Ариадна Эфрон в Красноярске бывала не раз, но лишь однажды – по своей воле.
Из автобиографии: «Я родилась в 1913 г. в г. Москве. Родители – Сергей Яковлевич Эфрон, литературный работник, мать – Марина Ивановна Цветаева, поэт.
В 1921 г. выехала с матерью за границу, к отцу.
С 1921 по 1937 жила с родителями сначала в Чехословакии.., потом… во Франции, где училась. Окончила в Париже Училище изящных искусств при Луврском музее, и Училище прикладного искусства. В марте 1937 г. вернулись в Советский Союз, работала лит. сотрудником и иллюстратором…
Осенью 1937 г. вернулся на родину отец: мать с 14-летним сыном Георгием вернулась летом 1939 г.
В августе 1939 г. мы были арестованы – отец и я, орг. НКВД. Я была осуждена на 8 лет испр.-тр-д. лагерей «по подозрению в шпионаже». Отец, осуждённый военным трибуналом, погиб в августе 1941.
Мать, эвакуированная из Москвы с группой Литфонда в г. Елабугу на Каме, погибла там 31 августа 1941 г.
Брат Георгий погиб на фронте в 1943 г.
В 1947 г., освободившись из заключения, я жила и работала… в г. Рязани по февраль 1949 г., когда была вновь арестована, как ранее репрессированная, и приговорена к пожизненной ссылке в г. Туруханск Красноярского края. Там работала в качестве художника Дома культуры.
В 1955 г. была реабилитирована за отсутствием состава преступления…».
Вот такова трагедия целой семьи в нескольких строчках. Остаётся добавить, что Марина Цветаева не просто погибла, она повесилась от безысходности. Её сестра Анастасия тоже нахлебалась лагерей. Муж Ариадны, Самуил Гуревич, первая и последняя её любовь, был арестован в 1950 году и расстрелян уже в 1952, немножко не дождался… Нет, нам, сегодняшним, этого не понять: то есть – умом-то, наверное, осознаем, а вот сердцем – уже нет.
Саму Ариадну – Алю, как ласково звали её в семье, впервые арестовали в тёплый августовский день 1939 года на подмосковной даче, куда она приехала отдохнуть с семьёй. В серьёзность того, что происходит, она не поверила: так и уехала в лёгком платьице, хотя даже те, кто прие-хал за ней, намекали: возьмите что-нибудь, может быть холодно. Было холодно и долго: лагеря Коми.
В 1949 году этап ссыльных пересаживался в Красноярске из товарных вагонов на пароход. Сокамерница Ариадны и единственная её подруга до конца жизни Ада Федерольф описывает эту почти месячную поездку по железной дороге от Куйбышева до нашего города: «…в теплушке было настолько тесно, что мы переворачивались по команде. Параши не было, а был деревянный жёлоб, наклонно выведенный в дыру под стеной вагона. Вся жизнь в наглухо закрытом вагоне, набитом голодными, измученными женщинами, зависела от прихоти конвоя. Мог дать воды – и не дать».
Нет, из душных вагонов не сразу в трюм парохода, а сначала в душную тюрьму: «Тюрьма была плохая, старая и давно не ремонтированная… Кормили плохо и мало давали гулять», это снова из воспоминаний Ады Федерольф. Наконец, поплыли: ну, трюм-то оказался условностью, никому из невольных пассажиров не возбранялось жить на палубе. Вохра не боялась побегов: «А куда ты на фиг денешься», как в старом анекдоте.
Ариадна любовалась прекрасными берегами Енисея и сказала однажды своей подруге: «Как это всё будет выглядеть, когда мы поедем обратно?». Ада с изумлением взглянула на неё: какой там обратно, ведь они едут на вечное поселение?
Им немножко повезло: большая часть этапа отправлялась ниже по реке, севернее, в Игарку, а подруг оставили в Туруханске. Местное население, проинструктированное соответствующим образом, встретило новоприбывших враждебно, да и официальная установка была: принимать ссыльных только на самую чёрную работу. Постепенно лёд неприязни истаял, у ссыльных в поселке появились друзья, Ариадна нашла себе работу: вначале уборщицей в школе, а после художником, и вдохновенно расписывала праздничные транспаранты и задники сцены для спектаклей, в которых прославлялся сталинский режим. Странно: кажется, в самих принципах этого режима Аля и не разочаровалась, с почтением говорила и писала о революционерах – Свердлове, Спандаряне, которые отбывали ссылку там же, в Туруханске, ни словом, впрочем, не обмолвившись о Сталине. Даже в 1961 году, будучи уже совершенно свободными людьми, подруги поехали в Туруханск, место своей неволи, и не преминула поблагоговеть в музеях революционеров. Этого нам, пожалуй, также не понять.
