«Тримда» — латышское слово. По-русски оно означает примерно следующее: «жизнь на чужбине, связанная с ностальгией». Более точно это слово не переводится. Так мне объяснил Александр Константинович Лиелайс – председатель латышского культурного общества в Красноярске
14 июня в нынешней Латвии — национальный праздник. Горький праздник. Более полувека назад, за неделю до начала Великой Отечественной войны, около 12 тысяч латышей единовременно были сорваны с родных мест и отправлены в сталинские лагеря и в места административной ссылки. Большая часть ссыльных — в основном жен и детей главных «виновников» — оказалась в Красноярском крае.
Шли годы, как пишут в романах. Умер «отец народов». И в конце 50-х годов были реабилитированы и латышские «антисоветские элементы». Правда, к тому времени живых их почти и не осталось, так и пропали бесследно в вятских и соликамских лагерях.
Но остались их жены и дети, находившиеся в бессрочной административной ссылке, без предъявления им какого-либо судебного обвинения.
Реабилитация репрессированных позволила членам их семей из изгоев стать гражданами страны — получить паспорта и возможность вернуться наконец на свою историческую родину.
Или не вернуться. О судьбе тех, кто не вернулся в Латвию, и пошел наш разговор с Александром Константиновичем.
Осталось сибирских латышей всего ничего — около трехсот человек. Почему не уехали назад, в Латвию? Однозначно не ответишь за всех, у каждого своя причина. Но общее все же есть: не злой мачехой стала для этих людей Россия. У большинства смешанные браки, а значит, и корни, привязавшие их к сибирской земле, крепкие. Да и возраст сказывается. Шутка ли — полвека прошло. И годовалый репрессированный младенец ныне приближается к пенсионной черте.
Правда, одно существенное дополнение: репрессированными их у нас в Красноярске не признают. Несмотря на Закон о реабилитации жертв политических репрессий, подписанный 18 октября 1991 года Президентом России Б.Н.Ельциным, где черным по белому написано: «Наряду с лицами, к которым непосредственно были применены меры принуждения, пострадавшими от политических репрессий признаются дети, находившиеся вместе с родителями в местах лишения свободы, в ссылке, на спецпоселении, а также подвергшиеся другим ограничениям в связи с репрессированием их родителей».
Почему закон, подписанный президентом, — не указ для краевого управления социального обеспечения — предмет особого расследования. И думается — не журналистского даже.
— Латвия сделала для нас все, что могла, — говорит Александр Константинович. — Нам выплатили компенсацию за имущество, происходит возвращение недвижимости. Но вопрос о пенсиях должны решать Россия и край. Мы ведь российские граждане...
...Российский гражданин Юрий А. — из числа тех, кто не вернулся в Латвию.
После разговора с инспектором о пересмотре ему пенсии в связи с российским же законом он скоропостижно скончался, вернувшись домой. Неведомая миру «стрелочница» из собеса, наверное, до сих пор не подозревает, что ее слово могло оказаться настолько весомым. Поистине, можно человека и словом убить.
А другой российский гражданин — Александр Лиелайс был удостоен звания фашиста. Причем не какая-нибудь там впавшая в состояние аффекта «базарная тетка» из очереди так обозвала. Довелось ему услышать это в чиновном кабинете краевой прокуратуры, куда привела его забота о земляках.
...Мне действительно трудно понять, что такое тримда. К счастью. Но не выходит почему-то из головы рассказ Александра Константиновича о том, как 14 июня 1941 года в латышском городе Даугавпилсе забирали его семью.
Александру тогда было 17 лет. Он пришел домой позднее обычного, еще и родители пожурили за опоздание. Засиделся в кафе — хозяин позволил: еще бы, ведь юноши завоевали кубок Латвии по баскетболу.
— Ах, какие там были пирожные... — вспомнил вдруг мой собеседник. — Вы таких никогда и не пробовали.
«Наверное, пирожные тоже входят в это понятие — «тримда», — подумалось мне.
А затем был тот роковой, неурочный стук в дверь — в три или четыре часа утра. Дальнейшее, как в дурном сне, но только все очень отчетливо и реалистично до безобразия.
Допрос, обыск. Избиение отца на глазах у жены и детей. Вырванная вместе с сережкой мочка уха. Вторую сережку мать отстегнула и отдала сама. Оборванная цепочка и слабо звякнувший об пол золотой нательный крестик матери. Их семья была православного вероисповедания. Грабитель в форме НКВД положил эти приобретения в чемодан в придачу к столовому серебру и фамильным ценностям. Милиционер, робко заикнувшийся о составлении акта об изъятии, присмирел от грозного обещания отправиться следом за жертвами. И снова избиение отца, на этот раз охранниками на железнодорожном вокзале. Бывший царский офицер, кадровый военный, он начал требовать, чтобы его отвели к военному коменданту. Больше своего отца Александр никогда не видел. Так и не знает, где он похоронен...
Но зато точно знает Александр Константинович, где обретет сам он свое последнее пристанище. Как и сделавшие свой выбор в пользу российской земли его латышские соотечественники.
Так неужели это недостаточное основание для признания этих людей российскими гражданами?
Любовь Курохтина
«Красноярский рабочий», 29.02.92.