К 40-летию города Норильска
ОБ АВТОРЕ. . Профессор архитектуры и давний автор нашей газеты Лариса Григорьевна Назарова много лет преподавала в Норильском индустриальном институте, возглавляла одну из ведущих кафедр. До того была первым главным архитектором города, а еще раньше... Впрочем, как раз об этом она рассказывает сама в предлагаемых вниманию читателей воспоминаниях.
Это — лишь начало новой книги, над которой работает сейчас Лариса .Григорьевна, — а в ее «активе» уже пять книг (одна написана в соавторстве), вышедших в «Стройиздате», и множество статей по теории северной архитектуры, публиковавшихся в специальных изданиях.
Как станет ясно читателю, в предлагаемых главах воспоминаний нет никакой «теории», зато много живых наблюдений и конкретных деталей, воссоздающих атмосферу и быт тех далеких лет, когда заполярный лагерный Норильск только еще готовился стать городом. Сорокалетие со дня присвоения ему этого статуса мы отметим в нынешнем июле.
Бесконечно течет река времен, поглощая на своем пути людей с их делами, проблемами, открытиями, достижениями и просчетами...
За годы существования Норильска сменилось уже несколько поколений. Что знают сегодняшние молодые о людях, строивших город и комбинат? О них, проявивших невиданную стойкость в лагерном аду, сумевших сохранить человеческое достоинство, жизнелюбие, . самоотверженную любовь к труду, мне и хочется рассказать.'
Выйдя замуж за бывшего заключенного, я приехала в Норильск с дипломом инженера-архитектора в 1952-м. Это было за год до смерти Сталина, когда лагерный режим стал жестоким до предела. В моих глазах стоят поселки за колючей проволокой, лагерные бараки, бесконечные колонны заключенных. Со многими репрессированными мне пришлось работать бок о бок в проектной конторе. Я знала и видела многое... И все же возникает .сомнение: имею ли я право писать о лагерях, не побывав там в шкуре зека, ощущая лагерную жизнь с внешней стороны колючей проволоки? Но подумалось: разве ощутить жар огня можно, только сгорев на костре?
Норильск начала 50-х был еще не городом, а небольшим поселком в три улицы, в теперешней городской черте была выстроена только Севастопольскя. В окружении деревянных одно- и двухэтажных домов возвышались здания химлаборатории и ДИТРа, а вдали маячили промышленные корпуса с дымящими трубами. В конце Октябрьской улицы, напротив ДИТРа, был стадион — любимое место отдыха норильчан, а рядом с ним существующее доныне здание спортивного зала.
Уличное движение в те дни представляло собой десятки крытых «воронков», санки, запряженные лохматыми лошаденками «северной породы», но главное — это были колонны заключенных. Женщины и мужчины отдельно, но все в одинаковых бушлатах, ват ных брюках, с обмотками на ногах, Женщины отличались от мужчин тем, что поверх шапок на них были серые, бесцветные платки. Лица были такие же серые, бледные, движения вялые и затбрможенныеe.
'После работы /колонны возвращались в лагеря уставшие и безразличные ко всему окружающему, повинуясь только командам и окрикам конвоя. Конвой же шел бодро, одетый в добротные полушубки, воротники которых были всегда подняты. По бокам колонны — бравые молодцы, вооруженные винтовками со штыками наперевес, сзади — конвойные с собаками.
С утра колонны вели на промплощадку. Часть сворачивала в ворота «Норильскснаба», других направляли на строительство города в Горстрой, отдельные группы распределялись вдоль улиц для очистки их от снега. Производственные зоны, как и лагерные, были ограждены колючей проволокой, на углах стояли вышки с вооруженными «вертухаями».
Все улицы невозможно было оградить колючей проволокой, поэтому уборку снега производили в передвижных зонах с натянутыми на колышки веревками, конвоиры передвигали их по мере очистки улицы.
Куда ни кинь взгляд — повсюду вышки, ограды, заборы, люди с оружием и серые массы заключенных.
Снег чистили лопатами, нормы были высокие, шутка о скрещивании ужей с ежами для изготовления колючей проволоки позволяла сохранить бодрость и втайне поиздеваться над режимом.
На следующий день после приезда в Норильск я пошла наниматься на работу в проектную контору. Это было двухэтажное бревенчатое сооружение в конце Заводской улицы. П-образное в плане, оно имело внутренний двор, замкнутый осевшим- одноэтажным домиком. Ограда с проходной будкой и глухими воротами скрывала от посторонних мир проектантов. В теплые дни, в обеденный перерыв, двор был полон проектировщиками из всех отделов.
