… Георгий Жжёнов вошёл в зал пружинящей походкой. 85 лет? Этому представительному элегантному мужчине? Не верится! Уже предвкушается интереснейшее интервью. Не случилось: всё-таки возраст дал о себе знать. Но по счастливой предусмотрительности нам удалось записать сказанное Г.С.Жжёновым на творческом вечере в колледже искусств.
- Питер. Тюрьма «Кресты». Я уже второй год заключённый. Человек, прошедший очень трудное следствие и брошенный в тюрьму «на консервацию»: государство не знает, что со мной делать. А находилось нас в тюрьме… Чтобы вам стала понятна ситуация, представьте, что в одиночной камере сидело больше 20 человек. Тюрьма «под завязку» была переполнена такими же как я – подследственными, ждущими приговора.
Это был неопределённый период в жизни государства. Уже назревала вторая мировая война, но союзы и противоборствующие группировки ещё не определились. Среди заключённых ходили разговоры, что большинство из нас «выкинут» на волю, что будет переследствие, что следствие откажется от своих первоначальных решений и т.д. Однажды меня вызвали к тюремному врачу. Роскошная молодая женщина с копной рыже-каштановых волос произвела на меня, по сути, ещё мальчишку, удивительное впечатление. После этого она стала мне сниться чуть ли не каждую ночь в соответствующих снах…
Вызвала меня и говорит: «Ну, показывай, где там у тебя увечья, переломы, ушибы, синяки и так далее». Я говорю: «Доктор, вы вчерашний день ищете. Если вы интересуетесь следами следствия, вам надо было вызывать меня миниум год назад. А сейчас на мне, слава Богу, как на собаке, всё зажило». – «Ты не огорчайся, бывает, те, кто тебя бил, сами сидят». Я говорю: «Но мне-то от этого не легче». – «Ерунда, ты человек молодой, получишь лет пять максимум, поедешь на Камчатку, там апельсины растут». – «Ну, доктор, спасибо за ваше «человеколюбие».
После этого неожиданного вызова появилась надежда. Где-то вдали замаячила свобода. И в один прекрасный день всё рухнуло. Центральные газеты Советского Союза вышли с фотографиями, на которых Молотов жал руку Риббентропу. Определился союз с Германией. Сразу после этого тюрьмы стали «разгружать», отправляя заключённых в лагеря.
Перед этапом у нас в камере с одним человеком случился эпилептический припадок. Мы старались помочь ему сами, совали деревянную ложку между зубов, чтобы он не откусил себе язык, и в то же время колотили в дверь камеры, звали на помощь. Наконец приходит она, моя богиня: «Ну, мальчики, что у вас случилось?» – «Человеку плохо». Она склонилась над больным, а я сидел на топчане и тихонько бормотал стихи. Богиня услышала: «О, поэт, стишки читаешь? Прочти – прочти». – «А вам как, с выражением?» – «Читай с выражением». И я начал читать:
Когда любовию и негой упоённый…
Она спросила: «Ты, что-ли, написал?» – «Да, вместе с Пушкиным». – «А, ну хорошо, читай ещё!»
Тогда я сказал: «В следующий раз, когда вы придёте, я постараюсь сочинить для вас специальные строки». – «Смотри, не забудь». – «Не забудьте вы, доктор». – «О чём? Я никогда ничего не забываю». – «Вы же ещё в прошлом году обещали винегрет, когда я пожаловался, что от цинги зубы выпадают!» – «В конце концов вас много, а я одна… Хорошо, тебе будут носить рыбий жир. Правда, сейчас весна, жир портится. Тебе будут носить его с осени». Я подумал: нежная ты моя, ты мне пророчишь здесь сидеть ещё весну, лето и осень!
Последняя встреча с этой роскошной женщиной состоялась после того, как меня, одного из многих, вызвали к начальнику тюрьмы и зачитали бумагу – постановление Особого совещания НКВД СССР, в котором было написано: «Пять лет Колымы».
Когда я вышел от начальника тюрьмы, в дверях медпункта стояла моя красавица: «Ну, что?» – «Как вы и предсказывали, пять лет. Только не Камчатки, а Колымы». – «Ничего, там тоже апельсины растут». Она вошла в кабинет, вытащила из стоявшего на столике букета ромашек один цветок и протянула его мне: «Бери на память». Когда ромашка совсем замусолилась, я решил на ней погадать. Вернусь – не вернусь…
Последний лепесток оказался – «вернусь»! И вот сегодня я имею удовольствие рассказать вам о моей тюремной любви.
- Для меня путь в искусстве начался с цирка. В 1930-32 гг. учился в Ленинградском эстрадно-цирковом училище и одновременно работал в цирке акробатом. Именно оттуда я впервые попал на киносьёмки.
Потом была учёба на киноотделении у известного режиссёра Сергея Апполинариевича Герасимова. Но я уже понимал: чтобы быть востребованным в кинематографе, надо работать в театре. Театр даёт, кинематограф берёт. Театр, подобно аккумулятору, заряжает актёра опытом, знанием профессии, а кинематограф «разряжает». А по сути это одно и то же лицедейское искусство.
