ВЕЛИКИЕ СТРОЙКИ КОММУНИЗМА
В 1948 году в окружении Сталина родилась мысль - построить вторую транссибирскую магистраль за Полярным кругом по маршруту Москва-Воркута-Салехард-Игарка-Норильск-Магадан. Размах - поистине исполинский. Строить решили силами заключенных. Отрывками из новой повести «Пятьсот веселая» участника той эпопеи Лазаря Шерешевского мы открываем новую рубрику «Великие стройки коммунизма».
Весной 1947 года в лагерях,
расположенных в центре России, разнеслась весть,
что на Дальнем Севере затевается некая грандиозная стройка, куда приглашаются
добровольцы из заключенных... Само такое сопоставление может показаться
чудовищным: невольники — добровольцы? Однако дело обстояло именно так:
заключенным предлагали заявить о своем желании поехать на новую стройку — и
многие такое желание выразили.
Люди эти жили годами в старых, устоявшихся и, по тамошним понятиям, благоустроенных лагерях, успели уже как-то приспособиться и к работе, и к быту — и вдруг все бросай, отправляйся по своей воле на суровый Север, где и климат тяжелый, и условия похуже первобытных... Да, но свобода дороже комфорта: тем, кто соглашался ехать на новую стройку, маячили зачеты!
Зачеты — это значит, что при условии выполнения или перевыполнения нормы и соблюдения всех режимных правил день засчитывался за полтора, а то и за два! Оставшийся срок можно сократить на треть или даже вдвое — и приблизить желанный час освобождения...
Но доброволец ты или нет — порядок перемещения заключенных один для всех: снова надо пройти через ад пересылок, неделями, а то и месяцами трястись в арестантских эшелонах за тысячи километров, а потом еще и добираться на грузовиках, баржах или пешком к тем местам в пустынной тундре, где начинается «новая жизнь» все за той же колючей проволокой...
Ради зачетов, ради мерцающей где- то, уже не в таком отчаянном далеко, свободы тысячи людей из разных лагерей — в основном долгосрочной — подались на северную стройку, куда, кроме этих странных добровольцев, прибывали и обычные подневольные этапы зеков, осужденных только-только...
Я в это время находился в подмосковном лагере возле Бескудниково, работал в арестантском ансамбле, сидеть мне оставалось два года — можно было как-нибудь перебиться — и добровольцем новой стройки не стал... Однако не прошло и года, как поступил приказ: лагеря Московской области (а было их тогда вокруг столицы немало) очистить от «политических» — от лиц, осужденных по статье 58 тогдашнего Уголовного кодекса. И в феврале 1948 года вместе с группой своих товарищей по ансамблю и еще несколькими десятками «политиков» (в бараке с 58-й статьей в Бескудниково нас было около двухсот человек) я отнюдь не добровольно отправился в Краснопресненскую пересыльную тюрьму, где формировались этапы на эту таинственную северную стройку.
Не стану останавливаться на всех перипетиях этого тяжкого пути — как-нибудь в другой раз — но вот нас выгрузили на станции Печора, усадили на корточки возле вагонов, окружив конвоирами и собаками, пересчитали и повели к воротам, на которых значилось «Печорский пересыльный пункт СУЛЖДС МВД СССР»...
Тут, наконец, стало понятно, куда мы По-пали: «СУЛЖДС» — это значит Северное управление лагерей железнодорожного строительства, в лагерном просторечии именуемое — стройка 501. Ее еще называли «Пятьсот веселая», ее номер еще растолковывали так: «Пятьсот плачут — один смеется».
Еще до войны начато было строительство железной дороги от Котласа'до Воркуты, целью которого было дать быстрый вывоз в центр угля, добываемого на шахтах Воркуты и Инты, нефти, разведанной в районе Ухты, и лесоматериалов, поступавших из многочисленных лагерей на территории Коми АССР («Страны Лимонии» — как ее называли заключенные).
Но вскоре после войны в сталинском окружении возникла новая идея: построить трассу, по которой воркутинсхий уголь и ухтинская нефть поступали бы в порты Северного ледовитого океана для снабжения как торгового, так и военного флота.
Первоначальный вариант трассы был таков: от станции Сайда Печорской железной дороги потянуть путь на северо-восток, к Полярному Уралу, пересечь хребет по долинам рек Елец и Собь, построить отводную ветку к Оби — к пристани Лабытнанги, а основную дорогу вести в направлении Щучье, Новый Порт, Мыс Каменный — к побережью Обской губы, куда заходили морские караваны Север-ного морского пути...
Будучи в ансамбле на стройке 501, я написал песню, где были такие слова: «Мы колышки вбивали, мы с тундрой воевали...» В ней допущена неточность: колышки вбивали до нас и для нас изыскатели, геодезисты. Колышками было размечено, как идти трассе, где быть станциям и разъездам, где устраивать колонны для строителей.