Предъявив в проходной свои документы, я поднялась на крыльцо добротного здания бывшей казармы ВОХР. На второй этаж вела скрипучая деревянная лестница. Наконец, я в приемной главного инженера конторы Ефима Корнеевича Стрельцова. В дверях появился пожилой человек небольшого роста. Увидев меня, он радостно всплеснул руками й со словами: «Проходи, Лариса, проходи, дорогая!» — ввел меня в кабинет. Я опешила... Посмотрев на меня внимательнее, опешил и главный инженер. Оказалось, он принял меня за другую Ларису, только что вышедшую из лагеря и работавшую в проектной конторе. Так я узнала, что у меня есть двойник.
Долгое время продолжались подобные ошибки: то девушки из проходивших колонн громко приветствовали меня, то ко мне обращались совершенно незнакомые люди, а один раз доже муж мой спутал меня с Ларисой, подойдя к ней о магазине.
Мое подобие и я искали случая познакомиться, но встреча обнаружила больше различий, чем сходства, мы не испытали симпатии друг к другу.
Некто Яровиков, профорг отдела, вел со мной «воспитательную работу»: настойчиво рекомендовал не вступать в беседы с «врагами народа», — а ведь я работала с ними в одной комнате.
Однажды нас, вольнонаемных, вызвал к себе начальник отдела кадров и объявил: «Одна из вас выходит замуж за только что освободившегося заключенного. За это высылают на Север...». (Что может быть севернее норильских лагерей? Теперь-то я знаю — это Нордвик). Кадровик' ссылался на какое-то постановление, при этом хватал одну из нас, невесту бывшего заключённого! за руки и пытался ее обнять..
Политические заключенные отличались от своих мучителей как небо от земли. Для нужд производства в Норильск ссылались опытные инженеры, геологи-, строители, металлурги. Приехав сюда не по своей воле, эти люди в заключении и после, освобождения работали. с увлечением; вкладывая душу и талант в любимое дело. Только потому был построен г Норильск и комбинат, что все инженерные вопросы решались .умнейшими головами, теоретически обосновывались и экспериментально проверялись. Среди заключенных было много настоящих интеллигентов, они отличались сдержанностью, порядочностью, были приветливы и внешне подтянуты.
По утром мы шли о проектную контору вместе с уже освободившимися из заключения инженерами. Издали пи, была высокая атлетическая фигура инженера из отдела механики Бориса Владимировича Кильчевского. Весь лик ого напоминал американского киногероя. Это был мягкий, приветливый и добрый человек. Его часто путали с братом-близнецом, похожим него как две капли воды, к сожалению, с совершен другими человеческими качествами,
Вот из подъезда выходит высокий, худой и легкий вI движениях Александр Федорович Колобаев, молодой свои в 70 лот, Он всегда был исключительно внимателен и добр к своим подчиненным Девушки, которые ничего не умели делать, учились у него черчению, многие вспомнив ют его до сих пор. Александр Федорович был создателем генерального плана Норильского промрайона. Когда он вышел из заключения, к иему| приехала жена, живая крохотная женщина, великолепная хозяйка. Она потчевала гостей вкусными тортами, напоминавшими мне обстановку довоенных лет.
Вот идет отдел экономика — Фиалков и Гринберг, Серьёзные лица, озабоченный вид — финансы! Из отделе теплофикации появляется Николай Васильевич Тарасов, на его круглом лице всегда радушная улыбка. Идет Виктор Коротков, высокий блондин с лицом Есенина. Он обладал чудесным голосом, часто пел у нас дома. Мой муж познакомился Iс ним еще в пересыльной тюрьме, где Виктор пел, завораживая голосом не только заключенных, но и охранника который отпирал камеру и' слушал, стоя в дверях.
После работы мы часто встречались с Эммануилом Beниаминовичем Шефтелем — образцом воспитанности и галантности. Его жена Фаина рассказывала, что муж вообще не умел сердиться, никогда ни с кем грубо не говорил, несмотря на все обиды, Сама Фанни воспитывалась в одном из пансионов Швейцарии, и служила для нас образцом поведения в жизни и ' в обществе.
Прошло много лет. и вот недавно я получила открытку из далекого зарубежья — от Э. В. Шефтеля...
Всех не перечислишь и не упомнишь. Но в памяти осталось, что это были интересные, умные и интеллигентные люди. Они запоминались и по встречам на улице. Аккуратность в одежде, уверенная походка, приподнятость настроения, радость вновь обретенной свободы отличали этих людей от ссутулившихся, угрюмых, безликих прохожих, среди которых было много «бытовиков» и бандитов.