Осознавая это, я постарался попасть в питерский Театр юного зрителя. Меня приняли, но почти сразу же (в 1938 г.) я был репрессирован. В 1946-м я вернулся с Колымы. А через год опять сел. Был этапирован в Красноярск, несколько месяцев провёл в Екатерининской тюрьме. Угодил в Норильск, где и прожил до самой реабилитации. Так и не состоялся в моей жизни ТЮЗ.
- За восемь месяцев повторной тюрьмы я, честно говоря, задолжал своей матери, которая помогала мне как могла. Остальные родные были «расщёлканы»: погибли в лагерях, как мой брат, или были расстреляны немцами, как другой, или попали в ссылку, как мой отец. Поэтому, когда я приехал в Норильск, повременил устраиваться на работу в театр. Известно, что там платят гроши. Так было и так осталось. Даже «нищие» учителя получают больше, чем актёры.
Я пошёл в клуб профсоюзов, руководил там самодеятельностью и начал заниматься фотографией. При этом очень рисковал. Потому что формально имел литер «шпионаж», проходил по делу как американский шпион – american spy. Конечно, эта беллетристика не имела под собой никакой почвы, но фотографирование здесь, в ссылке, привлекало ко мне ненужное внимание.
Я оказался способен к фотоделу, и скоро меня стали называть «фотограф-педиатр». Я приходил в детские сады и говорил: «Дайте мне возможность поснимать детишек. Пусть вас не волнуют затраты на плёнку и бумагу». И я фотографировал всех на свой вкус, потом дома печатал то, что казалось интересным, приносил готовые фотографии в детский сад и говорил: «Зайду через неделю». Как правило, потом меня встречали с распростёртыми объятьями: «Где же вы были, родители хотят вам сделать заказ!» У старых норильчан до сих пор сохранились следы моей деятельности. Иногда люди даже посылают мне письма и вкладывают в них ТЕ мои фотографии.
Я жил безбедно. Другое дело, что мне не хотелось так много зарабатывать. Мне было нужно только чувствовать себя живым. Надежда быть свободным исчезла. Я жил по инерции, одним днём. Единственная польза от того времени – я расплатился с людьми, которые помогали мне в трудные времена. Потом я пришёл в норильский театр.
- Тогда здесь работал Кеша Смоктуновский. Так продолжалось года до 1946-го, когда я ему сказал: «Ну ладно я – ссыльная морда, никуда уехать не могу, но ты-то зачем здесь сидишь?! Тебе Бог велел быть на большой сцене». – «Жорка, куда я поеду: денег нет». – «Я тебя научу, как иметь деньги».
Дал ему тысяч 15, показал, как снимать. Недели через две возвращает он мне долг: «Жорка, платят!» – «Ты нахал, ты же снимать толком не умеешь!» – «Жорка, всё равно платят же!» Я написал письмо Аркадию Райкину, с которым мы вместе учились в институте. Попросил присмотреться к молодому актёру Смоктуновскому и помочь ему на первых порах.
Кеша встретился с Райкиным. Как я потом выяснил, Аркадий ему сказал: «Начну после гастролей работать следующую программу, приезжай в Ленинград, я тебя возьму». Но Кеша зацепился за сталинградский театр, женился там и после ряда мучений оказался в Москве, в театре Ленинского комсомола, раскрутился, стал очень большим артистом. А начиналось всё в Норильске, откуда бывший военнопленный Иннокентий Смоктуновский боялся уезжать, не желая повторить судьбу других вернувшихся из немецкого плена…
- После второго возвращения из ссылки я как-то легко вошёл в мир кино. Снимался в шести – семи фильмах одновременно. И уже старался в театре загружать себя минимально, потому что не успевал переезжать из Ленинграда в Москву, Одессу, Киев, Минск, Среднюю Азию. Не экономил, не щадил себя. Даже казалось, чем больше я работаю, тем лучше я себя чувствую. Зря, кстати говоря, я был так не разборчив в смысле выбора сценария. Иногда говорил себе: «Ну, сценарий плох, режиссёр тоже не шибко хорош, но я постараюсь работать добросовестно, чтобы зритель не бросил в меня камень». Сегодня понимаю: так нельзя. По-настоящему актёр должен скурпулёзно знать, стоит ли ему соглашаться играть именно в этом фильме.
…Всё-таки причудливо складывается жизнь человеческая. Пройти тюрьмы, ссылки и этапы не единожды, а два раза – и вернуться! Да ещё заниматься любимым делом! Объездить свет! Стать знаменитостью, общаться с коронованными особами (как это было на приёме у английской королевы Елизаветы II), чтобы однажды вновь увидеть места лагерей и ссылок… почётным гостем. На счету актёра Жжёнова сотни ролей в театре и кино, тысячи безнадёжно влюблённых в его героев женских сердец. А авантюрная жилка, которая, по собственному признанию, выручала его в молодости, вновь куда-то зовёт. К примеру, описать всё то, что для большинства из ныне живущих – ветхая страница далёкой истории.
Т.Крылевская «Заполярная правда» 20
октября 2000 г. №160(12398)
(газета, издаётся в Норильске)