Там, где вбиты были колышки, первым делом возводилась «зона»: заключенным полагалось самим себя огородить - натянуть несколько рядов колючей проволоки, соорудить сторожевые вышки по углам, установить на них прожекторы, заливавшие слепящими лучами зону... Откуда бралось электричество в пустынной тундре? Для столь важных режимных целей, как охрана заключенных, средств не жалели: вместе со стройматериалами и инструментом доставлялись передвижные электростанции. В бараках и землянках, правда, света частенько не было, но с вышек пристально глядели мощные прожекторы, дабы каждый внутри зоны был виден, как на ладони...
А жилье, если еще дерева не подвезли — а с этим в тундре было худо, строили из кирпичиков, вырезанных из торфа и мшистого дерна. В таких помещениях было холодно, зябко, сквозь щели между «кирпичиками», как их мхом не затыкай, пробирался леденящий ветер, плохо грели и ватные телогрейки и надетые поверх их бушлаты — обычная казенная униформа строителей... Со временем кое-какой быт налаживался: на смену мшистым землянкам приходили каркас- но-засыпные бараки, ставились железные печурки из бочек из-под солярки, настилались сплошные нары — где из досок, а где — из жердей, раздобытых в притундровых зарослях, именуемых в науке «угнетенный лес». Спать на жердястых нарах было крайне неудобно, да и насчет матрасов или тюфяков начальство не старалось: и подстилкой, и покрывалом служили твои же телогрейка и бушлат...
В долинах рек, где был песок, в уральских предгорьях, где почва была каменистой, разместились карьеры, поставлявшие материал для железнодорожной насыпи. Его возили оттуда на самосвалах, черт знает каким усилием одолевавших болотистую топкую почву, а там, где уже проложили пути, курсировали поезда — «вертушки» — маневровый паровозик и несколько платформ, груженных щебнем, гравием, песком...
Вдоль этого будущего полотна на расстоянии нескольких километров друг от друга располагались колонны, откуда выходили люди с лопатами, тачками, кирками, ломами — грузить, укладывать, ровнять насыпь, постоянно поддерживая ее, потому что мерзлота и зыбкая почва над ней ежеминутно вершили свое дело: размывали, засасывали, портили будущую дорогу, упрямо сопротивляясь вторжению людей в их извечную дремотную жизнь...
Выйдешь к насыпи — тоненькая ниточка тянется, желтея на пестром фоне летней тундры, а по обе стороны от нее — такая нетронутая таинственная глушь, такое необжитое и враждебное пространство, что поневоле всем существом держишься за эту ниточку, связывающую тебя с жизнью, с прошлым и с робкими надеждами на будущее...
Центром строительства первоначально был поселок Абезь — близ впадения реки Усы в Печору. Там располагалось еще управление Печорского лагеря, пролегавшего дорогу на Воркуту. И новая стройка унаследовала его помещения и кадры. Управление строительства помещалось в длинной землянке, рядом возвышался оштукатуренный и выкрашенный почему-то в розовый цвет Дом культуры, служивший базой нашего необыкновенного театра (о нем стоило бы рассказать отдельно). Его работники, кто дожил до нынешних дней, надеюсь сделают это.
Неподалеку находился «хитрый домик» — тюремный изолятор внутри лагерной территории — «тюрьма в тюрьме», особый отдел и окруженный высоким забором дом, где проживал начальник стройки 501 полковник Василий Арсеньевич Барабанов, которого заключенные называли «дядя Вася». Это был незаурядный человек, успевший пройти старую чекистскую школу и в глубине души понимавший, как много среди его подопечных' безвинно страдающих людей.
Исполняя все требования своей службы, он сумел все же сохранить человеческий облик, заботился о культуре и медицинском обслуживании заключенных, старался, насколько это было в его власти, облегчить участь тех или иных попавших в беду людей. Впоследствии, когда кончилась его многолетняя строительная эпопея — а он руководил целым рядом таких строек и послужил прототипом Батманова в романе Ажаева «Далеко от Москвы», — Барабанов стал сотрудничать с прессой и умер в должности заведующего общественной приемной «Известий» той поры, когда газету возглавлял Алексей Аджубей.
А сама «пятьсот веселая» начиналась значительно севернее Абези, уходя в сторону Обского побережья от линии уже действовавшей Печорской дороги. К весне 1948 года ее рельсы, скрепленные со шпалами пока на два костыля, дотянулись до Полярного Урала, проникли в долину реки Собь и вплотную подошли к территории Ямало-Ненецкого округа. К концу того же года были уложены пути к станции Обская и пятнадцатикилометровая ветка до Лабытнаног, давшая стройке выход на Обь. Дорога двигалась к северу со скоростью примерно 100 километров в сезон.
Кранов-переукладчиков тогда еще не было, и завершал труды строителей укладочный городок — поезд, состоящий из теплушек, в которых жили рабочие-заключенные. Начальником укладочного городка тоже был заключенный — инженер Кравец, когда-то работавший в Киеве редактором газеты и ставший одной из бесчисленных жертв беззаконий 1937— 1938 годов. Надев на руки брезентовые рукавицы, заключенные длинными железными щипцами перетаскивали рельсы и укладывали их на насыпь, где были разбросаны шпалы. Труд этот был очень тяжелым и малопроизводительным. Впрочем, был ли производительным весь труд подневольных людей, не имевших специальностей, нужных на такой стройке?