И вдруг, как удар бича — посреди проезжей части улицы ведут трех иссохших стариков. Один из солдат упирается штыком в спину заключенного, другой сдерживает рвущуюся с поводка овчарку. Что за опасные преступники? Старики идут медленно, не обращая внимания на конвой, заложив руки за спину, всматриваясь в лица прохожих, раскланиваясь с некоторыми. Они напоминают институтских профессоров старшего поколения,
Сотрудники конторы с уважением и гордостью говорили о них, называли «наши академики», рассказывали, что это геологи с мировой известностью. Они содержались в особо строгом режиме, обвинялись в неправильном подсч¬те полезных ископаемых страны.
Через тридцать семь лет в честь одного из них появится на стене Норильского индустриального первый в городе мемориальный знак. Будучи заключенным, в институте, тогдашнем техникуме, преподавал Николай Михайлович Федоровский.
Вечерами мы вместе с мужем часто бывали в ДИТРе, где давали концерты, показывали кинофильмы. Каждый раз, возвращаясь поздно вечером домой, мы видели, как из ворот Норильскснаба выводили колонну заключенных женщин. Задолго до выхода колонны перед воротами собиралась толпа «женихов» — уже освобожденных мужчин, поджидавших девушек, толпившихся за оградой. Непонятно, как в этой серой массе одинаковых ватников и бушлатов они узнавали своих избранниц,
В воздухе висел многоголосый крик, как на птичьем базаре. Но вот открывались ворота, колонна медленно, умышленно мешкая у выхода выползала на улицу. Все разом кричали что-то друг другу. Это было свидание. Конвой сбивался с ног, пытаясь установить порядок. Но вот все построены, колонна пошла. Наступило время «ласти конвоя, звучат команды: «стоять!», «бежать!», «сесть!» — в снег и грязь. Колонна подчинялась, шла плотным строем, шаг в шаг, поддерживая плечами и руками падающих от усталости,
Конвоиры были столь же молоды, как и заключенные, ко никакого участия, никакой жалости — сплошное презрение.
Однажды мы вышли из ДИТРа, Впереди нас офицер с женой, закутанной в пышные меха, прошествовали мимо колонны женщин, с которыми расправлялся конвой. Офицерская жене- рыдала, вспоминая «бедных девушек» из кинофильме, рядом же были сотни и тысячи страдалиц, жизнь которых была несравнима со «страданиями» киногероинь. Однако живые люди никаких эмоций у чувствительной любительницы кино не вызывали.
Был случай, над которым смеялся весь город, — добровольный приезд в ссылку целой чувашской деревни.
В глубинку Чувашии приехал представитель комбината по набору рабочей силы на 1953 год. Завербованные с детьми и всем скарбом тронулись в путь, полагая, что их ссылают, На телегах добрались они до железной дороги, поездом до Красноярска, пароходом до Дудинки и снова поездом до Норильске. В дороге «ссыльные» съели все, что смогли купить не выданные им деньги.
В Норильске они направились регистрироваться как спецпереселенцы. В городе было много ссыльных, и найти Первый отдел не представляло особого труда. Однако прибывшей группы не оказалось в списках отдела, и сотрудники переполошились — пропали документы по целой деревне, а все бумаги такого рода были на строгом учёте.
В конце концов бедолаг спровадили на вокзал, а дальше предложили разбираться самим. Переспав ночь на полу, добровольные ссыльные пораздумали и начали строить из отходов тары балки, засыпая стены шлаком.
Такова была слепая покорность людей всякому «начальству».
В 50-х в проектной конторе работало много девушек и женщин, которые вот-вот должны были освободиться. После войны дети, вывезенные из деревень Западной Украину, приравнивались чуть ли не к бандеровцам. Выросшие без солнца и витаминов, похожие на чахлые деревца девушки, робкие и застенчивые, не могли вызывать никакого другого чувства, кроме жалости, Однако у нас в отделе были «правоверные» комсомолки.
Как-то я обратила внимание не маленькую голубоглазую девушку из заключенных. У нее были пышные, легкие льня
ные волосы, завитые, вероятно, с помощью гвоздя, — настоящая Гретхен в лагерной робе. Наши мужчины относились к ней покровительственно.
Полгода «Гретхен» проработала вместе с другой девушкой-архитектором, копируя ее чертежи, в изолированной комнате — это был какой-то секретный объект. Архитектор — моя соученица по институту, комсомолка Нелли — ни разу не взглянула на свою помощницу, не сказала ей ни слова. Напрасно голубые глаза искали хоть проблеска тепла и участия в серых — там был только холод стали, они смотрели насквозь и мимо. Одна шла после работы домой к маме, в тепло и уют, другая возвращалась в барак на нары. Время от времени «Гретхен» выскакивала из рабочей комнаты, слезы душили ее...
От такого отчуждения, презрительного и жестокого отношения к заключенным один шаг до ужасного.
