пойдет на выборы профессор Красноярского агроуниверситета Ян Кунгс
— Через два месяца будем избирать губернатора. У Вас, Ян Александрович, всегда было право выбирать и быть избранным?
— А Вы разве считаете за выборы то, что имело место до так называемой перестройки? Это же не выборы, а комедия, которую все разыгрывали друг перед другом и за что несем сейчас наказание.
— Как Вы попали в Красноярск?
— 25 марта 1949 года меня взяли с урока географии, когда я, ученик 7 класса, стоял у карты нашей Родины. Случилось это в Латвии, в Цесиском уезде. Посадили вместе с мамой в зарешеченный железнодорожный вагон и увезли сначала в Томскую область, а позже в Дзержинский район Красноярского края, где отбывал ссылку мой отец после пятилетнего заключения в лагере.
Забрали меня в 16 лет (я поздно пошел учиться). Был тогда большим общественником — секретарем комсомольской организации школы. Мама преподавала в этой же школе, и я по-другому вести себя не мог. Она была латышка. Училась в русской школе, а позже в Дерптском университете. Поэтому русский стал для нее вторым родным языком... Вообще, раньше в Латвии вся интеллигенция знала русский и немецкий — языки своих соседей. Я их знаю тоже.
Отец был образованный человек, землепашец. Имели мы свой хутор, 10 га земли. Держали помощницу по хозяйству. Хутор стоял в прекрасном месте, в 60 километрах от города, на пересечении больших дорог. Каждый вечер получали из Риги свежую газету, журналы и никакой оторванности от культурной жизни не испытывали. На 1939 год у нас дома имелись радиоприемник, электричество, телефон и почти все сельхозоборудование, исключая трактор. Не случись с Прибалтикой несчастья 1940 года, был бы и трактор свой.
Для Латвии тех времен был типичным брак между крестьянином и учительницей. Отец ведь тоже гимназию заканчивал. Но не ради государственной должности, а чтобы интересно жить. Наш деревенский учитель, к примеру, перевел с древнегреческого на латышский гекзаметром "Илиаду" и "Одиссею" Гомера. Вот и судите об уровне окружения.
Отца арестовали в 1945 году, как и половину крестьян волости. За то, что был культурный крестьянин и входил в Национальную гвардию — народное ополчение, призванное защищать Родину от внешних врагов. Мама тоже была членом Национальной, гвардии (в Прибалтике сейчас эта организация восстановлена). Латвия была суверенным государством, имела мирный договор, от 20 августа 1920 года, с Россией, и с немцами тоже. Каждому члену ополчения выдавалось табельное оружие. У отца была канадская винтовка и сто патронов к ней. Если бы он хоть сопротивлялся советской власти! Когда в 1940 году вошла к нам Красная Армия и последовал приказ сдать оружие, отец тут же сдал. От греха подальше...
Осудили его на пять лет, как и всех остальных, — шла "полоса" пятилетнего срока. Отбывал наказание на Урале. А потом сослали сюда, в Дзержинский район, где он прожил до 1956 года. В 56-м они вместе с мамой вернулись в родную Латвию, а я так и остался в Сибири.
Много позже, когда мне возвращали паспорт, я спросил, в чем состояла наша вина. В ответ услышал, что никакой вины не было. Время прошло, и не стоит ворошить старое, тем более что виноватых в этой истории вообще нет.
Мы с мамой приехали в Красноярский край в 1955 году, после смерти Сталина. Год я пас телят вместе с отцом в Саянах, на берегу озера Улюколь. А осенью поехал в Красноярск и поступил в технологический институт. Но не успел приступить к занятиям, как был изгнан, якобы за хулиганство. А на самом деле за то, что числился ссыльным и не имел паспорта (с 1949-го по 1956 год). В этот период была поражена в правах вся наша семья. Какие уж тут голосования! А может, и разрешали нам голосовать. Не помню. Те выборы были мне безразличны.
Прошел я сокращенный курс Сибирского лесотехникума. Когда его заканчивал, зачислили все же в СТИ. Закончил институт в 1961 году с красным дипломом. Учился заочно, так как надо было себя кормить. Параллельно работал лаборантом в СибНИИЛПе, под началом очень хорошего человека Альберта Исааковича Иоффе, тоже бывшего политзаключенного, который многому научил меня в жизни. После вуза пять лет работал в "Красноярскэнерго". Оттуда в 1967 году перешел в систему Министерства цветной металлургии и четверть века возглавлял отраслевую научно-исследовательскую лабораторию электроосвещения, одновременно преподавая в "политехе". А право преподавания на полставки пришлось выпрашивать у самого министра. Разве не идиотизм?
— Когда Вы поверили в Бога?
— Я человек не религиозный (религиозность — внешняя сторона веры), но глубоко верующий. Еще, кажется, Кант сказал, что есть две вещи, которые он не может постичь. Это — звездное небо над головой и нравственный закон внутри себя. Стало быть, какие-то законы вне нас все-таки существуют. Верующим я был всегда. Понимаю, что такое грех, и что покаяние — это не просто биение себя кулаками в грудь на площади, а реальное осознание плохого поступка.
В церковь я не ходил, но узкий круг друзей знал, что верую. Как-то 20 лет назад знакомый работник крайкома КПСС подарил Библию на немецком языке с дарственной надписью тоже на немецком: глубокоуважаемому и т.д. Я об этом молчал, чтобы не подводить человека. Ведь Библия была фактически под запретом.
— Вас тянуло к сибирским латышам?
