10 февраля 1989'г. группа энтузиастов, неравнодушных людей собралась в библиотеке ДК и Т им. Ильича на вечер Памяти жертв сталинских репрессий. Пришли и многие бывшие заключенные знаменитого Краслага. Вечер воспоминаний закончился единодушным решением организовать в г. Ачинске отделение общества «Мемориал».
Создали инициативную группу, которая 17 мая 1989 г. провела учредительную конференцию. 5 июля того же года городское отделение было зарегистрировано в г. Москве, а 27 июля—местным горисполкомом.
И вот в течение почти трех лет в нашем городе работает правозащитное, сейчас уже межреспубликанское, общество.
Много доброго на его счету. Сбор документов, воспоминаний, помощь в реабилитации и просто гуманитарная помощь людям, которые оказались без вины виноватыми. Общество продолжает работу.
Я был арестован в сентябре 1937 года по месту работы на ст. Ружино. Это в 47
км. от ст. Лазо, где жили мои родители. Был помощником машиниста.
Привезли домой и в присутствии сестры .Анфисы Ивановны произвели обыск. Забрали учебники по железно-дорожному делу и «взрослый» велосипед. Следствие вел следователь Андреев. Обвинил в дискредитации Советской власти.
Это было время, когда по всей стране разворачивалось движение стахановцев. На железной дороге его возглавил Алексей Кривоногов. Его почин поддержали и мои старшие товарищи по депо ст. Ружино Приморского края. Всем коллективом выходили на субботники. Строили клуб. На допросах следователь укорял нас: «Тоже мне, нашлись умники, бесплатно клуб взялись строить. Вы думаете, Советская власть такая бедная?! Вот отсидите по 10 лет, тогда узнаете, как бесплатно строить». Или еще говорил: «Вот отсидите 10 лет, так сразу поймете, как тяжеловесные составы водить».
В подвал каменного дома пристанционного поселка со мной были брошены Михаил Путилин, Иван Пинда, Николай Ефимов, Оксен Терентьев, Рунник, Иван Слесаренко, Василий Одабеско, Анатолий Лукьянов. Все они рабочие- железнодорожники ст. Ружино. Был арестован и находился вместе с нами секретарь политотдела станции товарищ Одиноких. (Кстати, участник штурма Волочаевской сопки...) Начальник пути Шаляпин, председатель профкома депо Барков, начальник отделения железной дороги Грихнев и его супруга, зав. клубом станции Николай Пащенко, супруга машиниста В. Томина, секретарь парткома депо Латышев, секретарь парткома стройуправления при железной дороге Мажор, начальник электростанции Саулевич, начальники станций Белоусов и Николай Ефимович Фуромос, рабочие депо: слесарь Ефим Голущенко, мастер Иван Гребенюк, кузнец Василий Шевчук, бригадир Грантовский, и другие люди, которых я не знал.
Следствие продолжалось полгода. Обвинения, угрозы. Порой мои товарищи возвращались с допросов избитыми.
В январе 38-го нас, руженских, человек 40, этапировали в тюрьму г. Ворошилово- Уссурийское (ныне г. Уссурийск). Расселили по камерам. Меня поместили в камеру № 5. Здесь уже сидели военные городского гарнизона. Были жители и соседних городов — Имана и Спасска. Потом всех — около 300 человек — перегнали в пересыльную тюрьму. В ней продержали три месяца. Каждый день прибывали заключенные. Кормили два раза в день баландой. Затем объявили: погонят в Красноярский край.
Как-то охранник отобрал человек 35 и велел .лезть на чердак. Там лежали шинели без петлиц, офицерские фуражки, сапоги, чемоданы. Приказал брать кому что нужно из теплой одежды. «Пропадет,—сказал. —Все бесхозное». Мы догадались — это вещи расстрелянных. Кто-то брал, а кто-то не дотронулся.
В марте наш этап погрузили в вагоны и повезли в Красноярский край. 31 марта 1938 г. поезд остановился на ст. Решеты (между Тайшетом и Тинской). Выкликая из вагонов, объявляли приговор: «Осужден Тройкой УНКВД по статье «кри» на 8 лет ИТЛ, на 10 лет ИТЛ...».
Со станции повезли в 1-й лагпункт. Начальник лагерного пункта Шлыков встретил нас отборной бранью: «Чтоб вы здесь подохли!» Здесь уже были люди отовсюду: из Ленинграда, Читы, Алтайского края. В основном ученые и военнослужащие. Помню, сидел полковник из Москвы Петр Николаевич Преображенский. Он был осужден на 8 лет. Работал ветврачом конюшни лагпункта.
Сидели журналист из Вологды Борис Непеин, начальник Чукотки Лев Николаевич Генденрейх, алтайцы Сергей Правдин и Суханов, читинцы Илья Беломестный, Крымко, ветврач Иконников, секретарь комсомола железной дороги из Хабаровска Иванов-Дорофеев, Николай Гречко.
