ИЗ ПОЧТЫ ВИКТОРА АСТАФЬЕВА
КАК ЖАЛЬ, ЧТО МНОГИМ НЕ ХВАТАЕТ ЕЁ,| НЕ ХВАТАЕТ СОСТРАДАНИЯ И ЛЮБВИ
ЗДРАВСТВУЙТЕ, уважаемый Виктор Петрович! Горькая судьба является поводом для обращения к вам. Еще в детстве мне было известно, что род Нижегородцевых был казачьим в Забайкалье? У деда Ефима {отчество его не помню) была большая, дружная, трудолюбивая семья. Не знаю, сколько было у отца братьев, знаю только трех его сестер — Зинаиду, Анну и Ульяну. Мне было уже к моменту ареста отца без малого 5 пет, и я неплохо помню как отца, так и теток. Помню также нерадостный вид их при виде бедственного положения семьи, у которой младший — седьмой — еще ползает. Помню, как все было: пришли трое военных (форма и атрибуты ее известны всем — петлицы и нарукавные нашивки, и сбруя на груди — крест-накрест), и отец, поняв все, сразу обнял мать беременную — на исходе седьмым К этому времени я, как самый младший, сначала рассматривал их с интересом, а потом, когда повели отца на выход с толчками, заревел испуганно, Может быть, мой плач был вызван плачем старших и истошным ревом матери, поддерживаемой старшими братьями. А было у меня тогда их трое и две сестры. Вот после этого и приезжали из Мотыгина тетки. Мать просила их, как живущих в центре района, наводить справки об отце, а они обещали ей, но неуверенно. Какая может быть уверенность у бывших кулаков, а теперь бесправных и безголосых?
Старшие братья уже работали в колхозе, а я крутился около матери, помогая ей во всем. Водился с последышем. К этому времени я уже кое-что понимал и умел хозяйничать, так что польза семье была, а мать могла спокойно вкалывать в колхозе. В зимнее время работала она сразу в трех лицах: дояркой, телятницей и уборщицей навоза. Кроме этого, нужно было сделать множество сопутствующих дел. Уроки готовил я вечерами и сразу после школы бежал к ней помогать.
ЕСЛИ ГОВОРИТЬ О ТОМ. что такое казаки или что умели делать трудолюбивые люди того времени, то ярким примером этому может служить талант нашей матери. Будучи малограмотной, она обшивала всю деревню, кроила по росту и фигуре любую одежду, по фасону, по вкусу. Хорошо выделывала овчины, шкурки, из которых сама же кроила и шила шубы, шубки, дохи, шапки. Оплата была натурой — кто сколько и чего даст, кто сколько может.
Мы, конечно же, имели два огорода и участок под картофель, урожай с которых собирали добрый. Этого урожая не хватало до весны или же едва хватало, а хлеба — фигу в нос. Давали нам помалу овсяной муки, из которой помню остистые лепешки и кисель. Из живности во дворе были буренка, боровок, десяток кур; на большее не было возможностей и сил. Рукодельничала мать после работы в колхозе — ночами. Старшие пропадали неделями далеко на полевых станах летом, а поля-то были на высоком плато, подъем на которое через переправу на мельницу, на таежной речке Подкаменке.
Эта чудная речка — вся в черемухе, омывает подножие плато и впадает у нас в Ангару. Мельницу на ней, -как и многое другое в деревне, строил отец со своей бригадой.
В школу пошел без малого в восемь лет, в 1941 г. Моими первыми учителями и самыми любимыми из всех была чета Портнягиных — Петр Николаевич и Айна Даниловна. Оба они красивые, смуглые люди. У них тоже было пять сыновей, двое из которых живут в Красноярске. Петра Николаевича проводили в 1942 г. на фронт. Мои самые старшие братья загремели в трудармию, из которой не вернулись в деревню. Избавились таким путем от прозябания, а нас, младших, забрали в 1949 г. в Норильск и Шушенский район.
Забрали братьев в трудармию, а жить- то как-то надо.
И СТАНОВЛЮСЬ Я в девять лет заправским колхозником. Бороню поле, пропалываю его, далее сенокос, уборка урожая. Для сева нужно доставить семена, а лошадей свободных нет. Мы, школьники 10—12 лет, вместо них. Нагружают нам по пуду, а мы, развалив его на половины, несем мешок на шее коротким путем по самым крутым дорожкам пять—десять километров.
В 1946 году вместе с сыном председателя колхоза Крутиковым попадаем в районную газету. Расхвалили нас до умиления и ни шиша не дали. Я-то уж точно не получил ни фига.
Разница между нами двоими огромная. Я голубых кровей от недоедания, а он тугой, румяный и уверенный. Сын председателя — «не подходи близко».
В 1950 году пошел я трудиться в Норильске без документов. Их выбивала сестра безуспешно. Выдали только в 1953 году, по ним я «помолодел» на три года. Лишние эти три года нужно было работать, а я заметно оглох к выходу на пенсию. Врачи засекли, и только униженная просьба спасла от инвалидности и мытарств.
В 1987 году в Красноярске, на «Сиб тяжмаше» пошел на пенсию. Теперь получаю 1.142 рубля плюс затычку к решету от голодной смерти.
О, пся крев! О тупость от лени непроходимой! Сначала ограбили семью деда, потом родителей в 1933 году в Забайкалье. А теперь уже ограбили до конца, основательно те, за которых я голосовал сознательно. Вот и вся милость их сердец.
На работу глухого не берут, как ни просил, .а справедливости в райсобесе не нашел.
Нашел там откровенные оскорбления и ехидные усмешки. Такова эта вся служба, еще хуже в отделе контроля ее. Не будь я нормальным психически, тут же избил бы... Вот до чего довели, Виктор Петрович.
Александр НИЖЕГОРОДЦЕВ.
Красноярск.
Красноярский рабочий 19.09.1992