Но даже тираны не бессмертны: Сталин умер, а через несколько недель Ариадну вызвал к себе следователь по делам госбезопасности. На этот раз она собиралась уже не столь беспечно, как в далёком 1939 году, оделась по возможности теплее и взяла с собой немного еды. Оказалось, что от неё всего лишь требовались свидетельские показания о бесчеловечных методах ведения допросов, которые применял к ней ещё первый следователь с Лубянки, небезызвестный Рюмин, к тому времени арестованный и ждущий своей неотвратимой судьбы в тех же лубянских камерах. Забрезжила надежда… Через год Ариадна получила гражданский паспорт и – о, чудо – месячный отпуск в Москву. На что ехать-то? Однако Борис Пастернак, друг матери, в котором гений удивительно сочетался с порядочностью, обещал оплатить дорогу.
Ну, попробуйте себя поставить на место Ариадны: это сколько же всего смешалось: гениальная мать, любимейший, но погибший отец, парижское воспитание, собственные таланты немереные, но – и годы лагерей, ссылки, унижения… Годы спустя Ирина Ратушинская напишет как бы и об Ариадне Эфрон:
И за крик из колодца «Мама!»,
И за сорванный с храма крест,
И за ложь твою: «Телеграмма»,
Когда с ордером на арест, -
Буду помнить тебя, Россия!
В окаянстве твоих побед,
В маяте твоего бессилья,
В похвале твоей и гульбе,
В тошноте твоего похмелья –
Отчего прошибает испуг?
Все отплакали, всех отпели –
От кого ж отшатнёмся вдруг?
Отопрись, открутись обманом.
На убитых свали вину –
Всё равно приду и предстану
И в глаза твои загляну!
Страшнее этих строк я не читал, кажется, ничего. А пока – Аля съездила в Москву и вернулась в наш Туруханск. Ждать полных гражданских прав. И – дождалась-таки.
Это мне, сегодняшнему, благополучному, легко рассуждать о мазохистских возвращениях Ариадны к месту собственной казни, ибо что же такое пожизненная ссылка, как не разновидность казни? А она понимала свою жизнь вовсе не остранённо: Аля жила. Новый 1956 год она приехала встречать в Красноярск, где вынужденно задержалась её подруга Ада Федерольф. Ну ладно, тут и сердце ещё не оттаяло, и подруга всё же – не уголовницы они ведь были, а две дворянки, пинком судьбы заброшенные в нечеловеческие для них условия, и не сломавшиеся, а прислонившиеся друг к другу, - «даже нитка, втрое скрученная…». Аля всю молодость прожила в Париже, но ведь и Ада – в Лондоне – с мужем-иностранцем, за что и поплатилась.
Не могу понять их путешествие 1961 года: они обе на теплоходе «Александр Матросов» отправились вниз по Енисею до места своей ссылки, которая и впрямь могла бы стать пожизненной, до Туруханска. Что их туда погнало или потянуло? Это загадка людей исстрадавшихся. Вон он стоит у причала, теплоход, спросите у него.
О том плавании Ариадна Эфрон написала воспоминания, озаглавив их бесхитростно: «Поездка по Енисею». В июльскую жару (32 градуса), они отплывают после торжественного и обильнейшего обеда у Поповых: «Боже, какое было наслаждение, когда не остывший и за ночную стоянку теплоход двинулся – и пошёл: сразу ветерок и прохлада: долго тянулся Красноярск – если не сам, то его бесконечные пригороды, современные, дымящие производственными дымами, сливавшимися с горными туманами; острова, мысы; потом всё городское постепенно истаивало, и вот уже – как не бывало дела рук человеческих; река, небо, отражающееся в ней, да берега: высокий правый, низкий левый…»
Я специально приберёг эти строки из Ариадны Эфрон, чтобы вы почувствовали, какой талант пропал в лагерях и ссылке. Наследственный талант: дед Ариадны, Иван Владимирович Цветаев, основал Пушкинский музей, - тот, что в Москве на Волхонке, мать – Марина Цветаева… ну, тут мне сказать уже нечего, поскольку сказано всё.
Михаил
Ботвинов.
«Маяк севера» 09.02.2000 г. №9(8486) (газета,
издаётся в Туруханске)