Документальный очерк
ПРИНИМАЯ участие в подготовке празднования 70-летия органов прокуратуры, я невольно столкнулся с одной проблемой. Каким-то зыбким туманом был подернут период времени с 1936 по 1940 год. Не было ясности даже в том, кто в это время возглавлял прокуратуру края, кто работал в ее аппарате.
Пытаясь восполнить этот пробел, я обратился к архивным данным, которые меня потрясли. В те смутные годы всеобщей шпиономании и выделения "врагов народа" пострадали десятки честных работников прокуратуры. Не миновала чаша сия и прокуроров края Коваленко, Любошевского, их заместителей.
Был расстрелян заместитель прокурора края. Этим человеком оказалась женщина —. Столбова Полина Георгиевна. Анкетные данные на нее были предельно кратки ми: в момент ареста ей исполнился 41 год, из партии исключена за неразоблачение мужа, арестованного по обвинению в участии в право-троцкистской организации. Образование высшее юридическое, в круг обязанностей по работе входил надзор за органами НКВД. Детей не имела, на иждивении была престарелая мать.
Листая пожелтевшие страницы этого дела, я словно заглядывал в историю прокуратуры.
За многие годы работы рядовым следователем мне довелось перечитать немало всякого рода жалоб и заявлений. По многим делам их порой скапливаются целые тома. Это обиды потерпевших, которым не нравится, что преступник гуляет на свободе, а следствие идет вяло, через пень-колоду, и следователь попался какой-то неразворотливый. По разным поводам и на все. начиная от вони в камере и кончая мировыми проблемами, писали обвиняемые. Такие вот, самые обычные, даже привычные заявления.
Но мне ни разу не доводилось увидеть ДОНОСА. Не в чести доносы у нашего народа, чем-то стыдным, недостойным считаются.
Но был один период времени, когда доносы были в большой чести. Я порой думаю — что за эпидемия всеобщей потери разума поразила наш народ в те предвоенные годы? Почему люди, пораженные бациллой доносительства, чуть ли не расталкивая друг друга локтями, бежали к вежливым, предупредительным дядям в малиновых петлицах и передавали им свои жалкие произведения, начинавшиеся словом: "доношу...".
Почему так легко предавались близкие, знакомые и незнакомые?
Наверняка, кто-то выявлял врагов с пролетарской прозорливостью, сохранив на них "нюх и чутье". Другому это было просто выгодно — убрать соперника, подсидеть начальника.
Но большинство-то ведь ничего от этого не имело. И что страшно — люди доводили себя до истовой веры в справедливость происходящего безумия. Сказали, что нужно выявить десяток врагов, — выявим. Скажут завтра, что нужна сотня, — будет сотня! И доносили...
Но этот стадный инстинкт прерывался сразу, как только человека самого рано или поздно "забирали". Валяясь на нарах в переполненных камерах внутренних тюрем НКВД, он начинал понимать, что творится что-то непонятное, несправедливое, и не только по отношению к нему, но и к соседу по нарам, сотням и тысячам "врагов", которые врагами никогда не были.
Он мучился, пытаясь понять, — кто донес на него, за что? И чем дальше,, тем отчетливее понимал, что этот донос, автора которого он никогда не узнает, перевешивает все, что бы он ни говорил, и что он навсегда отрезан от семьи, близких и посторонних, от тех, кто ходит за стенами тюрьмы, читает газеты, обсуждает свои мелкие проблемы, пишет доносы...
25 июня 1937 года Столбова Полина |"еоргиевна была взята под стражу, а 3 июля "прозрела" ее добрая знакомая и сослуживица Дора Павловна Дорофеева, .которая в "строго секретном" доносе на имя начальника УНКВД по Красноярскому краю Леонюка "сообщила о ряде фактов по работе и связях" бывшей подруги Столбовой и ее мужа. Голюдова.
В этом документе на пяти печатных листах нет ничего, кроме намеков и предположений о возможных связях Столбовой через ее мужа с "врагами народа". Нет ни одного конкретного факта и доказательства. Все объясняется очень просто: Дорофеева не скрывает, что к своим выводам она пришла, когда узнала, что Голюдов арестован. А значит, врагом народа обязательно должна быть и его жена.
Достоверность писаний Дорофеевой никем не проверялась. Наверное, в этом не было особой нужды. А может быть, и потому, что сама Дора Павловна недолго после этого гуляла на свободе. Уже в январе 1938_года она по такому же абсурдному обвинению была взята под стражу и осуждена. Дальнейшая судьба ее мне неизвестна.
Но донос, написанный ею, был одним из тех камней, которые потянули ко дну Полину Столбову.
Есть забавная детская игра, когда костяшки домино выстраиваются одна за другой причудливыми узорами. Потом стоит- наклонить последнюю, как происходит удивительное зрелище. Падая костяшка в последний момент цепляет, увлекает за собой следующую, та — другую и так — пока не упадет последняя.
