В самом начале крестьянского и фермерского движения я жил в полузаброшенной каратузской деревушке Черниговка, основанной переселенцами в 1910 году, видел, как зарождался класс вольных хлебопашцев. И потому с интересом знакомился с двухтомником "Красноярский край в истории Отечества", выпущенным в этом году Красноярским книжным издательством. Как жила сибирская деревня в годы "великого переселения"? Что с ней случилось позже? Почему пришла в запустение? Составители сборников хрестоматии прямо не отвечают на эти вопросы, но они дают нам фактологическую, документальную и событийную основу для собственных выводов. Что ж, попытаюсь проследить судьбу Черниговки и сотен других таких же деревень в переломные моменты их истории
Копали мы с Николаем Чугунных, занесенным в эту глухомань ветром странствий аж из Керчи, запущенный огород. И вдруг наткнулись на две ржавые железные косы.
— Так это ж мои! — ахнул дед Степан Шахматов, наблюдавший с завалинки, как пришлые горожане управляются с крестьянской работой. — Кажись, в 1933 году это было. Приглянулись они Ваньке-Каину, моему соседу. Смотрю, ведет ко мне комбедовцев. Стали меня раскулачивать. Первым делом в печь заглянули, прихватили чугунок со щами, а потом и до кос добрались. Но чужое добро никому богатства не приносило. Не стал зажиточнее и Ванька-Каин. В 1936-м он перебрался в Минусинск, пошел работать по линии НКВД. Косы ему, стало быть, не понадобились, бросил.
В восемьдесят лет Степан Кузьмич, похоронив жену, остался один. К сыну на Ангару не захотел переезжать, надеясь, что тот, наоборот, сам вернется сюда со всем семейством. Для них держал корову и коня. Молоком выпаивал пару бычков, а излишки продавал нам, приезжим.
— Тебе утрешник или вечорошник наливать? — спросил он, когда я первый раз пришел к нему.
- А какая разница?
- Ежели переносишь парное молоко, то утрешник лучше — пользительнее и жирнее.
Пока процеживал молоко, он успевал поделиться взглядами на сегодняшнюю и прошлую жизнь. Сейчас вспоминаю его рассказы, и передо мной оживают архивные документы из хрестоматии "Красноярский край в истории Отечества".
Как бы мы ни относились к П.А.Столыпину, его заслуга уже в том, что своими реформами он способствовал заселению Сибири. С 1906 по 1916 годы за Урал переехало свыше 3 млн. крестьян. В Енисейской губернии к 1914 году переселенцы доставляли более половины всего населения.
Против прежней, часто нищей и безземельной, новая родина казалась переселенцам крестьянским раем. Земли было предостаточно, давали по 15 десятин на мужскую душу. После 1906 года приезжающие селились не в селах старожилов, как раньше, а на переселенческих участках, специально отведенных для этой цели свободных землях. По большей части это была закустаренная и залесенная целина, ее расчищали по 7-8 лет.
- Мне отец рассказывал, что переселенцы сбивались в земляческие артели часто из одной волости, а то и деревни, — вспоминал дед Степан. — Так легче было одолеть тяготы нелегкой дороги, а самое главное — обосноваться на новом месте. У нас здесь осели сплошь выходцы из Черниговской губернии, поэтому и деревню так назвали — Черниговка. Хозяйствовали единолично, но общедеревенские дела решали сообща.
Да и как иначе? Переселенцам выдавались ссуды не только на переезд и домообзаводство, но и на общественные надобности, на строительство церквей и хуторское размежевание. Помогало им в обустройстве жизни на новом месте переселенческое управление, которое строило школы и больницы, проводило дороги, распространяло через свои склады улучшенные сельскохозяйственные орудия.
А все остальное делалось миром: распределяли покосы, чистили луга от кустарника, ремонтировали дороги и мосты. Миром выбирали старосту, который исполнял обязанности, как бы выразились теперь, на общественных началах, назначались из числа мужиков десятские, поочередно поддерживающие порядок в деревне. Пусть не покажется громким, но это была высшая форма крестьянского самоуправления.
Однако переселение — это только часть столыпинских реформ. Стержнем, главной их целью было разрушить вековую крестьянскую общину, которая становилась препятствием к переходу на интенсивные формы ведения сельского хозяйства, ввести частную собственность на землю. В какой-то мере это удалось. К 1 января 1915 года из 14,6 млн. дворов 9,1% их выделились на отруба, а 2,3% - на хутора. Активнее этот процесс шел в Сибири, в частности, в Енисейской губернии, где сельские общины были слабее, а крестьяне более заинтересованы в обособлении. А вот с частной собственностью на землю ничего не вышло. Госдума долго готовила этот законопроект, а после смерти П.Столыпина вообще прекратила работу над ним.