Однажды в обеденный перерыв мы пошли в магазин. Вдруг на улице раздался выстрел. Насмерть перепуганная девушка вбежала в магазин, кинулась на грудь к стоящей в очереди женщине и, обливаясь кровью, сползла на пол. Оказалось, конвоир свел с ней счеты, намеренно послав ее за границу зоны, обозначенную веревкой, натянутой на колышки, Девушка должна была сгрести там мусор. Но шаг в сторону от веревки считался побегом. Конвой выстрелил.
Стоял теплый солнечный день — последний в жизни несчастной...
Лето 1952 года было наполнено такими происшествиями, о которых говорили полушепотом. Рядом с домом, где мы жили, вертухай застрелил ребенка, который подполз под проволочное ограждение, чтобы подобрать закатившийся в зону мяч. Никогда не забуду глаз женщины, хоронившей своего ребенка. Маленький гробик сползал с ее плеча, тельце ударялось о стенки. Был серый пасмурный день, фары проезжавшей машины высветили остановившиеся глаза и белую маску лица матери, Она поправила свою поклажу и поплелась дальше. В самый скорбный час женщина была одна в многотысячном городе. Жизнь прошла, и все кануло в неизвестность...
Заключенных содержали в многочисленных; лагерных отделениях. При этом в ближайших к городу, наиболее благоустроенных, были уголовники. Они часто ходили на работу без конвоя, имели особые пропуска. Политические содержались е шести отделенииях с особо строгим режимом — Горлаге. Одно из отделений было женским.
Горлаг вобрал в себя технических специалистов, ученых, артистов, писателей — весь цвет интеллигенции. Это были создатели комбината. Но дли лагерного начальства они были самыми опасными преступниками, для них существовал особый каторжный режим.
Один из лагерей Горлага находился на Шмидгихе, в поселке Медвежий ручей. Мне дважды пришлось там по вопросам реконструкции жилых зданий для офицеров охраны. На крытом брезентом «воронке» со скамьями вдоль бортов мы поднимались в гору, минуя семь вахт — семь бастионов, огражденных рядами колючей проволоки. Перед каждой вахтой машина останавливалась, все вылезали, спрыгивая лестницы на землю, шли через контроль, предъявляя пропуска, охранники проверяли машину, и мы вновь карабкались в кузов. Такая проверка, происходила при проезде через вахту в обе стороны, мешки с углем в кузове протыкались при этом штыками.
Это было тяжело и утомительно для нас, но каково было заключенным, каждый день, в дождь и мороз, дважды проходили колоннами все семь вахт. Пожилые сотрудники проектной конторы рассказывали, как тяжело было им при этих проверках. Вспоминали случай, когда в пургу несколько бригад сбились с пути и при пятидесятиградусном морозе замерзли вместе с конвоем.
Не помню когда, но позднее заключенных стали возить на «воронках».
В теплое время заключенных водили в полосатой «матрасной» одежде с большими номерами на спинах.
Выросшая в Норильске Галина Вениаминовна Русанова рассказывала, как, будучи ребенком, она жила с родителями на Железнодорожной улице. По ней проходили колонны заключенных, завидя которые, дети бросались им навстречу, пристраивались сбоку, бежали рядом. Какие теплые улыбки вызывало это на изможденных лицах. Заключенные дарили детям ; самодельные игрушки, сорванные по дороге цветы.
Однажды, когда конвой отвернулся, один из заключенных взял ребенка на руки и ласково прижал его к себе. то увидела мать и с криком ужаса отняла ребенка.
Умер Сталин. После объявления по радио состоялась траурная демонстрацию. Мы прошли длинной колонной по Заводской и Октябрьской улицам на ещё недостроенную Гвардейскую площадь, где открылся митинг Мы мерзли, было холодно и ветрено. Вольнонаемные из бывших заключенных стояли с замкнутыми лицами, тихо переговаривались под испепеляющими взглядами «чистых».Немногочисленный партийно-комсомольский актив проектной конторы демонстративно выказывал своё горе. У меня на сердце было тяжело — что ждало нас впереди?
Вскоре была объявлена амнистия, но только для уголовников. Вышедшие на свободу начали дебоширить, кругом поножовщина, массовое пьянство, грабежи, бандитизм. Милиция собирала по улицам «подснежников »— замерзших пьяных.
Мой муж еше в детой был отчаянным драчуном, в юности неплохим боксером и имел при этом вспыльчивый характер. Он ненавидел уголовников и никогда не уходил от | стычек с ними. Бывало, вовращаясь вместе со мной вечерами из ДИТРа, он оставляя меня и кидался разнимать дерущихся, защищать пьяного, карманы которого очищали уголовники. Он нападал внезапно, напористо, все разбегались, иногда ему удавалось сдать грабителей подоспевшей милиции, Я стояла в стороне, дрожала как осиновый лист, ждала удара ножом, но, я счастью, такого не случилось.