Принцип "домино" — падая, тянешь за собой стоящего — использован во всех делах о контрреволюционных преступлениях. И дело Полины Столбовой было лишь одним звеном в прихотливой цепи дел о контрреволюционной деятельности организации правых на территории Красноярского края. Но именно это дело в глазах его конструкторов придавало особый смысл и окраску другим делам. Еще бы! Органы выявили в составе организации работников краевой прокуратуры.
Странное впечатление производит это дело. Кроме показаний Столбовой, в нем нет ни одного подлинного протокола допроса других лиц — лишь напечатанные на машинке нечеткие фиолетовые копии выписок.
Вот показания Думченко.В., работавшего до ареста начальником краевого земельного управления, в котором он буквально списками называет в качестве членов организации "правых" людей, имеющих хоть какое-либо должностное положение. В этих списках названы и Столбова, и ее муж Голюдов.
Проверить, был ли оговор, невозможно — Думченко расстрелян. Из короткой выписки из показаний Лепеева А. от 16 октября 1936 года следует, что от третьих лиц ему стало известно о том, что" участником подпольной организации "правых" является зам. прокурора Столбова. Лепеев А. осужден к высшей мере наказания — расстрелу.
Ничего не скажет и Эмолин А. Г., который ссылается, в свою очередь, на Акулинушкина П., расстрелянного по тому же делу "правых". Ёдинственный, кто не оговаривал Столбову, был Голюдов. Но, даже защищая ее, он не мог отрицать одного — она была его женой. И, осудив его к расстрелу, следователи с удовольствием приобщили к делу протокол его допроса.
Итак, мертвые уличили живую. Не было возможности спорить с ними и требовать очных ставок. Их допросы приобретали тяжесть камня на шее утопленницы. Выхода не было.
Работать в прокуратуре во все времена было не просто. В этой небольшой и с виду такой мирной организации, как в фокусе, сходятся, переплетаются интересы людей, ведомств, органов власти. Настоящий прокурор — это человек, не способный ладить ни с одной инстанцией. Его дело не угождать, а надзирать за исполнением законов.
Нетрудно представить, сколько нервов и энергии стоит прокурору его принципиальность в защите прав людей.
В тридцатые годы, когда народу навязывался миф о непогрешимости органов НКВД, работать в прокуратуре было вдвойне тяжело. Она, по существу, являлась единственным органом, имевшим доступ к следственным материалам ОГПУ Наркомата внутренних дел, связанным с контрреволюционными преступлениями.
Многие прокуроры стремились противостоять незаконным арестам, произволу следственного аппарата, фабрикации уголовных дел.
Жалобами недовольных сотрудников НКВД, требующих разобраться со строптивыми прокурорами, пестрят многие уголовные дела. Не явилось исключением и дело Столбовой. В нем разрозненные домыслы и предположения, как цементом, спаяны рапортом оперуполномоченного 5 отделения УГБ лейтенанта Рери, заслуживающим, чтобы привести его почти целиком.
"Работая в аппарате УНКВД по Красноярскому краю, по роду службы мне приходилось часто сталкиваться с зампрокурора.Столбовой по различным следственным делам. Мне приходилось получать от начальников РО НКВД ряд следственных дел на целые группы и одиночек, причем в большинстве своем речь шла о подрывной работе классового врага, и эта работа подтверждалась достаточными материалами, вполне достаточными для того, чтобы дело передать для рассмотрения спецколлегии крайсуда и виновников осудить.
В лице Столбовой, при согласовании направления таких дел, я почти всегда встречал препятствие. Она придиралась к мелочам, всегда стремилась такие дела направить на доследование, в ряде случаев она настаивала на переквалификации состава преступления по подсудности нарсуда. Таким образом, Столбова искусственно тормозила борьбу с вредителями и диверсантами.
Эта практика Столбовой имела и другую отрицательную сторону. Наши низа, имея желание и стремление хоть как-нибудь парализовать подрывную работу, но, убедившись, что при правильной квалификации любое дело обречено на долгую консервацию, пошли на другую крайность. Они стали явно контрреволюционные дела проводить как простые уголовные и ограничиваться подсудностью нарсудов, в связи с чем враг оставался не полностью разоблаченным и не в полной мере наказан и обезврежен.
Если бы Столбова к этим делам подходила по-большевистски, то, несомненно, не было бы причинено столько вреда советскому хозяйству, и его организованная подрывная работа была бы вскрыта много раньше..."
Интересный по своей противоестественной логике документ! Добросовестность и принципиальность прокурора превращаются во вредительскую деятельность.
Итак, по делу торжествует незаконность. а "революционная законность" во имя которой приносится в жертву не угодный системе честный прокурор.