Все аграрные реформы в России так или иначе упираются в главный вопрос — собственность на землю. После этого, как правило, они откатывают. И чем глубже преобразования, тем сильнее реакция. Это исторический закон, его не обманешь. Но, зная его, надо трезво, сознательно относиться к переживаемой эпохе, вовремя распознавать "друзей народа". Понятно, это не так просто, ведь не всегда они являются в образе открытого реставратора, иногда умело маскируются революционной фразеологией.
Деревня шарахнулась в революцию вслед за большевиками, поскольку те пообещали не только землю в вечное пользование, но и "коммунию". То есть ту же самую общину, но построенную на более справедливых началах. А на деле деревенский мир, доказавший за многие века свою жизнеспособность, оказался растоптанным одновременно с образованием колхозов.
Конечно же, здесь многое шло от самодурства, от нетерпения и нетерпимости создателей колхозов. Вот характерные факты этих левацких извращений, представленных в двухтомнике "Красноярский край в истории Отечества". Один активист Уярского района заявляет крестьянину: "Ты против колхоза, распишись в этом". Когда на собрании в селе Даурском часть крестьян стала выходить в коридор, уполномоченная Балахтинского РИКа закричала: "Милиция, держи, станьте у дверей и не выпускайте никого, пускай пишутся в коллектив". В потребобществах отпускали товары по справкам сельсовета, что гражданином подано заявление о вступлении в колхоз.
Откровенно говоря, я не поверил деду Степану, что его раскулачивали, забрали чугунок со щами и косы. В Сибири истинных кулаков было мало, они не успели еще сформироваться, потому что, пока ехали в Сибирь и обосновывались, грянула мировая, за ней гражданская война. С двадцатого года, когда Сибирь очистилась от колчаковщины, до двадцать девятого — очень небольшой срок, за это время кулаком не станешь, такого не бывает. Тем более что те, кто и решился бы на рост своего хозяйства, на покупку машин и наем батраков, к концу двадцатых годов попридержали свои аппетиты, потому что советская власть начала применять различные "чрезвычайки", устанавливать твердые задания, давить налогами. Где уж тут думать о кулачестве, дал бы господь сохранить имеющееся.
В большинстве сел кулаков не было, но их надо было найти. Зачем? Ну, во-первых, чтобы местные активисты перед вышестоящими органами не были обвинены в саботаже и потакании классовому врагу. В таких случаях палку лучше перегнуть, чем недогнуть. Во-вторых, и это главное, для создания материально-производственной базы колхозов без малейшей помощи со стороны государства нужны были лошади, скот, машины, дворы, инвентарь. Где их взять? У кулаков. А если их нет? Найти, зачислить в их ряды тех, кто покрепче! Прибавить к ним наиболее твердолобых, сопротивляющихся, сеющих смуту, да и твоих недоброжелателей.
Примечательна в этом отношении инструкция Богучанского райисполкома о выявлении кулацких хозяйств. В ней отмечается, что в 1933 году в районе выявлено только 3 кулака по Каменскому сельсовету, а в других — ни одного. "Такие безобразные результаты ничем иным объяснить нельзя, как только оппортунистическими настроениями ("у нас кулаков нет"). И тут же указывается, что признаком кулацких хозяйств является невыполнение заданий по весеннему севу, натуральных заготовок.
А вот и подтверждение словам Степана Кузьмича Шахматова. В деревне Мокруши Канского района у "кулаков" забирали не только средства и орудия производства, но даже огурцы, капусту. В Рыбинском районе отбирали посуду, самовары. В силу иногда чрезмерного "революционного энтузиазма" в Канском районе были экспроприированы бедняки и середняки. В деревне Есауловка Красноярского района у кулацких жен вырывали серьги из ушей.
Естественно, что за раскулачиванием следовала высылка крестьян в необжитые места вместе с малолетними детьми. Потом прокатилась волна шпиономании, волна репрессий. Оказалось, что враги народа свили себе гнездо не только в Москве и крупных городах, но и ловко замаскировались на местах, чуть ли не во всех деревнях. А сколько под эту сурдинку было сведено личных счетов! Брали по самому пустячному поводу, а чаще всего без всякого повода. В Малой Камале Рыбинского района один мужик, увидев выцветший флаг на сельсовете, сказал: «Ну что за Советская власть, если флага нового купить не может?" Очень скоро он из деревни исчез. Донесли на него, потому что боялись быть арестованными за недоносительство.
Крестьяне начали бояться говорить откровенно, выступать на собраниях и критиковать начальство, свое и районное. Мужицкий рот надолго и плотно оказался забитым кляпом.
Один из своих страшных рассказов И.Бунин начинает строками: "Ужасное дело это — дело странное, загадочное, неразрешимое".
О странных, то есть страшных, делах надо писать тоже. Чтобы жить потом было не страшно. А жить не страшно — это жить по-человечески.
Александр Кошкаров
«Красноярский рабочий», 29.06.96