисее очередной навигации. (Но это так, не более чем совпадение, — главное для нас, чтоб человек был интересным). В Красноярск в далеком тридцать первом ехал с мыслью поступить либо в железнодорожное, либо в речное ФЗУ. Тянуло к технике, да и романтических начал юный столяр-кино-механик был не лишен. Обстоятельства сложились так, что не стал паренек из Казачинского машинистом паровоза — стал механиком парохода.
А н,а гитаре он играет до сих пор. Реже, конечно, чем в молодые годы. Тогда после каждой, считай, вахты собирались возле своего механика кочегары и масленщики, матросы и рулевые.
— Механиком-то я стал потом, после окончания речного техникума (заочно в нем учился). А из ФЗУ вышел с дипломом второго помощника, получил назначение на пароход «Обь». Очень хотелось ходить на север, чтоб в родное Казачинское время .от времени этаким речным волком прибывать, да «Обь» работала на линии Красноярск — Минусинск. Три навигации подряд хлебные баржи оттуда в краевой центр доставляли. Отслужил в армии и сразу угодил «в загранку» — 8 Туву.
Не смейтесь, до сорок четвертого года Тува считалась отдельным государством. Хоть и дружественным. В Шагонаре была настоящая погранзастава, и все суда и люди проверялись там чин по чину. Не надо забывать — был тридцать восьмой год. Вся страна занимаась поиском вредителей, врагов народа, диверсантоы. В Туве мы целое лето проработали; людей перевозили баржи таскали.
— Вы вспомнили, что в тридцать восьмом году все искали врагов. У вас на пароходе были работники НКВД — за границей все же работали?
— Скорей всего — да. Если и не штатные сыщики, то осведомители. Стукачами их называют. Но никто из экипажа, представьте себе, не пострадал: народ уже умел держать язык за зубами, и мы самим себе боялись сокровенные мысли доверять. Помнится, повариха у нас была наемня, из местных жителей. Не коренных, правда, несколько лет назад до этого ее семья из-под Минусинска от коллективизации сбежала. С ней никаких разговоров не вели. Чтобы связь с «контрреволюционерами никто не узрел.
— Раз уж повернул наш разговор сразу на темы поисков «врагов народа», хотелось бы поподробнее узнать об обстановке того времени. На Енисейском флоте, по крайней мере.
— А то вы не слышали й не читали! Как и везде по стране, любой член любого экипажа не мог' гарантировать себе, что вместо дома после любого рейса окажется на допросе. Первая волна арестов у нас прокатилась при наркоме Ежове. Тогда в основном капитанов, забирали. Но большинству из них, представьте себе, «повезло». После смещения Ежова многих оправдали. А вот, многие судовые механики сгинули на ГУЛАГе окончательно. Помню, братьев Булавевцевых арестовали. Петра Пантелеймоновича Логинова, у которого я еще на практике масленщиком навигацию отходил. Видать, следователи стали, искать более веские при-чини для арестов, а судовой механик в этом плане фигура более чем уязвимая. Кто отвечает за техническое состояние судна? Механик. Может любая машина в любое время выйти из строя? Может. Все — успевай только квалифицируй, как умышленное вредительство. А это уже — политическая статья, Тогда ведь в любом ЧП старались разглядеть политический оттенок. И «разглядывали».
Помнится, у нас в сорок шестом году в Подтесовской ремонтно-эксплуатационной базе флота чуть было пароход/не затонул. Мы только комиссию для расследования создаем, а парторг уже в райком доложил: «Диверсия!».
— Но вас-то самих, бог, как говорится миловал.
— Пронесло. Хотя несколько раз был на грани ареста. Расскажу поподробнее об одном случае, В сорок третьем во время рейса с пятью баржами капитан посадил весь наш караван на мель. А в объяснительной написал, что по моей вине это случилось. Отказало, мол, рулевое управление по халатности и недосмотру (чуть ли не политическому) механика. А механик — я. Навигация только, началась. Продукты, которые мы везли в Усть-Пит, нужны были там позарез — в поселке голод начинался. Вода через пару дней спала, и наш караван «обсох» — пришлось перегружать содержимое барж на другие суда. Несколько суток следователь НКВД на пароходе жил, выяснял. Я только полтора года как женился, молодую жену с собой в рейс взял — представляете, какая для нее это была «турпоездочка»? Следователь выяснил; во всем виноват капитан. Дали ему шесть лет, а мне эти несколько дней, пожалуй. не меньше «стоили».
— Не потому ли сразу после войны «сошли на берег»?
— Вовсе нет. Что, думаете, на берегу не за что было арестовывать? Росла семья, надо было где-то -«бросать якорь». У Подтесовской РЭБ тогда были великолепные перспективы — с каждым годом оживлялась северная линия, и весь флот был приписан как раз к Подтесову. Я был главным механиком, главным инженером. Пятнадцать лет, до самой пенсии, работал начальником инспекции речного регистра — это своего рода отдел технического контроля. Мы проверяли техническое состояние всех выходящих в рейс судов.
А что касается возможности быть арестованным, то она оставалась до самой смерти Сталина. Нашу РЭБ строили политссыльные — контингент по тем временам и понятиям не внушавший никакого доверия. Контакты с ними запрещались, а как, скажите, совсем без контактов с людьми работать. Тем более, что среди ссыльных были отличные специалисты; и конструкторы, и механики, и строители. А дамбу для затона так и вовсе заключенные возводили, тогда в Подтесове и лагерь был.
Но — только поймите меня правильно — и настоящего разгильдяйства хватало. То механик спустя рукава к своим обязанностям отнесется, то капитан, зазевавшись, или посадку на мель допустит, или и вовсе судно разобьет. Как ни обвиняй жестокий сталинский режим, наш русский «авось» никакой режим не смог бы, мне кажется, извести. Другое дело, что в то время все виновники рассматривались как политические преступники, и, значит, наказание получали гораздо серьезнее.
