НАШИ ПУБЛИКАЦИИ
Ранним утром 7 февраля 1920 г. на окраине Иркутска, что недалеко от реки Ушаковки, раздался нестройный ружейный залп. Местная левоэсеровская дружина привела в исполнение приказ Иркутского военно-революционного комитета о расстреле бывшего Верховного правителя России адмирала А. В. Колчака и его последнего премьер-министра В. Н. Пепеляева.
Сегодня, когда интерес к личности Колчака довольно высок, а удовлетворять его берутся люди, зачастую не прочитавшие и школьного учебника по советской истории, я остановился на варианте, в котором у меня найдется мало конкурентов. Я решил рассказать о Колчаке не как о политическом деятеле, военном или ученом, а как о человеке. Точнее даже, о его любви к женщине. Перед нами — личная переписка между Колчаком и его возлюбленной ;— Анной Васильевной Тимиревой.
У писем имеется своя «история. Буквально накануне своего ареста в Иркутске Колчак передал их штаб-офицеру для поручений подполковнику А. Н. Апушкнну. Тот в 1927 т. продал письма Русскому заграничному историческому архиву, находившемуся в Праге, откуда в 1945 г. они поступили в СССР. С тех пор письма хранятся в секретной части Центрального государственного архива Октябрьской революции ...и до сих пор малодоступны исследователям. Впервые я ознакомился с ними около 10 лет назад. Теперь появилась возможность опубликовать хотя бы некоторую их часть.
Два слова об А. В. Колчаке. Родился в 1874 г. в семье морского офицера; окончил Морской кадетский корпус. Во время русско-японской войны командовал эсминцем и батареей в Порт-Артуре. Участник полярных экспедиций 1900—1903 и 1908—1911 годов. Служил в морском Генштабе. В первой мировой войне — начальник оперативного отдела Балт. флота, командир минной дивизии, с 1916-го — командующий Черноморским флотом. После Февральской революции занял контрреволюционную позицию, отозван Временным правительством в Петроград и отослан в командировку в Великобританию и США. В октябре 1918 г. прибыл с английским генералом Ноксом в Омск, вошел в Сибирское правительство (военмор), а 18 ноября принял титул Верховного главнокомандующего.
Буквально несколько строк о той женщине, которую Колчак любил и называл «моей звездой». Она родилась в 1893 г. в семье выдающегося русского пианиста, дирижера и музыкального педагога В. И. Сафонова. В 18 лет вышла замуж за своего троюродного брата С. Н. Тимирева, в то время капитана 2-го ранга и одного из героев Порт-Артура. С 40- летним Колчаком 22-летняя Тимирева познакомилась в 1915 г. в Гельсингфорсе (Хельсинки), где находился штаб командующего Балтийским флотом, на одном из приемов. Позднее она записала: «Как-то так вышло, что весь вечер мы провели рядом. Долгое время спустя я спросила его, что он обо мне подумал тогда, и он ответил: «Я подумал о Вас то же самое, что думаю сейчас».
Летом следующего года Колчак был произведен в вице-адмиралы и назначен командующим Черноморским флотом. Накануне его отъезда в Севастополь они признались друг другу в любви. Были короткие встречи и письма, много писем...
Она прошла с ним до самого расстрела — они сидели в соседних камерах, и ей даже удалось передать ему ободряющую записку.
Анна Васильевна прожила долгую и трудную жизнь. 6 раз была арестована — в 1920-м, 21-м, 25-м, 35-м, 38-м и 49-м годах, сидела в лагерях. В начале 60-х годов записала воспоминания и опубликовала их в Париже (именно их в основном использовал В. Максимов в книге «Заглянуть в бездну»).
Умерла в 1975-м г., будучи уверенной, что эти письма пропали еще в 20-м.
Владимир ШИШКИН, доктор исторических наук.
Александр Васильевич Колчак — Анне Васильевне Тимиревой [Крейсер] «Глостершир»,
Шотландское море
30(17) августа 1917 г.
Милая, дорогая моя Анна Васильевна!
Вчера утром я уехал с миссией из Лондона в Глазго,<-..> считая невозможным ждать далее телеграммы из Петрограда <...> Выход в океан на северную сторону Ирландии оказался заблокированным немецкими подлодками, утопившими там за последние дни 5 пароходов, и Адмиралтейство указало на путь к югу. Ирландское море совершенно пустынно. Если раньше встречались десятки пароходов, [то] теперь мы видели только два, да несколько тральщиков, несущих свою дозорную службу...
