Отрывок из повести «Востребованная временем память».
Листаю жизнь – страницу за страницей,
Читаю, перечитываю, жду,
Вздыхаю: – Пусть ещё чуть-чуть продлится!
Ещё – на счастье или на беду…
То близкая, родная, то чужая,
Далёкая – пусть длится век и миг,
Пока во мне, других не обижая,
Соседствует и мальчик, и старик.
Николай Ерёмин.
Впервые познакомился с Енисеем в памятном 1937 году в возрасте 10 лет от роду. Помог Господин случай, а если точнее, то превратности российской жизни во все времена. А случилось вот что. Летом этого зловещего года внезапно арестовали моего отца по стандартному обвинению – «враг народа». Арестовали члена ВКП(б) с 1926 года, фанатичного партийца-сталиниста, партийца-выдвиженца, окончившего в 1932 году Высшие курсы совстроительства при Президиуме ВЦИК СССР, сфотографировавшегося на выпускном вечере вместе со Сталиным, Калининым, Енукидзе. Это была нелепость и драма одновременно. Мать, сельскую учительницу, тут же уволили с работы, а она, в одночасье, бросив всё, прихватив меня и двухлетнюю дочь, почти тайком двинулась в недобровольное путешествие из «диких степей Забайкалья» к своей родне в Енисейск, которая была раскулачена и выслана в 1930 году из тех же безводных и безлесных степей и за семь истекших лет успела прижиться в этом городе. Иного пути у нас не было.
И вот я стою около деревянного дебаркадера-пристани у галечного откоса берега и зачарованно смотрю на Енисей, стоящие у причала суда и плывущие по нему пароходы. Случившаяся с нами беда отошла на задний план, а перед глазами, в душе была волнительная благодать. Недаром же водолечение пользуется и поныне большой популярностью. Тогда, в 37-м, я ещё не знал, не мог знать основные параметры реки-богатыря, реки – брата Океана, но и без того Енисей потрясал детское воображение своей могутной мощью, размерами, природной красотищей. И всё это – на фоне почти провинциального, спокойного города.
Денег хватило только на общую каюту третьего класса в трюме парохода «А. С. Пушкин». Этот буксиро-пассажирский пароход курсировал в среднем плёсе по маршруту Красноярск – Енисейск и обратно. В каюте стоял десяток двухэтажных деревянных кроватей-полатей, выкрашенных в зелёный цвет. Тускло светила на потолке единственная электролампочка, в два бортовых иллюминатора почти не проникал дневной свет из-за нависшего над ними палубного обноса и водяных брызг от плиц «лапотника». Но все мы чувствовали себя комфортно: ехали к своим, совершали первое своё путешествие по большой воде, можно было спокойно отдохнуть и крепко подхарчиться. Я сбегал в судовой буфет, принёс всякой всячины, затем – кипятку из коридорных баков-кипятильников, а после еды ринулся знакомиться с первым в моей жизни пароходом.
Всё было волнительным, интересным, начиная с ходового мостика и кончая сияющим смазкой машинным отделением, надраенными наждаком поручнями трапа, мощным покряхтыванием поршней, шипением выпускаемого пара и… четырьмя «гальюнами» с их почти стерильной чистотой. Я тут же засвидетельствовал судовым нужникам своё искреннее почтение, не ведая того, что через семь лет начну осваивать свою первую в жизни специальность с мытья кормовых ватерклозетов…
Но больше всего мне нравилось сидеть на удобной скамейке-диванчике на верхней палубе и лицезреть всё происходящее вокруг меня: я с жадным любопытством вглядывался во встречные суда, проплывающие мимо берега, острова, протоки, реки и речушки, на слаженные действия вахтенных и не в последнюю очередь на действо самого старшего, стоящего на капитанском мостике, впереди ходовой рубки.
И когда лица вахтенных посуровели, команды стали резкими, а взгляд более настороженным, насторожился и я – пароход проходил неведомый мне Казачинский порог, с его резким и бурным перепадом уровня воды, сверхбыстрым течением, бурлящими взмывами волн и каскадами брызг, бьющимися от приливной волны уходящего парохода в скалы и выступающими из воды валунами камней.
За порогом я увидел диковинное судно с надписью «Ангара», но не придал ему должного значения, а зря. Это был туер. Во всём мире их насчитывалось всего два – второй был в далёкой Америке, не то на реке Гудзон, не то на Амазонке. Оба они поднимали против течения те суда, которые своим ходом не могли преодолеть сильное течение и сложный рельеф фарватера. Наш туер был построен в 1887 году, вначале назывался «Святым Иннокентием» и прослужил почти 80 лет, в то время как жизнь речных судов не превышает 30-35 лет. Обо всём этом я узнал позже, когда уже стал водником. Не зря говорится в народной поговорке: «Умная мысля приходит опосля».