И все-таки дисциплина была. Пусть и замешанная на страхе, но все-таки — дисциплина. Можете воспринять это как старческое брюзжание, но посмотрите, что сейчас вокруг делается, Разве это порядок, когда никакой приказ уже не в указ, когда полностью не работают такие «тормоза», как ответственность, обязательность, долг. Я, к сожалению, не знаю рецептов лечения нынешней болезни. Установить диагноз мало (согласен, что все болячки «родом» из сталинской системы) — надо знать, как недуг побороть.
Последний раз я был сильно напуган в конце сороковых. Назначили меня помню, редактором стенгазета (по тем временам это была очень ответственная должность;. И мы как-то покритиковали в ней за пьянку двух руководителей. Как на грех, руководители оказались членами партии, и я в райкоме та лучил такую нахлобучку? Впрочем, нет худа без добра, меня из редакторов после этого разжаловали — можно было спокойно заниматься работой, семьей.
Александр Федорович, пора мне признаться о мотивах, побудивших меня искать встречи с вами. В «Вечернем Красноярска» еще летом прошлого года я прочитал о многочисленной родне^ бывшего политического ссыльного Якова Ястребова. Вы ведь тоже не чужой ему человек?
Это мой тесть, отец моей покойницы-жены, Людмилы Яковлевны. У нас как драгоценная семейная реликвия хранится членская книжка Всероссийского общества политкаторжан. в которой написано; «Яков Максимович Ястребов пробыл на каторге год и восемь месяцев и девять лет — в ссылке». Арестован он был 14 октября 1907 года в Пензе. При аресте у тридцатилетнего крестьянина изъяли много социал-демократической литературы.
Сейчас можно обвинять революционеров в чем угодно. И что они увлеклись искусственной перестройкой мира и свои жизни положили вовсе не на алтарь счастливой жизни своих потомков, а на разрушение богатой страны. Задним числом все можно говорить, в чем угодно можно обвинять. Может, мой тесть и по случайности сошелся с социал-демократами, может, — и по убеждениям. Но, согласитесь, было б все в той старой России идеально, разве пошел бы народ за большевиками? Ведь любая новая политическая сила возникает там, где есть определенное недовольство широких масс существующим положением.
Ладно, не будем философствовать. Могу только сказать, что тесть мой был честным, порядочным человеком. И, несмотря на свое крестьянское происхождение, — образованным
А еще — работящим. Он и в ссылке не пропал (представляете, как нужен был столяр-краснодеревщик в лесном селе). После революции не стал просить за имеющиеся заслуги никаких должностей, никаких портфелей — обучал сельских ребятишек своему ремеслу. Кстати, я сразу после школы почему смог в колхозе столяром работать? У Якова Матвеевича научился — он у нас в школе был мастером производственного обучения.
Александр Федорович, позвольте на совсем, может быть, тактичный вопрос. Позади у вас 77 лет жизни. Насмотрелись всего, натерпелись вы в ней. Работали не покладая рук. А теперь вот знаете из газет, радио (да и из повседневной окружающей всех нас тяжелой действительности), что страна ничего-то и не достигла. И весь наш «путь вперед» оказался на поверку путем назад. На обидно?
Это смотря с какой стороны подходить. Если вспоминать только лозунги, только обещания наших вождей «еще чуть-чуть поднатужиться», а там, за очередным поворотом, — полное изобилие, полная гармония, то, не скрою, обидно. Не за себя в отдельности — я, прожил интересную, хорошую жизнь — за страну в целом. Не надо было все ломать до основания, весь уклад нашей жизни под новую идеологию подводить. Все мы были «винтиками» — это обидно. Но в то же время каждый мог (из тех, разумеется, кто не сгинул в сталинских лагерях) свою собственную жизнь построить по совести. Что это такое в моем понимании? Объясню. Работать, воспитывать детей, не подличать, не завидовать тому, кто тебя обошел (пусть даже и путем, который ты сам не приемлешь). Один только пример приведу.
После школы ФЗУ всем присваивали квалификацию масленщика. Те, кто получал диплом с отличием, сразу становились вторыми помощниками механика. Одни вечерами сидели над конспектами, другие по вечеринкам да по танцулькам бегали. Вместе со мной на «отлично» закончил училище Саня Липатин. Лет двадцать назад я узнал, что он давно в Москве, академиком стал. Можно ему позавидовать? Можно. Но — по-разному. Если зависть хорошая, то она любому из нас только уверенности в себе придает.
Так получилось, что у нас с супругой не было сыновей. Все три дочери.
—... Выходит, эстафету речную некому было передать?
— Это как посмотреть. Один из зятьев у меня всю жизнь на реке. И сам потомственный речник. Сейчас он капитан буксировщика на Игарском лесозаводе, Сергей Варкентин. А один из моих сватовьев (отец, значит, мужа моей дочери) — известный енисейский капитан Михаил Ильич Платунов. Кстати, я с его дядей в тридцатые на пароходе «Красный пахарь», работал, Платуновы— большая речная династия.
Все три дочери у нас получили хорошее образование. Старшая Нина — инженер. Ольга (которая в Игарке) художник-модельер. Я сейчас живу в Красноярске, в семье Валерии, стоматолога.
— Александр Федорович, вы политикой сильно интересуетесь?
Сейчас моя главная политика — внуки. Их у меня шестеро. Уже и правнучка есть.
Иван ЛИМАЧКО.
Фото Александра ПРЕОБРАЖЕНСКОГО.
Красноярский железнодорожник 20.04.1991