По ходу у юго-восточных берегов Ирландии
31(18) августа
Утром снялись и пошли целым отрядом. С нами идет ^огромный океанский лайнер «Карманиа» с больными и ранеными канадскими военными, отправляемыми на родину, малый крейсер «Айзиз», большой крейсер «Донсталл» и 4 истребителя. Дождь, мгла и свежий западный ветер; пройдя вдоль берегов о[стро]ва Англси, прошли каналом Св. Георгия к ирландскому берегу и теперь идем на юг вдоль него.
Вечером после обеда я долго ходил по палубе, думая о нашем флоте, о Вас и о темном неизвестном будущем. Ночь мглистая, временами дождь, временами проглядывает полная луна, делается совсем светло, и показываются очертания ирландского берега. Странно быть в море, не принимая участия в походе, в сигналах и маневрировании, но что поделать...
Милая Анна Васильевна, что делаете Вы в этот вечер? Вы, вероятно, еще в деревне, и у Вас также наступает осень; возможно, что и погода такая же, как здесь. Как хочется иногда повидать Вас; писем от Вас в Англии я не получил — это показатель [того], как скоро они доходят<...>
Остается вспоминать прошлое, дни, когда я Вас видел, мечтать о тех, которые когда-нибудь, быть может, и настанут. Но что можно придумать при выходе из Шотландского моря в океан? Иногда кажется, что Ваше пребывание в Петрограде в конце июня и в июле было только сном, а не действительностью. Да по существу важно ли это<...>
* * *
Атлантический океан
2 сентября (20 августа)
Вчера было довольно свежо, но к ночи стихло. Остается только большая океанская зыбь, идущая с северо-запада, на которой довольно спокойно и судам, и миноносцам .... Я начал составлять записку о реорганизации флота — но кому ее подать (и кто будет осуществлять эту новую организацию)? Не в проектированный же присяжным поверенным «высший морской совет» с товарищами из матросов 2-й ст [атьи]...
Присматриваясь к жизни на этом вспомогательном крейсере, испытываю боль за позорное состояние нашего флота. Хочется не думать о том, о чем думал всю жизнь ....
4 сентября (22 августа) 1917 г.
Сегодня утром получена отвратительная радио. Нами оставлена Рига. Неужели же это не доказательство полной несостоятельности того, что не имеет в сущности названия, но почему-то называется «правительством»? ' Позора Юго-Западного фронта было недостаточно — неужели мало нового на Северном фронте?'
Больше всего заботит меня вопрос о флоте и Рижском заливе. С падением Риги все крайне осложняется, и будущее кажется совершенно безнадежным. Два года тому назад я работал в Рижском заливе и, вернувшись в Гельсингфорс, увидел Вас. Это был один из хороших периодов моей жизни. Рижский залив, минная дизизия, совместные операции с сухопутными войсками, Радко-Дмитриев, Непенин; наконец, возвращение и встреча с Вами, с милой, обожаемой Анной Васильевной. Так неужели же Рижский залив в руках неприятеля?.. Но что говорить об этом посредине Атлантического океана!...
Сейчас новая радио о занятии Рига немцами и воздушной бомбардировке немецкими аэропланами Готома: они убили там 107 человек и ранили более 80-ти — это уже довольно серьезно. Французы сообщают о том, что их летчики выгрузили на неприятельской территории 15 тонн взрывчатых веществ, а мы, мы отдали Ригу во славу германской агентуры и пособников, управляющих Россией!..
Я только что вернулся с палубы... Сегодня чудный летний день (вернее, вечер), зыбь улеглась, безоблачное небо и почти полная луна. Я думаю о Вас, о Черном море, где я так же на походах ходил по палубе своего корабля, о Рижском заливе, о встрече с Вами в Гельсингфорсе...
Все изменилось, только милый ласковый образ Ваш остался неизменным; таким же бесконечно дорогим как раньше, так и теперь; он так легко представляется мне в эту тихую лунную ночь в океане. Неужели Вы были так близко от меня, ездили и ходили со мной целые часы, и я был около Вас, держал и целовал ручки Ваши; а сегодня я подсчитал расстояние, отделяющее Вас от меня — около 3000 миль, — и оно увеличивается с каждым оборотом винта, и в Вашингтоне будет около 4500 миль по прямому направлению, а если взять действительный путь, то получится более 5000 миль. Вот уже месяц, как я получил последнее письмо Ваше ...