Условия тяжелые. Морозы до 50 градусов. Днем ставили палатки. Спали у костров под открытым небом. Постели никакой не давали. Многие болели и умирали. Врачей для нас не было. Кормили баландой. Заедали вши. Оскорбления, тычки от охраны. Работали в оцеплении на лесоповале и вывозке леса за 4 км к железнодорожной линии. Норма за лето—два «оцепления». «Оцепление» — это участок леса размером в 300 га со стороной в 2— 2,5 км. Между «оцеплениями» на просеках (ширина их около 40 м) колючая проволока и по углам вышки с часовыми. А кругом непроходимые болота и тайга.
Подкармливались тем, что Бог пошлет: черемшой, лесной живностью. Были случаи и людоедства.
На работу выводили по 25 человек два охранника. Бригада состояла из 50 человек и 8 лошадей. Никакой техники безопасности не было. Валили лес кто как мог и умел: куда спиленное дерево падает, пусть и падает, а уж как уберечься — твое дело. Мошка слепит глаза, комары заедают до крови. Было много несчастных случаев, травм.
По мере разрастания количества лагерей, контору управления Краслага в 1947 году перевели из г. Канска на ст. Пойма. От нее через промежутки расходились «усы», которые упирались в лагеря. Лагеря ставились с таким расчетом, чтобы лесоповал из них шел навстречу друг другу.
В сентябре нас перевели на лагпункт «Бурятский». На 1-м ОЛП остались те, кто уже не мог работать... Судьба их мне не известна. Нам дали спецодежду: фуфайки, шапки, стеганые носки и кирзовые ботинки. Из бересты сделали себе посуду, а то в 1-м лагпункте баланду наливали в то, что у кого было: в банку, в шапку. Питание немного улучшилось. Утром давали 750 г баланды, 30 г крупы (дробленый ячмень) на человека. В обед — баланда и хлеб. Вечером не выполнившим норму на лесоповале порцию баланды снижали до 500—400 г., хлеба—до 650 г. А за хорошую работу, за перевыполнение нормы—850 г. хлеба и «сандаревский гуляш»— картофельные очистки с кониной. (Называли это месиво по фамилии повара Сандарева). Когда хлеба не было, его заменяли картошкой в «мундире». Соли не было, а без нее много не съешь. Летом вместо очисток нам перепадали арбузные корки...
Побеги из лагеря не удавались. Да и куда бежать?! Везде ждала верная смерть. Розыском беглецов занимались собаководы Зеленин и Голиков. А найдя их, расстреливали на месте, привозили тела убитых к воротам лагпункта. На устрашение другим.
В апреле 1939-го нас опять переводят на новое место. Позади вырубленная тайга, впереди — неизвестность. Начальник 5-го лагпункта Осташенко приказал нам всю прежнюю одежду снять, постричься и помыться в бане. Всем выдали новую спецодежду. Каждый получил чашку, ложку и кружку. Здесь за хорошую работу меня назначили бригадиром на вывозке леса. В бригаде было человек 50 и подвод 20 с лошадьми. План старались перевыполнять.
Через 5-й лагпункт в 1939—40 годах прошло около 30 тыс. человек. Потом их отправили в Норильск. Охрана ходила без знаков различия. Даже петлиц не было. Сами себе нашивали воинские отличия. Это были «самоохранники». В начале войны придумали каждому носить на груди деревянную бирку с номером и фотографией. Во время войны для охраны стали присылать солдат и офицеров, признанных непригодными к строевой службе. Фронтовики относились к нам, зэкам, лучше тех, кто охранял нас прежде. Они понимали, что никакие мы не враги народа. Иногда с фронтовиками удавалось поговорить о чем-нибудь. К тому времени к бараку были прикреплены и девчонки-воспитательницы из местных, лет по 14—15. До сих пор помню Фаину Мешкову и Кикину (имя ее забыл).
Здесь я проработал до 1942 года. Вместе с бригадой был переведен на 8-й лагпункт. Тут сидели человек 20 из Харбина — бывшие семеновцы, бежавшие в Китай.
Однажды зимой я был свидетелем такого случая. Охранник Кислов приказал заключенному Ильченко принести дров на костер. Был сильный мороз, тот отказался. Кислов приказал ему раздеться донага и поставил его на «пень». Наказанный стоял при 30-градусном морозе примерно минут пять. Потом охранник отпустил его.
Моя бригада план обычно перевыполняла. Ежедневно оставляли одного-двух зэков «отдыхать», то есть работать при санпункте. Остальные после смены едва до нар добирались. За добросовестную работу мне был снижен срок на 6 месяцев.
На 8-м лагпункте я пробыл до мая 1947 г. При освобождении за все годы работы без выходных я получил от начальника Гришко 160 рублей и 100 рублей премиальных.
Посоветовали: домой сразу лучше не ехать, а остаться жить не прежнем месте. Дали справку об освобождении.
Вот так прошелся по моей судьбе железный каток сталинских репрессий.
Записал Б. ХОЛКИН.
Ленинский путь (Ачинск) 30.04.1992
Архив Ачинского «Мемориала». Муниципальное бюджетное учреждение культуры «Ачинский краеведческий музей имени Д.С.Каргополова»