Но — так или иначе рельсы уложены, скреплены, проверены шаблоном мастера, и в пробный рейс выходит паровоз, ведя за собой платформу с инструментом и материалами для починки и поправки только что уложенного полотна, вслед идет и товарный вагон с рабочими. Медленно, точно спотыкаясь на каждом шагу, движется паровоз по свежей насыпи, прихваченной ноябрьским морозом, осторожно ощупывая дорогу, то и дело сигналя... Но вот он дошел до Обской, добрался до Лабытнаног, вот он уже у самой обской пристани... Путь открыт!
А между тем все короткое заполярное лето шли, направляясь к будущим станциям Новый Порт и Мыс Каменный, лихтеры, пароходы, баржи по Обской губе. Везли людей, уголь, продовольствие, лесоматериалы, инструменты... Вот уже в старинные рыбацкие поселки, отродясь подобного не видавшие, заброшены строительные десанты, на косогоре над Обской губой сооружаются землянки в два этажа — для учреждений и начальства — и приземистые ба¬раки для заключенных, идет лихорадочная разгрузка — зима не за горами!
Весна 1949 года. Пятьсот первая стройка разделяется на два строительных гиганта: Обское строительство с центром в Салехарде и Енисейское с центром сперва в Игарке, а потом — в Ермаково. И весь край, где когда-то шумела «златокипящая государева вотчина» Мангазея, где обитали ненцы, селькупы, эвенки, край, где жили рыболовством, охотой, оленьими кочевьями, попадал в орбиту новой дороги, нового строя жизни...
Тогдашний Салехард уже не был старинным чисто сибирским городом, где текла налаженная веками жизнь. Война и сталинский произвол наполнили его новым населением: спецпереселенцами из Ленинграда — людьми немецкого происхождения, ссыльными из Прибалтики, Молдавии, с Украины, из Калмыкии...
Но нашествие могучей стройки с экскаваторами и тракторами, с золотыми погонами высокого начальства и темными колоннами заключенных, с неслыханными техническими возможностями и невиданными дотоле лагерными порядками — это нашествие ошеломило тихий Салехард и изменило весь ритм его жизни,
Строительный поселок планировалось заложить выше города по течению реки Полуй, там, куда должна была подойти с мыса Корчаги железная дорога. Но пока главные учреждения строительства обосновались в районе рыбокомбината. В конце комбинатского поселка (в здании учебного заведения) расположилось управление стройки, на частных квартирах поселка поселились вольнонаемные работники. В том же микрорайоне обнесли проволокой кусок земли для штабной колонны заключенных, а деревообрабатывающий комбинат, который был расположен у пристани, стал лагерным предприятием — с вахтой, конвоем и прочими приметами учреждений такого типа. Появились сторожевые вышки и ряды колючей проволоки и там, где шла укладка рельсов к вокзалу станции Салехард и где в спешном порядке возводили дома будущего строительного центра.
Рядом со старым пешеходным мостом через Шайтанку быстро соорудили новый, на прочных сваях, годный для тяжелых грузовиков: они, собственно, и начали шумную грозную строительную эпопею в Салехарде. В городе стало тесней, тревожней и оживленней.
1949—1950 годы — время, когда особенно плотно переплелась жизнь стройки с жизнью в Салехарде: строительные учреждения и сотрудники квартировали в городе, клуб рыбокомбинита был как бы арендован для всяких мероприятий строительства, городские причалы обслуживали суда новоявленных клиентов, а стройка, в свою очередь, выступала в роли «богатого дядюшки», выполняя просьбы скудно живущих городских властей. Когда в декабре 1950 года исполнилось 20-летие Ямало-Ненецкого округа, стройка своими силами провела большой ремонт окружного Дома культуры: заключенные — плотники, маляры, штукатуры ежедневно под стражей прибывали в самый центр Салехарда и трудились там весь день, пока снова не убывали в свои огражденные зоны...
Когда же был закончен строительный поселок, и у строителей появилась своя школа и библиотека, Дом политпросвещения и больница, жилые дома и магазины, лагерное учреждение снова обособилось и стало уже не частью городской жизни, а чем-то вроде соседа, живущего по своим правилам.
Так ее первым назвал Александр Побожий — инженер-проектировщик многих дорог в своем очерке, опубликованном в середине 60-х годов в редактируемом Твардовским «Новом мире».,.
С каждым днем все меньше остается строителей «пятьсот веселой». Уходят в топь насыпи и бараки, но не вправе уйти в забвение судьбы тысяч людей.
Где вы теперь, друзья мои, товарищи по беде, мои побратимы по лихой године? Сколько вас еще осталось на земле? Откликнетесь!
Лазарь ШЕРЕШЕВСКИЙ
Демократический выбор 0.12.1998 (№ 50 1998)