Спокойной ночи и до свидания, моя милая, бесконечно дорогая Анна Васильевна. Целую обожаемые ручки Ваши, насколько это мыслимо сейчас.
Господь Бог охранит и благословит Вас.
А. Колчак.
* * *
Анна Васильевна Тимирева — Александру Васильевичу Колчаку
П[етрогра]д, Фурштадтская, 37
7 марта 1918 г.
Милый Александр Васильевич, далекая любовь моя!
Сегодня яркий, солнечный день, сильная, совсем весенняя оттепель — все имеет какой-то весенний, точно праздничный вид, совсем не соответствующий обстоятельствам. Просыпаемся с мыслью — что немцы? — и весь день она составляет фон для всего остального. Эти дни — агония, хоть бы скорее конец — но какой конец, Александр Васильевич, милый? Как жить после всего этого?
Я думаю о Вас все время, как всегда, друг мой Александр Васильевич, и в тысячный раз после Вашего отъезда благодарю Бога, что Он не допустил Вас быть ни невольным попустителем, ни благородным и пассивным свидетелем совершающегося небывалого позора.
Я так часто и сильно скучаю без Вас, без Ваших писем, без ласки Ваших слов, без улыбки моей безмерно дорогой химеры. У меня тревога на душе за Вас, Вашу жизнь и судьбу — но видеть Вас сейчас, при том, что делается, я не хо¬чу. Я не хочу Вас видеть в городе, занятом немецкими солдатами, на положении полувоеннопленного; только не это, слишком больно. Когда-нибудь потом, когда пройдет первая горечь поражения и что-нибудь можно будет начать на развалинах нашей родины — как я буду ждать Вашего возвращения, минуты, когда я опять буду с Вами, снова увижу Вас, как в последнюю нашу встречу...
А. ТИМИРЕВА.
А.
В. Тимирева (снимок 1917 г.).
Полвека не могу принять,
Нельзя ничем помочь —
И все уходишь ты опять
В ту
роковую ночь.
Но если я еще жива Наперекор судьбе.
То только как любовь твоя
И
память о тебе.
* * *
10 марта 1918 г.
Сегодня я получила письмо из Кисловодска — отец мой умер 14-го (27 февр[аля]), не приходя в сознание. Как странно терять человека, не видя его,— все точно по-старому, комната, где он жил, его рояль, вещи, а я никогда его больше не увижу. Мы все, дети, в сущности не много видели отца — всегда он был в разъездах, дома много работал. Но с его смертью точно душу вынули из нашей семьи. Мы все на него были похожи и лицом, и характером, его семья была для нас несравненно ближе, чем все остальные родные.
Александр Васильевич милый, у меня неспокойно на душе за Вас эти дни. Где Вы, мой дорогой, что с Вами? Так страшно жить, и самое страшное так просто приходит, и «несчастья храбры —- они идут и наступают и никогда не кажут тыл»... Только бы Господь Вас хранил, радость моя Александр Васильевич! Где-то далеко гудят фабричные гудки — какая-то тревога. Но не все ли равно? К этому и ночной стрельбе мы так уж привыкли...
Правительство сегодня выехало в Москву, и сейчас уже в городе начинается брожение. Едут броневые автомобили — как будто белой гвардии, действующей в контакте с немцами; по крайней мере, красная гвардия тщится с ними сражаться. Но ее очень мало, и надо полагать, что не сегодня- завтра П[етрогра]д будет в руках белой гвардии, состав коей для меня несколько загадочен. Откровенно говоря, все это меня мало интересует. Ясно, что революция на излете, и газет не читаю, заставляя С.Н. излагать мне самое существенное.. Володя Р. все еще в тюрьме, и неизвестно, когда его выпустят, т. к. следствия по его делу еще не было (2 недели). Е. А. Беренс играет довольно жалкую роль большевистского техника по морским делам, бессмысленность которой трудно объяснить, т. к. флота фактически нет довольно давно — вся команда разбежалась. Господи, когда же будет хоть какое-нибудь разумное дело у нас — ну пусть немцы, пусть кто угодно, но только не этот отвратительный застой во всем!