Я плыву по реке,
я плыву по реке,
ох, она глубока.
Чернолесьем покрыты
её берега.
Так мне хочется дальше
на север плыть.
Только вдруг понимаю,
что мне выходить.
Почему же сейчас,
почему же сейчас
мой закончился путь?
Гамлет Арутюнян.
Что со мной твориться такое?
На душе – тишина, благодать.
Нет любви, но тепла и покоя
В этом городе не занимать…
Николай Ерёмин.
Из стихотворения «Тишина в Енисейске», к 375-летию этого города.
Вот и Енисейск, утопающий в зелени деревьев, над которыми возвышаются купола и башенки белокаменных соборов, церквей, монастыря, купеческих домов-теремов, громадных складов-лабазов. Пароход делает плавный разворот, даёт длинный привальный гудок и швартуется к пристани-дебаркадеру…
Родных нашли без труда: по адресу, да и материных братьев знали почти все горожане. А почему? – об этом чуть позднее, к месту. Явились к Лопардиным нежданно, негаданно. Было всё: и слёзы радости, и печали, крепкие объятия, тягостные воспоминания, выпивка, песни под гармонь и даже смех. Радость встречи после семи лет разлуки и почти забвенья. Печалились из-за ссылки, ареста моего отца и безвременного ухода из жизни Лопардина-старшего, который выдержал русско-японскую войну, всполохи гражданской войны, поднял на ноги пять сыновей, а вот жестокой несправедливости не стерпел. Вспоминали багульник и Байкал – символы Забайкалья, пели любимую песню покойного «На сопках Маньчжурии», а также «Славное море священный Байкал» и другие песни станичников юга Читинской области.
Смех сопровождал рассказы, как и каким образом обустраивалась жизнь в Енисейске. Было всё, – в жизни чёрное и белое всегда перемежается, – но плохое эрозирует из памяти быстрее, чем хорошее. К нашему приезду всё самое трудное и плохое было позади. Бабушка Софья вела домашнее хозяйство. Дочь Мария жила и работала в Красноярске, другая дочь, Полина, вместе со своим братом Анатолием учились в педучилище, младшенький, Александр, ходил в школу, а старший сын Георгий возглавлял бригаду грузчиков на пристани, в этой бригаде были его братаны Серафим и Пётр. Труд грузчиков был нелёгким, но прибыльным, хватало и на жизнь, и на хорошую одежду, и на выпивку перед выходом в парк на танцульки и гулеванье. Трёх богатырски сложенных братьев-грузчиков боялись даже забияки – они просто сторонились их, ибо им спуска те не давали.
Младший брат матери был старше меня всего на один год, а поэтому всё свободное время я проводил вместе с ним и с ватагой пацанов, где Сашок пользовался непререкаемым авторитетом. Обязанностей по дому было немного: натаскать с колодца воды, дровишек, сбегать в магазин. Всё остальное время проводили на рыбалке, иногда с ночевой и подальше от города, купались, шкодили, в том числе и лазили в чужие огороды, хотя своей огородины было больше чем достаточно. Нам нужны были острые ощущения и геройство, что было в большом дефиците и потому ценилось превыше всего.
Часто, очень часто шли с Саньком к его братанам на пристань, смотрели на их нелёгкий труд и ждали конца работы. Издали грузчики были похожи на чудо-богатырей: на голове опускающийся на плечи шлем, чтобы сыпучий груз не попадал в уши и за шиворот, куртки из тонкого брезента, широченные шаровары из чёрного сатина, опоясанные красным кушаком, а на спине деревянная полка-торба, чтобы переносить тяжёлые и угловатые металлические и иные предметы. Иногда грузчики придерживали объёмный груз длинными металлическими стержнями-крючками. Богатырями грузчики казались только издали, а вблизи они такими не были.
Транспортёров и портальных кранов не было, всё выносилось на плечах и спине. Чаще всего это были мешки с мукой, солью, сахаром, цементом, ящики с консервами, оборудованием и многое иное. Однажды я видел, как Серафим даже перенёс на своей подушке тяжеленный церковный колокол в диаметре до полуметра. Одни гркзчики нагружали своих подельников, которые почти бегом спешили по сходням на берег или с берега в трюм, да так, что прогибались доски трапа. Трудяги-муравьи, работающие почти до потери пульса. Навигация была в разгаре и нужно было обеспечить себя и северян всем необходимым.
