За долгие годы работы в журнале «Советская милиция» мне пришлось исколесить
бывший Советский Союз вдоль и поперёк много раз. одно время работал по
республикам Средней Азии, Центральной полосе России, спецкором по Сибири и
Дальнему Востоку. Побывал на Крайнем севере, Якутии, Чукотке, Камчатке,
Сахалине, Курилах и во многих забытых богом уголках. Это были командировки.
Приходилось писать по большей части о людях в милицейской форме. Представляю
вниманию читателей «КЖ» эти невыдуманные истории.
Николай Журавлёв, Абакан.
Иногда выкраивалось свободное время, и тогда я заглядывал в тюрьмы, лагеря, бывшие и ныне действующие.
Однажды, кажется это было в июле, из Магадана вертолётом мы летели на Север. Справа в иллюминаторе проплывал берег Охотского моря, изрезанный бухтами. он пенился прибоем. Сопки слева уходили в сиреневую даль за горизонт. И сколько я ни всматривался вниз, нигде не было видно человеческого жилья. Вертолёт сделал круг и пошёл на снижение. Внизу мелькнули небольшая извилистая речка, скалы, карьер, полуразрушенные строения, и мы приземлились на небольшую площадку.
Со всех сторон на нас смотрели чёрные глазницы зарешечённых окон. Покосившиеся столбы ограждения опутаны ржавой колючей проволокой. Пробитые в сопках тоннели, а их было много, закрыты массивными воротами. Что там за ними? Оказалось, что там когда-то содержались заключённые. В некоторые тоннели мы проникли. Стены, полы были мокрыми, по ним текла вода. Кое-где на стенах видны выцарапанные буквы. С трудом, но можно было некоторые из них прочесть: «Нюра… Ник… Вины нет. Ухожу… Прощай». Надписей было много. Свет от электрофонарика тонул в каменном мешке. Было холодно, тело била дрожь, в сердце вливалась тоска и боль. Кто здесь был? Чьи тела, руки касались этих стен? Кто отсюда уходил в вечность?
На краю карьера, у изгиба речушки, под самой сопкой возвышался земляной вал. Нетрудно было догадаться, что здесь когда-то приговор приводился в исполнение…
В вертолёте нашлась лопата и ломик. На глубине сантиметров тридцать пошла мерзлота, пришлось изрядно попотеть. И вот показалась часть оголённой руки, согнутой в локте, поверх скрюченного тела лежала стёганка, в неё вмёрзла щебёнка вперемешку с песком. На ногах были стоптанные ботинки, обмотанные бечёвкой. Человек лежал вниз лицом. Прошло изрядно времени, пока обтаяла земля. На куртке обнаружен шестизначный номер. Сзади, чуть выше правого уха, видна пробоина.
Вечная мерзлота – хранительница тысяч человеческих жизней. Внизу, у самой воды,
весенние половодья и дожди размыли завал, ниже по течению местами валялись
человеческие кости.
Особенно много лагерей находилось на Колыме, севере Красноярского края, да где
их не было…
Возвращаясь из таких командировок, я долгие дни, недели не находил себе места. Виденное переживал снова и снова. По ночам снились расстрелянные: они приходили ко мне, молча стояли у моего изголовья. На работе и улице при встрече с товарищами мне не хотелось ни с кем разговаривать. Я боялся смотреть людям в глаза. Мне почему-то казалось, что виновен во всём этом и я.
И где бы я ни был, я всегда искал тех, кто, пройдя все эти муки ада, остался в живых. Хотелось низко поклониться им. А ещё больше я искал того, кто приводил приговор в исполнение. Того, кто поднимал руку с револьвером, нажимал на спусковой крючок. Заглянуть ему в глаза, в душу. Спросить, что он думал в этот момент? Но я знал и другое. Знал, что такого человека не встретить. Они – за семью печатями секретности. И всё же однажды повезло. Меня с таким человеком познакомили, но предупредили: не писать!
И вот встретились… Назову его Никитой Павловичем. Ему восемьдесят три года. Служил кадровую. С первого дня – на Юго-Западном фронте. Награждён за боевые заслуги орденами и медалями Родины. В сорок пятом, после демобилизации, предложили службу во внутренних войсках. Согласился.
…Передо мной сидел ещё крепкий мужчина, общительный и подвижный. Память хорошая. На мой вопрос, был ли он исполнителем, сказал: «Это была моя работа». Как всё это началось? Вот его рассказ.
«В первый год прошёл общую подготовку в системе внутренних войск МВД, то есть, закончил школу. Знакомили с системой исправительно-трудовых лагерей, тюрем. Показывали фильмы о подавлении восстаний в местах заключения, знакомились с делами садистов, убийц. Шла, как я сейчас понимаю, психологическая обработка. Короче говоря, я догадывался, к чему всё это клонилось. Пригласили на собеседование. Дали время подумать. Согласился.
Да, я помню первый выстрел. Хотя и до этого приходилось стрелять в людей, но то – на передовой. Там была война, перед тобой был враг, а здесь – другое дело. Первое время я знакомился со следственным делом приговорённого к высшей мере. Убеждаешь себя, что перед тобой убийца, враг. Но как бы ты ни убеждал себя, ни настаивал, ты знаешь, что перед тобой безоружный, беззащитный человек. И жизнь его в твоих руках, он обречён. Это порой и выбивало из колеи.
Стрелять приходилось в разных условиях. Но большей частью в подвалах, подготовленных для этих целей. Редко, но иногда приходилось делать контрольный выстрел. Это всё зависело от поведения приговорённого, вели они себя по-разному.
Были моменты, когда я не мог поднять руки. Порой охватывала жалость к жертве. Тревога и беспокойство вползали в меня. Шалили нервы… Тогда пил горькую. Случалось, что иногда я вдруг встречался взглядом с тем, кто шёл на смерть. Вы себе представить не можете, какие глаза в это время у человека. Они, наполненные надеждой, тоской, ловят тебя, цепляются за тебя, кричат, взывая о пощаде, сняться по ночам. Смерть естественная и смерть насильственная, да ещё когда безвинная, – это страшно. Такой уход из жизни выше понимания человеческого разума».
Мы в этот вечер о многом переговорили с Никитой Павловичем о том, мучит ли его совесть, спиться ли ему спокойно, не боится ли он божьей кары? Он долго молчал, а потом ответил: «Это была моя работа. Не я, так другой. Делать эту работу кому-то надо. В отношении с совестью – и да и нет. Пусть Бог простит меня. Не моя это воля».
Нужна ли такая мера пресечения, как расстрел? Я не знаю? А вы?
Вот некоторые цифры: за последние восемьдесят лет в царской России были казнены
612 человек. В наше время, к примеру, с 1962 по 1990 год – 25 тысяч, за
последние четыре года ещё 2383…
Николай Журавлёв, Абакан.
Красноярский железнодорожник, № 37, 29.09.1995.