Муж всегда встречал меня после работы, кладя в карман кусок толстой цепи для самозащиты. Но цепь эту ему ни разу не пришлось применить.
Дома — для отпугивания воров — мы держали двух orромных собак. Нашу прекрасную, послушную и добрую колли пристрелил милиционер, когда она залаяла, увидев бегущих от погони воров.
С моим братом, приехавшим позднее в Норильск, чуть не случилась трагедия. Он шел с моим мужем по плохо освещенной улице к остановке автобуса. Со стороны гаража ЦАТК, от здания старого техникума, они услышали воли. В свете фар проезжавшее автомашины увидели человека, которого преследовала толпа. В руках у подбегавшего к брату блеснул окровавленный нож. Брат оцепенел. Но у мужа сработал защитным рефлекс — он сшиб бандита ногой и наступил на руку с ножом. Подоспевшие парни помогли скрутить нападавшего. Оказалось, что в общежитии техникума он убил и ранил несколько человек.
Выпушенные уголовники ешё долго терроризировали город. Когда стало невмоготу, их начали вывозить в Красноярск, где они тоже наделали немало бед.
Политические заключенные ждали освобождения, но с ним медлили. Но вот
наступило 25 мая 1953 года. Все заключенные одновременно не вышли на работу, над
лагерями поднялись черные флаги. Над башенным краном в районе Горлага
развевалось огромное черное полотнище. Все в городе затихло, транспорт
остановился, закрылись предприятия. Население ожидало самых неприятных событий,
расправ с обеих сторон.
Теперь уже не помню, сколько времени продолжалась эта смута, о ней ничего не
сообщалось, все было «сверхсекретно», но пришла и развязка. Около 12 часов ночи
по Октябрьской улице на больших скоростях пронеслись колонны грузовиков с
вооруженными солдатами, за ними множество санитарных и пожарных машин. Все они
направлялись в сторону лагерей за промплощадкой.
Сердце замерло — «акция» началась. Все напоминало кинофильм о немецких расправах с мирным населением. Мы притихли, ожидая выстрелов. Но все было тихо, под утро машины проехали опять, но уже в город.
У нас создалось впечатление, что все обошлось мирно, без расправы. Никто ничего не говорил, все было засекречено. Выйдя на работу, мы узнали, что заключенные добились массового пересмотра дел.
Многие вольнонаемные, которые остались работать в лагерях, очень боялись подобной ситуации, опасались, что зеки выйдут из-под контроля и всех «наших» перережут.
Мы с мужем не верили угрозам, с интересом и сочувствием наблюдали за действиями заключенных, представлявших, может быть, лучшую часть нашего общества.
В те дни я пошла по делам в управление строительства. Не успела войти в кабинет главного инженера, как меня остановили истошные вопли. Главный инженер выкрикивал садистские советы, как надо расправляться с женщинами- лагерницами, как заставить их .работать. Половину советов составлял отборный мат, Он разговаривал по телефону с Дудинкой, там тоже были беспорядки, Инженер носил офицерские погоны, но был глубоко невежественным и злоб¬ным человеком, ненавидевшим заключенных.
Уровень начальников может характеризовать такой анекдотичный случай. Моя приятельница — врач, приехавшая в Норильск по распределению после института, была направлена на работу в лагерь. Однажды она обратилась к начальнику лагеря с просьбой произвести санитарную очистку территории и вывезти фекалии. Начальник; ' «Что, что? Не Понял!». Она показывает в окно на приготовленные ящики. «А-а-я, — кричит начальник, -— тоже мне фекалии-мекалии-моргалии! Сказала бы попросту: г...»
Справедливости роди надо сказать, что среди офицеров были умные, порядочные и честные люди, но злоупотреблявшие своим привилегированным положением, не унижавшие заключенных, сочувственно, по-человечески относившиеся к ним. О таких людях ходили легенды, но я лично с ними знакома не была.
После закрытия лагерей и освобождения политических заключенных многие «чистые» были недовольны. Они боялись за свое положение, распускали панические слухи, что ни производство, ни город не смогут существовать без лагерной рабочей силы, что город будет завален снегом и жизнь в нем остановится, что, кроме заключенных, некому будет очищать территорию города и дороги.
Действительно, в первую зиму производство остановилось, все пути и автодороги были погребены под снегом. Потом появилась техника, и жизнь . наладилась, а работникам лагерей пришлось заняться физическим трудом в коммунальной службе.
Тысячи политических заключенных, оставшихся в живых, часто с подорванным здоровьем, после освобождения вернулись к своему труду. Жизнь вновь расставила всех на свои места. Среди этих людей были талантливые писатели, артисты,' ученые, инженеры, впоследствии прославившие свои имена.