Перекур был молчаливым, если не считать крепких выражений, смачного курения и сплёвывания под ноги. К концу смены все шли к реке, отряхивали робу от пыли, обмывались до пояса в бодрящей енисейской воде, а потом натруженной походкой, растирая одеревеневшие плечи и мышцы, брели домой. Мы с вожделением и радостным ожиданием сопровождали нашу троицу. Причина для этого была более чем уважительная. Придя домой, Георгий, Серафим и Пётр оттягивали резинку низа шаровар и оттуда на пол сыпались плитки шоколада, небольшие пачки пряников и чая, конфеты, те деликатесы, которые доводились переносить на себе. Действовал неписанный закон грузчиков, которые либо по уговору брали свою толику из статьи «естественные траты», разрешавший экспедитору списывать положенных 2 процента порченного груза, либо они этот груз складировали таким образом, что он сыпался из ящиков, вываливался на пол из тары. Всё зависело от поведения шкипера баржи или экспедитора, сопровождающего груз. Тот и другой также лукавили, хитрили, ибо и им нужно было не только жить самим, но и потрафить капитану, боцману, трюмным матросам. Некоторые из них даже с помощью обычной швейной иголки, продетой сквозь пробку от бутылки шампанского, чтобы её не сломать, умудрялись пробивать дырку в железной бочке со спиртом, а после наполнения своей ёмкости дырка замазывалась разогретым битумом или варом. Знание закона и традиций подобного рода пригодилось мне, когда я был третьим штурманом и отвечал за сохранность принятого в трюм груза и оформление грузовых документов…
После каждого прихода троицы у нас с Шуриком наступал кайф – столько сладкого я не съедал за всю оставшуюся жизнь, но… Опять это вечное «но». Как говорится, недолго музыка играла…
В самом конце августа от отца пришла телеграмма из Читы, в которой он сообщал, что обвинения оказались ложными, его освободили и даже вернули партбилет, а сам он ждёт нас у своего брата Василия в Чите. Мы спешно собрались в дорогу. Она была ещё более приятной, чем дорога по Енисею в Енисейск.
Братья матери купили нам билеты в двухместную каюту первого класса на двухпалубный пассажирский пароход «Спартак», обналичили мать крупной суммой денег и надавали нам в дорогу всяких гостинцев. Провожала нас вся родня…
За кормой остался славный город Енисейск с его монотонно-однообразной жизнью, которая оживала в период навигации, родня матери и нечто большее – радостное, почти блаженное состояние детской души от близости к великой и животрепещущей реке.
Я не знал, что ждёт меня впереди, вообще я знал очень мало и об Енисейске,
Енисее, енисейских речниках и даже о маминой родне. Эти знания пришли с годами,
не сразу, и моя стареющая память не может пройти мимо них ради настоящих и
будущих речников Енисея.
Два месяца пребывания оказались судьбоносными для меня и моей семьи. Я не знал,
не мог знать, что через 12 лет, в навигацию 1949 года, теплоход «С. Киров»
пристанет в порту Енисейска, чтобы забрать лихтер с двумя рыбацкими артелями во
главе с местным рыбацким авторитетом Русаковым, чтобы высадить их для промысла
на островах и берегах Енисейского залива. Тогда я был штурманом у капитана
Патюкова на этом теплоходе.
Но родни в этом городе уже не было. На кладбище покоился прах деда и бабушки по материнской линии, а все четыре брата матери с первых месяцев войны ушли на фронт и обратно уже не вернулись. Старший брат Георгий с четырьмя классами начального образования дослужился до лейтенанта и командира батареи противотанковой артиллерии и погиб в бою в Эстонии в апреле 1945 года. Пётр защищал Ленинград и вернулся оттуда инвалидом 1 группы. Анатолий, которого в детстве звали «гармошкой с ножками» из-за того, что он начал играть на гармонике с трёх лет, прошёл все фронты с трофейным аккордеоном «Верди-2 три четверти», брал Берлин, был комбатом прославленных сорокопяток, вернулся с фронта – вся грудь в орденах и без единой царапины. Серафим возил командующего 2-м Белорусским фронтом и по количеству наград не уступал Анатолию. В Енисейск они не вернулись – там их никто не ждал. Младший брат моей матери Александр пошёл в речники, учился и жил с сестрой Мариной в Красноярске.
Такова ирония судьбы и таково наше вечное «се ля ви», как говорят французы.
Евгений Подшивалов, п. Шушенское.
Речник Енисея, № 14, 7-13.04.2000.