Если полистать «Красноярский рабочий» за шестидесятые—семидесятые годы, то фамилию Супруненко можно найти под материалами, в основном, на сельскохозяйственные темы. Наш н-рильский корреспондент Анатолий Львов знакомит читателей {да и редакцию, ветераны которой прекрасно помнят Николая Владимировича) с другой стороной его жизни.
СОВХОЗЕ, кроме дойных коров, теплиц и парников, где выращивались огурцы и помидоры, а также небольшого участка капусты и репы в поле, был свой винный подвал по названию «Абрау-Дюрсо». Внешне — обыкновенная двускатная теплица, только вместо стекла тесовая крыша, а внутри — два ряда бочек с вином, которое изготовлялось из не годных для употребления фруктов. В переработку шло все: мороженые яблоки и груши, полугнилой виноград, подмоченный и сопревший в барже урюк и т. д. Использовались также местные ягоды — морошка, черная и красная смородина, клюква.
Не утверждаю, что вино норильского совхоза было очень хорошее, по, как говорится, и рак рыба. п. тому же далеко не всякому смертному удавалось испробовать лот, пусть и не божественный, напиток. Доступ в теплицу получали только избранники Фени — главного винодела и ответственного цербера. Личность эта была незаурядная.
Женщины всякие бывают Заведующая винным подвалом норильского совхоза монашка Феня (теперь уже можно сказать правду; была ну очень некрасивая, длинная, костистая и будто пропущенная через мялку, она кособочила и хромала на ходу. Асимметрично в ней было все — от глаз разного цвета, смотревших в разные стороны, до пяток. Нижняя челюсть, чуть что, так далеко уходила в сторону — верхней не на что было опираться.
Одни называли Феню мегерой, другие — Квазимодо в юбке, но никакие прозвища не умаляли ее авторитета: попасть на «прием» к Фене было труднее, чем к самому Завенягину.
Словом, ничего похожего на бесподобно красивую Мурку или Соньку Золотую Ручку, которые сами вечерами приходили в сушилку мужского барака, где добросовестно, в поте лица зарабатывали свои трояки до прихода коменданта.
Феня держалась в миру благопристойно, избегала встреч с мужчинами, часто крестилась и смотрела больше себе под ноги. Однако те, кто удостоился побывать в ее обители и получал доступ к резиновому шлангу, с помощью которого пробовал вино из бочки, утверждали, что молитва Фени заметно отличалась от обычного «отченаша». Это были, собственно, даже не молитвы, а своего рода упрек Богу за- тог что он так долго держал ее в монастыре. Затем следовала благодарность тому же Богу за оказанную ей великую милость, состоящую главным образом в преклонении перед ней молодых красивых мужчин.
Словом, директор совхоза Николай Иванович Невский, заверявший, назначая монашку Феню зав. винной теплицей, что видит ее насквозь, безусловно, ошибался. Конечно, кое- какие подробности и детали поведения монашки ему не были известны. А вино в бочках держалось на должном уровне, чему, надо полагать, способствовал всегда исправный водопровод.
ПИСЬМО АВТОРУ «ПОВЕСТИ О ПЕРЕЖИТОМ» Б А, ДЬЯКОВУ, ИЗ КОТОРОГО СТАНОВИТСЯ ЯСНО. КТО ТАКОЙ НИКОЛАЙ СУПРУНЕНКО.
УВАЖАЕМЫЙ Борис Александрович! Вашу «Повесть о пережитом» .впервые, 10 лет тому назад, я прочел в журнале, который мне дал зубной врач Сиверский (один из персонажей вашей книги). Он после отбытия срока 10 лет, проживает в с. Шила Сухобузимского района Красноярского края.
В 1971 году удалось полностью прочесть повесть в отдельно изданной книге.
Теперь «Повесть о пережитом» в Красноярске размножают на пишущей машинке, естественно, прочесть ее удается не всем желающим.
Я не был в 'Тайшете, Свои 10 лет (1937—1947) отбывая на Волгострое, в Сиблаге, Горшорлаге. Норильске. В 1956 году реабилитирован. С 1960 года член КПСС (молодой коммунист), стал заслуженным агрономом РСФСР.