— Видимо, каждый тянется к своей национальности, к родине. В те годы никаких национальных обществ быть не могло. Их создание грозило опасностью оказаться в лагере. В Красноярске у меня почти не было друзей-латышей. Просто мы не знали друг друга. О чем теперь очень жалею. Тогда был единый советский народ, а не русские, латыши, татары. Советские люди, которых теперь зовут "совками".
Спросил однажды своего начальника: что если бы я вышел на проспект с плакатом "Сплотимся вокруг КПСС для быстрейшей победы социализма в мире!"? Он сказал, что руководство райкома полетело бы с работы. Да и крайкомовцам могло попасть, если бы до Москвы дошло. Почему? Дозволялось призывать и агитировать только за то, что было предписано сверху. Никакой инициативы, особенно в политике. Чем все это кончилось, — знаем.
— Ян Александрович, в 80-е годы Вы были спецуполномоченным министра цветной металлургии по вопросам энергоиспользования на Братском алюминиевом заводе. Министр П.Ломако предоставил Вам чрезвычайные полномочия, какие давались лишь в военное время. Судя по такому мандату, Вы завоевали большой авторитет у партсовруководства.
— Этого не отрицаю. Даже могу похвастаться, что на коллегии министерства ежегодно, когда заслушивали главных энергетиков с мест, начальник главка говорил: "Ну, Кунгса мы и спрашивать не будем. У него по части освещения всё в порядке". Замечу, что хорошая работа всегда ценилась. Меня не обходили. Издавали мои книги в центральных издательствах, получал медали ВДНХ, автомобили — министерство выделяло по ходатайству крайкома партии. Был вхож в эти инстанции. Только за одно обидно: можно было сделать гораздо больше. Но далеко не всех это заботило. Видно, настоящая материальная заинтересованность отсутствовала.
— Я понимаю так: Вы с головой ушли в техническую область и не лезли в политику.
— Я и сейчас не хочу в нее влезать. Хотя признаюсь, что считаю себя в технике случайным человеком. По натуре я чистый гуманитарий. Судьба намеревалась сделать из меня художника. Готовился поступать в художественное училище, участвовал в выставках. Но... зарешеченный вагон все перечеркнул... В числе близких моих друзей Народные художники России Валерьян Сергин, Тойво Ряннель. Бываю у них в мастерских. Они иногда даже принимают мою критику.
— А сами пишете?
— Некогда. Раньше немножко писал — маслом, пастелью. Сибирь — великолепная натура для художника. Та же Швейцария. Красоты необыкновенные, особенно осенью. Единственный недостаток — здесь нет весны.
— Душа Ваша не технике, другим страстям принадлежит, тем не менее, Вас весной 1997 года удостаивают звания "Заслуженный энергетик России"...
— Кстати, знаете, что знак заслуженного увенчан двуглавым орлом? А если Госдума примет другой герб, мне знак заменят или как?.. Сейчас занимаюсь экономикой энергетики сельского хозяйства края как профессор агроуниверситета. В университете я с 1989 года. Сельское хозяйство лежит на боку. 15 лет назад дела были тоже плохие. Но все-таки село держалось благодаря относительному порядку и контролю сверху. А сейчас и этого нет. Из кур вышли, а к лебедям не пристали. Фермерские хозяйства еще не конкурентоспособны, а крупные коллективные разрушены. Кругом лишь вопли да стон. Я не сторонник того, что было, но и то, что сейчас происходит, — тоже не по душе. Национальные богатства России попали в руки кучки "деятелей", переправляющих капиталы за границу. Я этого не приемлю... В развитых странах сельское хозяйство находится под непосредственным контролем государства и пользуется его поддержкой. Государство покрывает до 80 процентов расходов фермеров и латифундий.
Под эгидой ректора агроуниверситета Н.Цугленка составили концепцию развития энергетики сельского хозяйства края. Изыскиваем возможность финансирования наших тем.
— Часто бываете в Латвии? Хотели бы уехать туда совсем?
— Прежде бывал часто. А теперь съездить денег нет. Там у меня родня, много друзей. Кроме того, есть те самые 10 га земли, принадлежавшей отцу, родной хутор. Хотелось бы туда уехать, но не теперь. Сейчас там процветает беспредел. Ехать ради нищенской пенсии? На хуторе сразу обложат налогами. А техники нет, ничего нет, да и возраст мой не для возделывания земли.
— С какими мыслями пойдете на выборы губернатора?
— С надеждой на лучшее. По кандидату я давно определился и секретов из этого не делаю. Это Валерий Михайлович Зубов. Знаком с ним лично, считаю порядочным человеком и опытным руководителем.
Будем надеяться на лучшее, хотя сделать это быстро не удастся. Наша страна понесла такой урон за семьдесят с лишним лет советской власти, что поправить положение при жизни одного или двух поколений просто невозможно! Людей отучили работать, заботиться и отвечать за себя и свою семью. Нужно исправлять не народное хозяйство, а человеческую психологию.
У А.Солженицына есть прекрасное произведение "Пасхальный крестный ход" (1966 год), Оно кончается словами: "Воистину: обернутся когда-нибудь и растопчут нас всех! И тех, кто натравил их сюда, — тоже растопчут". Это о молодежи, которая уже растоптала коммунистов. Как видите, не очень-то я оптимистичен. И все-таки развеяна атмосфера средневековья, всеобщей подозрительности и страха. Забрезжил свет в тоннеле.
Вопросы задавал
Владимир Рубе
«Вечерний Красноярск», 25.02.1998 г.