Однажды я была поражёна поступком двух женщин, видимо, бывших крестьянок, которые помогали в пути человеку в наручниках, — того везли на суд в Красноярск. Краевой суд рассматривал только самые тяжкие преступления, это был убийца. Подумалось: как же у такого простодушного и доброго народа мог возникнуть и процветать ГУЛАГ со своей системой жестокости и человеконенавистничества,
Примитивный лагерный быт сказывался во всем. Однажды я собралась в командировку в Дудинку, подгадав по времени к началу ледохода — величественного зрелища, посмотреть которое многие приезжали специально.
В ожидании начала навигации в Дудинку прибыли сезонные портовые грузчики, в большинстве бывшие уголовники, освободившиеся, из лаге-рей. То, что это уголовники, было видно невооруженным глазом, С ними вместе я как- то обедала в городской столовой — ресторане «Олень». Но обстановка и обслуживание были там не только грубыми, но и опасными, воздух был смрадным, соседи по столу подозрительными.
На следующий день я пошла обедать в столовую порта, в новом современном здании из стекла и бетона. В гардеробе, сдав пальто, я получила вместе с номерком оловянную ложку, Меня предупредили, что при выводе я должна буду, сдать ложку обратно. Я пообедала, сложила посуду вместе с ложкой на поднос и поставила его в окно мойки. Прихожу в гардероб, а мне вопрос; «Где ложка?». Я в панике кинулась обратно и стала искать свою ложку в грязной посуде, иначе грозили не выдать пальто. Оказалось, что это была мера предосторожности; из ложек изготовляли колодное оружие. Лагерные нравы и обычаи преследовали людей повсюду.
В этой обстановке спасало чувство юмора. Вспоминается такая история. Один из ведущих инженеров проектной конторы, затосковав от вынужденного одиночества в лагере, выехал в отпуск в Красноярск и женился там на женщине легкого поведения, прельстился красотой, не разобрав содержания.
Жена сразу решила подчинить его ce6e силовыми методами. Зимой, когда инженер выходил на работу, жена, едва надев пальто, ехала на нем верхом, волоча голые ноги в валенках по снегу. Как-то она пришла в контору, раскидала все бумаги по кабинету, повалила столы и едва не откусила палец подоспевшему коменданту...
Мы часто подшучивали над незадачливым мужем, вспоминая его жену.
Несмотря на столь мрачный общий фон, в те времена у нас было и много хорошего. Прежде всего, это — наши друзья, встречи с интересными людьми, окружавшие нас сотрудники по работе, взаимопонимание с 'ними, увлечение своим делом и, конечно,- Любовь. Мы были молоды и счастливы!
Среди инженеров — руководителей производства, т снявших погоны, встречались замечательные специалисты, прекрасные, добрые и всегда приветливые люди. Среди них выделялся умный и талантливый главный инженер комбината Владимир Александрович Дарьяльский.
Он был очень красив внешне — высокий, статный, его благородное лицо украшали умные и выразительные глаза. Спокойный, неторопливый, умевший выслушивать и понимать собеседника, тактичный в высказывании своего мнения и никогда не принимавший скоропалительных решений, он отличался от многих руководителей, еще не забывших свои прогоны, нравы и обычаи ГУЛАГа. Я знаю о добрых поступках Дарьяльского, раскрывших его лучшие человеческие качества.. Специалист высокой квалификации; главный инженер комбината, он долго оставался беспартийным.
Лагеря закрылись, вольнонаемное население, большую часть которого все же не выпустили из Норильска, расселялось в сооружениях грандиозного «балкостроя». Масса самодельных домиков, лепившихся друг к другу, заполонила поселковые улицы, окрестности промплощадки. Зимой балки заносило снегом, превращая всю застройку в один общий сугроб, с >торчащим лесом печных труб. Выходы из - балков напоминали лазы в медвежьи берлоги.
Комбинат лихорадило от постоянно менявшейся рабочей силы, многие уезжали, за год совершалось до 78 тысяч прогулов, что обсуждалось как настоящее бедствие — комбинат перестал выполнять государственный план.
В Норильск стали прибывать рабочие по комсомольскому набору. Решено было реконструировать освободившиеся лагерные поселки, превратив их во временное жилье для вновь приезжающих. Ответственным за мероприятие был назначен Тимофей Гаврилович Стифеев (кажется, главный механик комбината), о котором у меня сохранились самые светлые воспоминания. Стройный, живой, с лицом в морщинках и с глубоким шрамом, он был прост в обращении, откликался на разумные технические предложения, в нем не было никакой дутой важности многих руководителей.
Я полупила ответственное поручение —,,/составить проект реконструкции бараков под молодежные общежития и проследить за выполнением проекта в натуре. Как я этим занималась, расскажу позднее, а сейчас вспоминаю об одном эпизоде, связанном со Стифеевым.