До сих пор я писал книги только сельскохозяйственные: «(Содружество науки с практикой», «Цена гектара», «Второй хлеб» и др. Теперь я персональный пенсионер, и мне многие рекомендуют написать о «тех» 10 годах из собственной биографии. Это оказалось куда труднее трактата о картофеле (на всероссийском конкурсе моя книга «Второй хлеб» удостоена диплома 2-й степени).
Как сегодня написать, например, о Горшорлаге, чтобы никого не компрометировать за все то страшное, что там было? Иначе нигде не напечатают. Даже статью о строительстве города Норильска, написанную мной в спокойных тонах, местная газета не взяла. Возможность написать представляется мне в виде фантазии наподобие ефремовского «Часа быка». Пусть события происходт где-то в антимире. Но если рассказ (или повесть) окажется настолько удачным, что в него поверят, как в «самделишную» фантазию, тогда читатель вправе будет спросить: «К чему все это?»
Что ему ответить? В самом деле, какой, даже неземной, цивилизации нужно то, что было? Как можно оправдать бессмысленное людское самоуничтожение? Словом, ефремовский вариант не нравится мне. К тому же я не фантаст,
А можно, по примеру В. Карпова, на фоне сугубо патриотических событий (роман «Взять живым») вскользь сказать о «врагах народа». Персонаж Нагорный у Владимира Васильевича получился таким врагом-паинькой, что был безмерно рад полученной смертельной ране. Он выразил свое чувство перед смертью по отношению к неблагодарным соотечественникам только обиженной морщинкой на лице.
Я написал В. Карпову, что его Нагорный насквозь фальшивый, втиснут в роман только для эффекта. И если-де не можете писать правду о «врагах народа» 1937 года, то лучше и не пытаться в полуправде рассказывать об этом. Он, разумеется, обиделся на меня. Бог с ним. Героям позволительно быть капризными
О «десяти годах» не фантазирую. Просто пишу портреты с натуры... Набирается их целая галерея. Они совсем разные: воры-рецидивисты, студенты, ученые и крестьяне, партработники и проститутки, артисты и генералы.
Пока только немного написал, а раму буду делать потом. От нее тоже много зависит. Важно не только материал;.: правильно подобрать, но и определить ферму, продумать внешнюю отделку.
Пользуясь случаем, рад поздравить вас с 75-летием.
Желаю вам всего хорошего.
Н. СУПРУНЕНКО.
Красноярск.
21.Х.77.
* * *
Приписка А. А. Гудковой, вдовы Н. В. Супруненко.
Дьяков не ответил. Но это не обидно. Всем не ответишь. Потом ста¬и на него
наговаривать. Может, и
действительно было что-нибудь неблаговидное, а может, и нет. Во всяком случае,
книгу он написал, хотя, когда я ее перепечатывала, мне показалось, что срок
лагерный он отбывал очень легко.
«Повесть о пережитом» у меня перепечатана и переплетена, и спасибо ему за книгу.
ГАЙСИРОЖ Дмитрий Ананьевич. Бывший секретарь ЦК партии боротьбистов (Украина). Впервые встретились на Шекснинском гидроузле "Волгостроя в 1938 году. Запомнился тем, что однажды вбежал в барак — бледный, трясущийся, долго не мог выговорить слова — и только после настоятельных наших требований рассказал...
Он впервые услышал, как виртуозно. доводя грубую матерщину почти до искусства, ругалась с комендантом лагпункта очень красивая, молоденькая блатная Таня.
— Если бы лошадь заговорила человеческим языком, я бы так не удивился, — покачал головой Дмитрий Ананьевич и надолго замолчал.
Поздно вечером, уже укладываясь и как бы продолжая начатый разговор, добавил:
— Стыдно перед человечеством за то, что умение говорить может быть использовано отдельными личностями в столь неблаговидных целях.
Интеллигентность Дмитрия Ананьевича в условиях Шекснинского гидроузла, где контингент на 90% состоял из воров-рецидивистов, была явно не к месту. На него смотрели с удивлением — в разговоре, на работе, во время отдыха... Сами посудите: разве не странно, например, видеть в грязном, вонючем бараке с тремя ярусами нар человека, чистящего зубы перед сном. Это было настолько необычно, что даже Крыса, Хват, Жаба, Косой, Карзубый и другие, вряд ли знакомые когда-либо с элементами бытовой культуры, не трогали Дмитрия Ананьевича. Они смотрели на него почти зачарованно, как на явление Христа народу.
