Давнее-давнее воспоминание из самой глубины моего детства: яркий летний день, мы с братом, совсем ещё маленькие, бежим по лесной дороге к деревенскому кладбищу в Петро-Павловке, что в Курагинском районе. Обгоняя друг друга, носимся между неровными холмиками, покосившимися от времени крестами. Страха нет: белый день вокруг, да и родители – вот они, подходят следом, корят нас за баловство, такое неуместное здесь, на скромном сельском погосте, где нет вражды, зависти, боли, где царствуют лишь тишина и покой.
Сквозь высокие берёзы, пихты и ели полуденное солнце припекает буйную кладбищенскую зелень, а под ней – о, чудо! – целыми гроздьями висит земляника. Диковинные для нас, степных детей Минусинской котловины, спелые запашистые ягоды таяли во рту, склеивали сахаром липкие ладошки, сладкими струйками стекали по рукам.
– Ешьте-ешьте, – говорит нам мама, – поминайте дедушку с бабушкой, родителей своего отца.
Так в моё детское сознание впервые запоздало вошли эти родственные понятия. Дедов и бабушек с обеих родительских сторон не стало задолго до моего рождения. Кто виноват в том, что нам с братом и младшей сестрой не суждено было изведать самой нежной на свете любви? Судьба? Но судьбу большинства россиян много лет вершило зло. По большому счёту все мы жертвы политических репрессий.
Мой дед по материнской линии, Сергей Фёдорович Карманов, сгинул в войне, которую, как мы теперь понимаем, можно было избежать. Но тогдашнему руководству страны это оказалось не по силам. На врага бросили миллионы плохо вооружённых солдатиков, их телами пытались прикрыть бездарность генералов, которые пришли на смену репрессированным перед самой войной профессиональным командирам. В тот первый, самый жуткий год войны пропавшим без вести – несть числа. Среди них и мой дедушка. Жена его, моя бабушка Анна Карловна Карманова, умерла уже после войны в возрасте 40 лет. Истерзанное, больное от тоски по мужу сердце не выдержало операции на ноге после тяжёлого перелома, полученного на чибижекских шахтах. Отказаться же от операции не захотела: упрямо верила, что муж не погиб, вернётся, и не хотела встретить его хромой. Трое детей: Галя, Валя, Толик – осиротели раньше времени. Старшая Галина, моя мама, подняла младших сестру и брата.
По отцовской линии деды ушли в мир иной ещё раньше, оставив сиротами семерых детей, из которых младшая дочь – едва родилась.
Родители деда Ильи Васильевича Зызганова, наши прадеды, приехали в Сибирь в конце 19 века из Расеи, как говорят старые люди. Там, где они жили, не хватало земель, а здесь, по слухам, её было немерено. Остановились переселенцы в глухой тайге, от властей подальше. Каждый клочок поля приходилось выкорчёвывать-отвоёвывать всей семьёй, и старым, и малым.
Илья вырос трудолюбивым человеком. Хоть и плохо действовала одна рука, простреленная в первую мировую, но он и пахал, и сеял, и лоцманом был отменным, и строить умел толково, добротно и красиво. Шубы шил искусно. Даже в сооружении барж знал толк. Руководил небольшой самостийной артелью, где слыл самым мастеровым, они вместе строили небольшие баржи и продавали. На строительство семейных гнёзд нужны были деньги, а где их было ещё взять?
Время пришло – женился на такой же трудолюбивой переселенке, Евдокии Семёновне. Дети пошли. Поначалу жили в Культяпке, но из-за ежегодных половодий переехали в Петро-Павловку. Строить всё пришлось заново.
Году в 24-25-м поставил хозяин на новом месте новый дом – на взгорочке, перед крутым яром, чтоб уж никакая вода не достала, не смыла труды. Крестовый дом получился большой, со ставнями – редкость по тем временам. Из широко распахнутых окон открывался чудесный простор, а за ним – мохнатые таёжные горы. (Из-за этого ладного дома семья вскоре и пострадала). На дворе – множество хозпостроек. Хозяйство держали, как все многодетные семьи, которые не хотели детей с голоду морить, – корова, овцы, несколько коней. Память моего отца крепко хранит клички домашних трудяг: конь Буска, кобыла Бусиха и жеребец Васька.
К ноябрю Илья Васильевич торопился срубить баню – в семье ждали прибавления. Первого после переезда на новое место жительства. Нужен был «роддом». Успели ко времени. В новой бане и появился на свет отец мой, Яков Ильич Зызганов.
Ещё мой дед Илья вскладчину с такими же трудягами поставил пилораму, а неподалёку от деревни – мельницу. Правда, мельница та вскоре сгорела. Не зависть ли чёрная вложила спички в руки какому-нибудь тунеядцу, привыкшему на печи лежать да лясы точить?
И работник у деда был. Как же в страду без работника с этаким хозяйством справиться, когда свои дети мал-мала меньше. Вот и вышло, что ко времени, когда в стране был взят курс на создание колхозов, такие, как мой дед, первыми попали на заметку новых властей – вот, мол, эксплуататор, батрака нанимает.