Была ранняя весна, пригревало солнце и началось быстрое таяние снега. Сейчас предупреждают по радио о запрете выходить в горы, когда возникает опасность схода снежных лавин. Тогда радио об этом не сообщало. Я поехала в Нагорный поселок, расположенный на крутом склоне горы, для проверки хода строительства. Вдруг открылась страшная картина. Сначала я услышала шум низвергающейся воды, а затем поняла, что поток устремился вниз не через преграды, а разлился под ледяным настом, по всей территории поселка, где работала бригада строителей. Вода с шумом перекатывалась через балки, заливала полы лагерных бараков и вновь исчезала подо льдом.
По Телефону я срочно вызвала Тимофея Габриловича, сказав, что работы придется прекратить. Отложив все дела, Стифеев примчался на своем «виллисе», и мы полезли с ним по ледяной корке, прогибавшейся под ногами, к одному из бараков со вскрытыми полами. Тимофей Гаврилович немедленно снял всех рабочих со смены, и мы с ним прошлись еще раз по пружинящему насту по всем баракам.
Рискованно было отказываться от реконструкции. «Студенты уже в Красноярске, ждут парохода, — раздумчиво сказал Стифеев, — но все же придется остановить все работы».
Через два дня весь' подмытый наст рухнул вниз, разрушая по пути бараки, накрыл два домика под горой, в которых погибли две семьи и маленький ребенок.
В апреле 1957 года директором комбината стал Владимир Васильевич Дроздов, о котором у меня сохранилась благодарная память. Он поддержал меня и моего мужа, когда его, еще не реабилитированного бывшего заключенного, прокуратура избрала жертвой и стала преследовать необоснованными и незаконными методами. Прокурор дал санкцию на арест, продемонстрировав свою силу и независимость от дирекции комбината и горкома партии» Секретарь горкома и директор комбината встали на защиту мужа, прокурора же за ряд подобных дел выслали из города.
Происшедшее подтолкнуло мужа написать заявление о пересмотре дела. Он долго тянул, ему казалось унизительным просить за себя и писать о том, что хотелось забыть. Вскоре дело пересмотрели, и пришел документ о реабилитации.
Владимир Евгеньевич Полуэктов, мой муж, был начальником строительной конторы «Фундаментстрой». Он видел недостатки конструкций фундаментов, задумал переход на сваи (весь Ленинград стоит на сваях, но там грунт мягкий, болотистый, а у нас сплошная вечная мерзлота). Вместе с Борисом Владимировичем Кильчевским они разработали способ опускания свай в грунт, придумали принцип станка для установки свай. Свои разработки они представили в управление строительства и встретили... отпор.
Позднее главная идея было подхвачена другими, внедрена в жизнь, произвела революцию в строительстве. Группе инженеров за разработку/ и осуществление этой идеи была присуждена Ленинская пре¬мия. В эту групоу входили и люди, не имевшие • никакого отношения к сваям, более того — всегда встававшие на пути технического прогресса.
Вольнонаемные инженеры, разными путями попавшие в Норильск и снявшие погоны после закрытия лагерей, подчас были не самыми опытными специалистами, хотя и занимали ответственные посты. Многого недопонимая, они не пропускали передовые идеи в жизнь. Помню, как при рассмотрении предложения о свайных фундаментах главный инженер управления строительства в оскорбительной форме напомнил моему мужу, кто он такой, —- дескать, ему лучше не высовываться со своими новаторскими предложениями, не то его могут снова посадить. В то время муж приобрел уже известность в городе и был единственным руководителем не только беспартийным, но и не реабилитированным (о его жизни я написала отдельную книгу).
Одним из «бывших» был главный инженер «Кузнецкстроя», работавший после освобождения из лагеря на ведущих инженерных должностях и ставший задолго до своего объезда из Норильска главным инженером УКС, — Иерохим Яковлевич Эпштейн. Это был прогрессивный, мыслящий инженер, в его время техническая политика в строительстве была на высоком уровне.
Он поддерживал проектировщиков в их поисках нового, удобного жилого дома для Норильска. При его участии был запроектирован (и возведен за зданием ДИТРа) жилой дом со встроенной шкафной стенкой между кухней и комнатой, , с оборудованной передней. В доме был устроен детский сад для дошколят, игровые 'комнаты для подростков.
Еще одна идея — крыша-теплица для выращивания овощей — казалась тогда утопической, она была осуществлена лишь через тридцать лет другими людьми.
В галерее позабываемых личностей Норильска 50-х годов невозможно не упомянуть Михаиле Васильевича Кима. Кореец по национальности, он обладал истинно восточной мягкостью манер, Добротой и обаянием, что так контрастировало с атмосферой Норильска, грубой лагерной действительностью.