Обокрали Гайсирожа сразу же, в день прибытия на 41-ю дамбу. Унесли не только чемодан с домашними вещами, но и пальто со шляпой, которые он снял после первой тачки морены, уложенной в тело плотины.
Вечером того же дня бывший секретарь ЦК боротьбистов получил подобающее условиям и соответствующее сезону обмундирование: шапку-ушанку, телогрейку, ватные штаны и нуждающиеся в ежедневной подшивке валенки. Все настолько грязное и изношенное, что давно потеряло какую-либо ценность и даже форму. Мало того, гардероб принадлежал, вероятно, шкету, Не более 160 см от земли до макушки, а Дмитрий Ананьевич был мужчина рослый и широк в кости.
В столь необычном, с чужого пяечв одеянии он. стал непохожим /на себя( а издали напоминал Дон-Кихота, Отлично понимая, насколько неуклюже выглядит, он не выражал по этому поводу ни возмущения, ни даже неудовольствия. Свое отношение к столь нелепому обмундированию сформулировал примерно так:
— Я не нахожу ничего смешного и теперь уже необычного в пытках. А короткие, рваные штаны совсем безобидны в сравнении с тем, что пережито за год предварительного заключения.
Мое место на нарах было рядом с Дмитрием Ананьевичем. Несмотря на большое различие в возрасте, мировоззрении, образовании и так далее, мы всегда находили общий язык, Я читал ему свои стихи, из которых сегодня помню разве что несколько строк: «Напрасно ты архив листаешь, копаешься во прахе старины. Таких времен история не знает, как день сегодняшний моей страны». Когда начиналось сравнение со средневековьем, ужасами испанской инквизиции, Дмитрий Ананьевич читать не позволял. Он не хотел слушать крамолу и советовал не хранить никаких записей в этом роде.
О себе рассказывал мало, но вскоре я знал о нем все. Еще до революции Дмитрий Ананьевич, выходец из интеллигентной семьи, возглавлял одну из многочисленных в то время политических партий на Украине. Вскоре, однако, оказалось, что боротьбисты — организация слабосильная и, главное, бесперспективная. Партия, безболезненно для ее членов, самоликвидировалась.
«Генсек» вступил в КП(б)У. Но еще будучи студентом биофака Киевского университета, не желая впредь заниматься политикой, подал _ заявление о выходе из партии. Последние (перед арестом) !0 лет увлекался энтомологией. Коллекционировал жучков и бабочек, препарировал земляных блошек и гусениц. Был уверен, что вскоре станет заведующим кафедрой фитоэнтомологии сельскохозяйственного института и должность профессора не за горами.
В июле 1937 года его арестовали. Обвинили в двух смертных грехах: возглавлял партию боротьбистов; отказался состоять членом ВКП(б).
Тройка ГПУ приговорила Дмитрия Ананьевича всего к 10 годам спецлагерей. Столь снисходительное отношение объясняется тем. что следственные органы не смогли найти ни одного бывшего члена партии боротьбистов, и таким образом комплектование контрреволюционной организации не состоялось. Дмитрий Ананьевич оказался врагом-одиночкой...
В отличие от многих .других, у Дмитрия Ананьевича было две лагерных клички: одни (немногие) называли его. Генсеком, а остальные — Фраером. Только слово это звучало у них особо,, примерно так, как мы произносим «Человек с большой буквы».
Жил и работал этот славный человек на износ. Добросовестно катая тачки с мореной, он часто получал совсем скудный штрафной паек питания. Как могли, мы помогали, но все шло к тому, что Дмитрий Ананьевич вскоре будет «доходягой». Этого не случилось.
В половине апреля, когда поверх льда на Шексне появилась вода, через реку нас возили на грузовых автомашинах, В тот памятный день они шли совсем тихо, гуськом. На середине реки первая машина бесшумно ушла под лед. Там был и Дмитрий Ананьевич. Никто не выплыл.
Публикация А. ЛЬВОВА
Красноярский рабочий 19.09.1992