Милый мой Александр Васильевич. О ком ни начнешь думать — все так плохо: и моя мать со своим огромным горем, которой я ничем не могу помочь из-за этого проклятого сообщения, и несчастное семейство Плеске , и Володя Р. в одиночке, и Вы, моя любимая химера, неизвестно где, от которой я отрезана на такое неопределенное время...
Как ни странно, я мало думаю о смерти отца; мне кажется, я просто ей не верю... Нельзя поверить этому, верно, если не видишь сам... Если был контрреволюционер до глубины души, то это был мой отец. Если революция разрушает, то вся его жизнь была созидательна; если революция есть торжество демократического принципа и диктатура черни, то он был аристократом духа и 'привык властвовать людьми и на эстраде, и в жизни. Оттого он так страдал, видя все, что делалось кругом, презирая демократическую бездарность как высокоодаренный человек, слишком многое предвидя и понимая с первых дней революции. Простите, Александр Васильевич, милый, что я все возвращаюсь к тому же; невольно выходит так...
Сегодня я была в Крестах, отнесла пакет с едой Володе Р., но его не видела. Хочу получить свидание, но для этого надо ехать в военно-революционный трибунал за пропусков; т, к. никаких родственных отношений у меня к нему нет, то я просила его сестру сказать ему, чтобы он не слишком удивлялся, если к нему явится его гражданская жена: теперь ведь везде это просто — достаточно записи на блокноте или телефонной книжке для заключения брака, а повод, согласитесь, самый основательный для получения пропуска.
2 раза в неделю, [как] минимум, назначается день для входа немцев в П[етрогра]д,— виновата, в вольный торговый город П[етрогра]д, или П [етроград] скую красную крестьянско-рабочую полосатую коммуну — кажется, полный титул. Но т. к. никто не знает дня и часа, то всего вернее, что просто в один скверный день мы увидим на каждом углу по доброму шуцману, и все пройдет незаметно.
Как далеко Вы ото всего этого, Александр Васильевич милый,— и слава Богу. Как далеки Вы от меня сейчас — вот это уже гораздо хуже, даже вовсе плохо, милая, дорогая химера...
***
13 марта 1918 г.
Вчера П[етрогра]д «праздновал» годовщину революции [...] Против ожидания — никаких манифестаций, на улицах мало народу, магазины закрыты, с забитыми ставнями окнами; единственный за последнее время день без солнца. Праздник больше был похож на панихиду, да так оно и есть на самом деле — революцию хоронят по 4-му разряду: покойник сам правит. В городе по-прежнему ерунда, ничего не разберешь. Все так глупо, что нарочно не придумаешь такого. А немцы сделали высадку в Або и, кажется, собираются двигаться на II [етрогра]д с двух сторон: из Финляндии и со стороны Нарвы. Впрочем, говорят, что ст. Бологое более или менее в их руках — при помощи военнопленных, — а Развозов выбран опять командующим «флотом» — если можно так назвать эту коллекцию плавающих предметов; вот Вам торжество коллегиального принципа в последнюю минуту! Господи, до чего это все бездарно! Во главе обороны П [етрогра] да стоит ген. Шварц. Вы его знаете, Артурский, про кот[орого] говорят, что он собирается наводить порядки и чуть ли не член имеющего родиться правительства.
Но все это теперь так неинтересно. Нельзя же повесить человека за ребро на год — и потом ожидать от него сколько-нибудь живого отношения к событиям. Поневоле придешь к философско-исторической точке зрения, которую я, несмотря на это, все-таки презираю всей душой. Грош цена тому, что является результатом усталости душевной [...]
* * *
[Япония], отель «Атами»
19 сентября 1918 г.
Милый, дорогой мой Александр Васильевич, вот я и в «Атами». Вечер теплый и сверху сыплется что-то, а море шумит как-то мрачно — точно сосны при ветре. Сижу я одна, читать Дюма-отца как-то мне не хочется; что мне делать? Поставила с горя на стол добрый иконостас из Ваших фотографий и вот снова Вам пишу — испытанное на долгой практике средство против впадения в чрезмерную мрачность.
Голубчик мой Александр Васильевич, я боюсь, что мои письма немножко в стиле м[адемуазе]ль Темлюковой, но Вы примите во внимание, что я до некоторой степени в одиночном заключении, т[ак] ч[то], понятно, приходится говорить все больше о себе [...]