Я познакомилась с ним в отделе изысканий проектной конторы. Как-то, войдя в весенний яркий день в темное и низкое помещение в бараке, осевшем в землю на задворках Октябрьской и Заводской улиц, я увидела человека небольшого роста с восточным лицом, в темной одежде заключенного, который поднялся мне навстречу. С первых же слов «раскрылся умный, технически грамотный, приятнейший человек, увлеченный наукой. Беседа с ним произвела на меня очень хорошее впечатление.
Когда через 12 лет, после окончания аспирантуры, я приехала в Норильск и зашла в научно-исследовательский отдел, то увидела его руководи- гелем Михаила Васильевича.
Все последующие годы мы дружили. Он имел свой философски спокойный взгляд на жизнь, был как бы отстранен от мелочных забот и дел. Бывало, волнуешься, зайдешь к нему в кабинет, поговоришь, убедишься, что все суета сует, и успокоишься.
Воздействие его неординарной личности и обаяния было эстолько велико, что его все любили, у него не было недоброжелателей и завистников, его научные успехи были признаны и нашими и зарубежными учеными. Он работал увлеченно, не зная отдыха и выходных дней. Его семьи не было в городе, он так и жил в своем рабочем кабинете.
Смерть его, случившаяся в очередной служебной командировке, в кабинете директора Красноярского института «ПромстройНИИпроект», была внезапной. Он внешне спокойно выслушал несправедливые претензии какого-то заезжего контролера из столицы, подошел к столу, хотел что-то сказать к упал... Известие об этом потрясло всех нас.
Описание Норильска тех лет будет неполным, если не рассказать о питании и одежде. Все мы обедали в основном в столовых, где господствовали каши, мучные и кисельные блюда. В жилом поселке, на Октябрьской улице, было два магазина —- в длинном деревянном бараке между остановками автобусе «ДИТР» и «Почта». Половина барака была занята промтоварным магазином — одежда, золото, серебро, посуда, меха (по нынешним ценам совсем не дорого). Другая половина была наполнена рыбными консервами, маргарином, мороженой рыбой, какими-то жирами, потемневшим от времени мясом и серым, плохо пропеченным хлебом. Свежих продуктов и овощей но было и в помине. Нас спасало молоко и свежее мясо, которое мы изредка покупали на базаре, там же продавалась квашеная бочковая капуста.
Разнообразить свое меню можно было только продуктами «с материка», их присылали в посылках, привозили с собой из отпуска и командировок. Однажды, году в 60-м, мы привезли с собой коробку, в которой было двести яиц, и ненадолго оставили ее на крыльце. До сих пор вспоминаю эти неизвестно кем съеденные яйца.
Как-то в торговлю случайно попала бочка паюсной икры. Мы покупали ее килограммами и ели с хлебом столовыми ложками. Но это случилось лишь один раз.
Начальству продукты доставлялись на дом, ящиками и мешками. Как-то, в декабре, нас угостили в одном доме настоящими деликатесами: консервированными маленькими сосисками и замороженной клубникой. Разница чувствовалась и в этом...
Почти до конца 50-х годов внешний вид женщин зимой немногим отличался от заключенных. Поверх зимних пальто, обязательно с поднятым воротником, надевался темный плащ для защиты от ветра, а поверх ушанки со спущенными ушами — теплый платок.
Расслоение норильчан на «чистых» и «нечистых» усугублялось финансовыми возможностями, сформировался местный «высший класс». Эти люди владели великолепно обставленными квартирами, забитыми хрусталем, черными китайскими лакированными чайными сервизами, вазами, фарфором, вьетнамским серебром, золотыми украшениями, бесконечными мехами и роскошной одеждой. У них было все, кроме культуры. Как же иначе можно оценить демонстрацию туалетов среди заключенных, которые не имели обычной человеческой одежды...
Погоня за материальными благами и страсть - к вещизму подвели и руководящих мужей. При закрытии дома отдыха на Ламе всю дорогую обстановку, ковры и пианино развезли по квартирам. В дело вмешалась прокуратура, но о наказании мы не слышали.
Сразу после смерти Сталина наступила новая эпоха: 1 апреля 1953 года комбинат был переведен из системы МВД в ведение Министерства цветной металлургии.
Началось бурное строительство города, постепенно силуэты лагерных вышек потонули в многоэтажной застройке. Начал формироваться не просто жилой район — «спальня», каким он был в системе лагеря, в настоящий цивилизованный город —« с библиотеками, школами, магазинами, детским и дошкольными учреждениям, рестораном, музыкальной школой и всем тем, что существует и теперь.
А в июле 1953-го поселку Норильск был присвоен статус города.
Лариса Назарова.
Заполярная правда 17-22.06.1993