Искусству допроса учат в университетах основательно. И хотя . умение и опыт следователя приходят лишь с годами, главные принципы этой науки запоминаются на всю жизнь. "Допрос не может быть провокационным. Вопросы следователя не должны содержать выводов о виновности человека..."
Я не знаю, кто в те далекие годы учил допросам тех сержантов и младших лейтенантов, которые считались специалистами по раскрытию контрреволюционных преступлений.
Но, читая уголовные дела, поражаешься удивительному постоянству тактики допроса. Протоколы писаны словно по одному трафарету, начинаются со стандартной фразы: "Следствие располагает неопровержимыми доказательствами Вашей вины в контрреволюционной деятельности, предлагает сознаться и дать правдивые показания..."
И плевать, что следствие ничем не располагает. Главное — сбить с толку, не дать опомниться и получить его — королеву доказательств — признание вины.
Омерзительно и жутко читать эти допросы!
В ходе следствия, тянувшегося одиннадцать месяцев, Полину Столбову "под протокол" допрашивали трижды. Сценарий самый заурядный: 29 июня 1937 года — полный отказ. 12 июля — полупризнание, 23 ноября — полное признание во всех смертных грехах, начиная с 1917 года.
Если суммировать все ее ответы, они в общей сложности не займут и четверти листа. Зато вопросы, какие вопросы! За один такой вопрос сегодняшнего следователя отстранят от работы и обвинят в превышении власти.
Тогда же все считалось в порядке вещей — чего еще церемониться с врагом народа, главное — чтобы признался.
Чего стоит, к примеру, такой перл следователя: "Занимая должность заместителя прокурора края, Вы в практике своей работы в прокуратуре нарушили революционную законность и занимались в ряде случаев выхолащиванием политической сущности дел на врагов народа. Признаете себя виновной?"
Ответ: "Признаю!"
В таком допросе заранее заложено три утверждения — в нарушении законности, в укрывательстве врагов народа, вредительстве.
И при этом все абсолютно не-конкретно и бездоказательно. И следователя вполне устраивали односложные, вымученные ответы вроде: "да, обманывала, да, признаю, да, да, да..."
Никто никогда не узнает, что побудило Полину Столбову оговорить себя. В деле есть ее робкая попытка дать объяснение, каким-то образом обратить внимание на нелепости в деле, когда 16 мая 1938 года она подписывала документы об окончании следствия. Своей рукой Столбова заносит в протокол следующие фразы: "Прошу приобщить к делу мои дополнительные показания к протоколу допроса и мое заявление, в котором я указала о примененных ко мне неправильных методах следствия и о причинах, по которым я дала неправильные показания, от которых ОТКАЗЫВАЮСЬ".
Я не нашел в деле никакого следа этих не выгодных следствию показаний. Похоже, все сделали вид, что их просто не существует. Жалкий крик утопающей! Все ответы Полины Столбовой потонули в целенаправленных, издевательских вопросах, для верности подчеркнутых красным карандашом.
Признание было добыто, а истина по делу никого не интересовала. На очереди был суд.
"Не может быть правила мудрее и справедливее того, что лучше оставить без наказания многих виноватых, нежели одного невиновного осудить. Судья, который не истощает всего своего внимания, судя человека в уголовном деле, и без совершенного уверения, или хотя и с малым небрежением осуждает его на тяжкую казнь, столько же сам ее заслуживает, сколько и преступник, если не больше".
Эти мысли принадлежат русскому юристу сенатору И. Лопухину. И хотя они высказаны более столетия назад, но актуальны и сегодня.
Вообще гуманизм российского правосудия, его способность противостоять нажиму властей вошли в историю. Оправдательными приговорами по политическим делам доказывалась истинная независимость суда.
Но история тридцатых годов нашего столетия дала примеры и другого правосудия — слепого, глухого и безжалостного.
Страшнее всего то, что судьи приговаривали людей к смертной казни не по убеждению в их виновности, а безукоризненно выполняя доведенный план убийств.
В марте 1937 года Вышинским и Ежовым Сталину было передано письмо с предложением о направлении выездных сессий Военной коллегии Верховного суда СССР для рассмотрения дел о контрреволюционных преступлениях в Западно-Сибирском, Красноярском краях, Свердловской, Омской и некоторых других областях. В этом письме предлагалось приговорить 250 человек к высшей мере наказания, 185 — к заключению в тюрьму на 10 лет и 60 человек — на 8 лет.
Полина Столбова попала в жернова этой судебной системы в том самом 1938 году.
13 июля выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР принимает дело Столбовой к своему производству. 14 июля в 11 часов 20 минут судебное заседание было открыто, а ровно через десять минут оглашен приговор.
Его можно привести почти дословно, настолько он краток. Столбова явилась активной участницей антисоветской террористической организации правых, действовавшей на территории Красноярского края. В организацию правых Столбова была завербована одним из руководителей этой организации Голюдовым, проводила вредительскую работу в области судебно-карательной политики, знала и разделяла террористическую деятельность организации в отношении руководителей ВКП(б) и Советского правительства.