Завтра утром Вы [будете] во Владивостоке. Милый мой, дорогой, я знаю, Вам очень
тяжело будет теперь и трудно... Голубчик мой милый, до свиданья пока. Пусть
Господь Вас хранит всеща на всех путях, я же думаю о Вас и жду дня, когда опять
увижу и поцелую Вас.
Анна.
* * *
г. Омск, Надеждинская, 18
14 февр[аля] 1919 г.
Дорогой мой, милый Александр Васильевич, какая грусть!
Мой хозяин умер вот уже второй день после долгой и тяжелой агонии. Хоронить будут в воскресенье. Жаль и старика, и хозяйку, у которой положительно не все дома, хотя она и бодрится. И вот, голубчик мой, представьте себе мою комнату, покойника за стеной, вой ветра и дикий буран за окном. Такая вьюга, что я не дошла бы домой со службы, если бы добрый человек не подвез — ничего не видно, идти против ветра — воздух врезается в легкие, не дает вздохнуть. Домишко почти занесен снегом, окна залеплены, еще нет 5 [часов] а точно поздние сумерки. К тому же слышно, как за спиной кухарка по складам читает псалтырь над гробом. Уйти — нечего и думать высунуть нос на улицу.
Я думаю: где Вы, уехали ли из Златоуста, и если да, то, наверно, Ваш поезд стоит где-нибудь, остановленный заносами. И еще — что из-за этих заносов Вы можете пробыть в отъезде дольше, чем предполагали, и это очень мало мне нравится. За Вашим путешествием я слежу по газетам... Александр Васильевич милый, они очень мало говорят мне о Вас, единственном моем близком и милом, и этот «Верховный Правитель» кажется мне существом, отдельным от Вас и имеющим только наружное] сходство с Вами, далеким и чуждым мне...
Дорогой мой, милый, возвращайтесь только скорее, я так хочу Вас видеть, быть с Вами, хоть немного забыть все, что только и видишь кругом, болезни, смерти и горе...
И потому, голубчик мой, родной Александр Васильевич, очень жду Вас, и Вы приезжайте скорее и будьте таким милым, как Вы умеете быть, когда захотите, и каким я Вас люблю. Как Вы ездите? По газетам, Ваши занятия состоят преимущественно и! обедов и раздачи Георгиевских крестов — довольно скудные сведения, по правде говоря.
А пока до свиданья. Я надеюсь, что Вы не совсем меня забываете, милый Александр Васильевич,— пожалуйста, не надо. Я раза 2 была у Вас в доме
Шибко худо есть, Сашенька, милый мой. Господи, когда Вы только вернетесь, мне холодно, тоскливо и так одиноко без Вас.
Позорно сбегаю — не знаю даже куда — может быть, к Вам. Не могу оставаться..
* * *
[г. Омск,] Береговая, 9
17 февраля 1919 г.
Александр Васильевич милый, вот второй день, что я на основании захватного права пользуюсь Вашей комнатой, койкой и даже блокнотом с заголовком «Верховный Правитель». Я сбежала из дому, не выдержав похорон со всеми атрибутами. Эти дни, правда, были похожи на какой-то кошмар. Сегодня возвращаюсь к себе обратно. Опять буран, но солнце все-таки светит. Т[ак] ч[то] хочу сейчас идти на службу — надеюсь, не занесет. Снегу на набережной намело горы: то круглые холмы, то точно замерзшие волны... Я все время думаю о заносах на жел[езных] дорогах. Теперь ведь везде они должны быть? Насколько это Вас еще задержит, Александр Васильевич, милый? А я так хочу, чтобы Вы скорее приезжали. Сегодня, когда начался буран, я лежала и все думала, как было бы хорошо, если бы Вы были здесь теперь. Выйти никакой возможности — а к Вам никто ни по каким делам не явится — и по крайней мере, я могла бы повидать Вас при дневном свете. Что же делать, если для такой простой вещи надо стихийное безобразие...
Итак, до свиданья, Александр Васильевич, дорогой мой. Я очень жду Вас и хочу видеть, а Вы хоть бы строчку мне прислали — ведь ездят же от Вас курьеры?
Господь Вас сохранит, голубчик мой милый. Не забывайте меня.