Отец мне рассказывал, как в 1942 году на санном пути из Минусинска в Курагино встретил он случайно того самого батрака. Каким-то чутьём он узнал в вознице сына своего бывшего хозяина. Только и сказал: «Хороший был человек Илья Васильевич. Хороший».
Зимой дед нескончаемо трудился дома, летом же приходилось лоцманить, сплавлять на плотах скот. На коварном Казыре есть такие места, где мало кто из мужиков мог найти единственно верный фарватер. Дед – мог. Но и у него однажды плот застрял. Плыли по первому ряду, только-только снег сошёл. Досыта тогда набродился Илья Васильевич в студёной воде. Тяжко заболел. Надсаженный вечной работой, долго не протянул.
Тут подступили тёмные времена, когда самых трудолюбивых крестьян объявляли кулаками и выгоняли из собственного дома, отобрав всё до последней нитки. На беду многодетной вдовы, дом их в Петро-Павловке оказался самым лучшим. Председатель местного сельсовета давно смотрел на него, облизываясь. Нимало не смутило его и то, что хозяин уж с полгода в могиле лежит, работника след простыл, а семья без главы бедствовала. Безжалостно выгнали всех. К тому времени от семьи отделились лишь старшие сёстры, Маня и Настасья, ушли к мужьям в соседние деревни Гуляевку и Тридцатые озёра, что на озере Тиберкуль. У остальных отняли всё, оставив им только одежду, что в тот момент на них была надета.
Плыли по Казыру на плотах. В пути простудился и умер младенец одной из сестёр –
Веры. Похоронили его в Курагино. Там же догадались обратиться к районным
властям. До них, на удивление, всё-таки дошло, что в семье нет трудоспособных
мужчин, на северных лесоповалах с них толку не будет. Старшему из братьев, Мише,
всего 15 лет, младшему Яше и того пять.
Снизошли. Разрешили вернуться обратно. Дали документ. Скота лишь не велели им
возвращать – всё в колхоз, на общее благо. Приехали домой, а там уж председатель
с семьёй расположился. Съехать ему пришлось, но злость на непокорную семью
затаил. Лакомый дом не давал покоя, душила зависть. Без конца теребил он семью,
пытаясь выпроводить их из деревни, но районный документ – вот он.
И всё-таки председатель сделал ещё одну попытку избавиться от конкурентов на жильё. Дескать, бумажка та уже недействительная, срок вышел. Приказал на следующий день съезжать – и в ссылку. Видно, регулярно спускаемый сверху план на выявление кулаков здорово развязывал руки. Пришлось подростку Мише тайком взять в колхозе коня (своего же бывшего, теперь обобществлённого) и что есть духу мчаться в Курагино. Спасибо, не подвёл верный Буска, за день в оба конца 160 километров сгонял. В райисполкоме подтвердили, что выселение незаконное. На прежнюю бумажку дали ещё одну. Тут же с радостной вестью паренёк полетел домой, коня в колхозную конюшню на место поставил. А на выходе из конюшни его чуть не арестовали, будто бы за воровство колхозной собственности.
Вскоре на семью свалилось ещё одно, теперь уже самое страшное горе – в 31-м году заболела и умерла мать, когда её младшей дочери Ане всего-то два года исполнилось. Сил не хватило одной тянуть непосильный воз. Привыкла во всём опираться на крепкое плечо мужа, а без опоры долго не продержалась. Похоронили мать рядом с отцом. Мише в одночасье пришлось стать взрослым. Младших Иру, Яшу и Аню взяли в свои семьи старшие замужние сёстры. Дом от нужды продали. Новые хозяева его потом разобрали и вывезли рекой из деревни. Ничего не осталось от моих дедов в Петро-Павловке. Одно только название в тайге – Зызганов хребет – сохранилось. Там мой дед свою трудную таёжную землю солёным потом поливал.
Рассыпалась семья, разлетелась по всему Советскому Союзу – от Ленинграда и западнобелорусского города Гродно до Комсомольска-на-Амуре и Владивостока. И по разным другим городам и весям. Каждому из них пришлось начинать всё с нуля, будто и не тянул Илья Васильевич жилы для будущего своих детей. Не обихаживала без устали дом и живность Евдокия Семёновна.
Издалека не всякий год могли приезжать в родную Петро-Павловку мои дяди, тёти и многочисленные братья и сёстры. Постепенно сровнялись с землёй дорогие могилы. И лишь самая младшая из семьи, Анна Ильинична, та самая, что в возрасте двух лет осталась сиротой, незадолго до кончины, сама больная, нашла в себе силы приехать на малую родину, с помощью старожилов отыскала на погосте дорогие могилы и установила своим родителям памятники. Пусть земля им будет пухом. Теперь уж и я, урождённая Зызганова, привозила туда своих детей, чтобы помянули своих предков земляникой.
Татьяна КОНСТАНТИНОВА, Каратузский район,
районная газета «Знамя труда», 28 октября 1998 года.