Таким образом, Столбова признана виновной в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58-7, 58-11, 58-8 Уголовного кодекса РСФСР. На основании изложенного Военная коллегия Верховного суда СССР,
ПРИГОВОРИЛА:
Столбову Полину Георгиевну к высшей мере уголовного наказания — расстрелу, с конфискацией всего принадлежащего лично ей имущества. Приговор окончательный и подлежит немедленному исполнению".
Всего десять минут потребовалось суду для того, чтобы по абсурдному обвинению, не приведя ни одного доказательства вины, лишить человека жизни.
У меня сложилось убеждение, что бригвоенюристы Кандыбин, Китин и Калашников не только не пытались разобраться в материалах дел, но и рассмотрели его по конвейерной системе, вообще не вызывая Столбову в зал суда. Ведь, если верить протоколу, в эти десять минут уместился допрос подсудимой, оглашение показаний свидетелей, последнее слово Столбовой и приговор суда.
Сведущие люди сразу же скажут — но ведь это же невозможно! Ведь только на чтение показаний четырех свидетелей, названных в протоколе, уйдет не менее получаса. И неужели Столбова ограничилась одним заявлением о своей невиновности и ничего не пыталась сказать в свое оправдание ни при ее допросе, ни в последнем слове?
Ответов на эти вопросы нет. Но что существенно:, и протокол судебного заседания, и приговор изготовлены под копирку, и в них лишь впечатана фамилия Столбовой. А значит, они были готовы заранее, и этих кратких минут должно было хватить лишь на внесение в документы анкетных данных Столбовой:
С завидной оперативностью воля суда была исполнена — в тот же день Полина Сто'лбова была расстреляна,
История громких дел о "врагах народа" писалась руками сержантов и лейтенантов НКВД. Известен случай, когда протест Генерального прокурора Союза отклонил сержант НКВД, поставивший на документе свою неразборчивую подпись.
Невысокие чины расправились и со строптивой Столбовой. Ее арестовал младший лейтенант Матусевич, допрашивали по конвейеру младший лейтенант Тихонов, младший лейтенант Гостей, лейтенант Курбатов, сержант Боев, младший лейтенант Стрельников, заканчивал дело младший лейтенант Кин.
Чего-чего, а самоуверенности им было не занимать! И уж наверняка никто из них не думал, что когда-либо их мерзкие дела выплывут наружу, спадет пелена секретности и их. подследственные из обвиняемых станут жертвами...
16 ноября 1956 года в Военную коллегию Верховного суда Союза Главной военной прокуратурой было направлено заключение, в котором по результатам проверки был поставлен вопрос о прекращении дела Столбовой Полины Григорьевны» за отсутствием состава преступления.
Проверка объективно подтвердила, что дело "контрреволюционной организации правых, якобы действовавшей на территории Красноярского края, было сфальсифицировано бывшими работниками УНКВД. К арестованным по делу применялись незаконные методы допроса, в результате чего они были вынуждены оговорить себя и многих других честных советских граждан.
1 декабря 1956 года расстрельный приговор от 14 июля 1938 года в отношении Столбовой был отменен, производство по нему прекращено за отсутствием состава преступления. Формально реабилитация состоялась. Но кто об этом узнал?
На определении Военной коллегии стоит гриф "секретно" В секретном письме начальнику УКГБ по Красноярскому краю предлагалось сообщить родственникам о результатах рассмотрения дела, не объявляя полностью содержания определения. С такой же секретностью Военной коллегии было доложено, что родственников Столбовой не установлено, а поэтому указание в части сообщения о реабилитации не исполнено.
Вот и все. Этими документами завершаются материалы дела.
Я закрыл его с тягостным ощущением того, что в сущности ничего и не узнал об этой женщине, кроме кратких анкетных данных да того, что сообщить о реабилитации некому — родственников не нашлось.
Неизвестно место ее захоронения. Был человек и не стало... Нет памяти о ней.
Порой приходится слышать: "А кому вообще нужен этот затянувшийся процесс реабилитации. Мы живем в новом времени со своими проблемами, жертвами, и стоит ли ворошить эти пыльные архивные дела полувековой давности. Репрессированных ведь не воскресишь, а на их безымянных могилах давно выросла трава забвения".
Никогда не соглашусь с утверждением, будто поминать или оплакивать человека — значит растравлять раны. На самом деле это единственно известный человечеству способ лечения и предупреждения новых болезней.
Это и возможность лишний раз напомнить живущим, что история повторяется, и не дай бог, а каком-нибудь витке <нрзб> любителей "охоты на ведьм".
Николай Сарапулов
Юридические диалоги №2 1992 (август)