Анна.
ПРИМЕЧАНИЯ
1) Речь идет от А. ф. Керенском, адвокате по специальности, занимавшем во втором и третьем составах Временного правительства пост военного и морского министра.
2) А. В. Колчак подразумевает Временное правительство.
3) Имеется в виду июньское наступление 1917 г. Юго-Западного фронта, закончившееся провалом и потерей 150 тыс. человек, и Рижская наступательная операция германской армии против русских войск Северного фронта, приведшая к оставлению Риги.
4) Р. Д. Радко-Дмитрнев — болгарский генерал, находившийся на русской службе и командовавший 12-й армией. Вместе с ним осенью 1915 г. А. В. Колчак, командовавший тогда минной дивизией и морскими силами Рижского залива, провел ряд операций, за которые был удостоен высшей -боевой награды — ордена Св. Георгия 4-й степени.
5} А. И. Непенин — вице-адмирал, с сентября 1916 г. командующий Балтийским флотом. Во время Февральской революции убит матросами.
6) Речь идет о переезде советского правительства из Петрограда в Москву.
7) С. К. — кто скрывается за этими инициалами, установить не удалось.
8) Володя Р.— видимо, В. В. Романов — до революции капитан 2-го ранга, сотрудник Московского генерального штаба, большой друг А. В. Тимиревой.
9) Б. А. Беренс (1876—1928) — капитан I ранга, один из первых морских . офицеров, перешедших на сторону советской власти: был начальником Морского генштаба, командующий морскими силами РСФСР.
10) М. И. Плеске — родная тетка А. В. Тимиревой по отцовской линии, жена Э. Д. Плеске — управляющего Государственным банком, министра финансов России и члена Государственного совета.
И) «Кресты^ — петроградская тюрьма, располагавшаяся на Арсенальной набережной.
12) А. В. Развозов (1879—1920) — контр-адмирал, с июля 1917 г. до 20 марта 1918 г. (с перерывом) командовал Балтийским флотом.
13) А. В. Шварц — инженер-генерал, весной 1918 г. являлся военным ру¬ководителем Северного участка советской «завесы.
14) По всей видимости, речь ядет о госпитале.
А. В. Тимирева-Книпнер (фото из тюремного архива 1938 г.).
А. В. Тимирева (снимок 1974 г. ).
Меня поразили письма женщины, особенно петроградские. Если бы на них не было даты, их можно было бы принять за сегодняшние. Общее для этих времен — 18-го и 92-го — хаос, неразбериха, утрата всего и вся. Но мы-то теперь знаем, что тогда, в 18-м, это было сползание в гражданскую войну...
Гражданская война для нас не новость, она идет, пусть не в России, не в нашем городе: она разворачивается на наших глазах в соседних государствах. И мы приобретаем горькое знание: правительства и президенты виновны в этом разжигании войны. Своей несговорчивостью, амбициозностью, а вернее, нежеланием отодвинуться от этой сладкой кормушки — Власти. Стыдно...
Помните картинку из нашей истории, вошедшую во многие фильмы и часто вспоминаемую сегодня? В ответ на риторический вопрос-утверждение одного из ораторов (кажется, это был Мартов): «В России нет сейчас партии, способной удержать власть», Ленин звонко выкрикивает:
— Есть такая партия!
Почему-то цитирующие всегда не до конца приводят этот самый риторический вопрос. А он звучал так (не гарантирую дословной точности): «В России нет сейчас партии, способной удержать власть, не ввергая стра ну в гражданскую войну!».
Большевики сказали : «Есть!». И ввергли... И мы-то теперь знаем, почему.
В письмах этой далекой и давно ушедшей женщины я увидела свое собственное отношение к происходящему: не хочется в него вникать, кипятиться, вмешиваться. Хочется максимально закрыться, считать разруху временной, преходящей — и работать на какое-нибудь сохранение порядка, нормальной жизни, покоя, любви.
Вот такие размышления приходят вслед одной личной переписке.
Валентина ДОБРЫНИНА, обозреватель отдела истории.
Фоторепродукции Александра КОПАЛОВА.
ОТ РЕДАКЦИИ: в нервом полугодии 1992 года в издательстве «Сибирская газета» выходит книга С. Мельгунова «Трагедия адмирала А. Колчака».
Сибирская газета, - N 8, февраль 1992 г.