Новости
О сайте
Часто задавамые вопросы
Мартиролог
Аресты, осуждения
Лагеря Красноярского края
Ссылка
Документы
Реабилитация
Наша работа
Поиск
English  Deutsch

За что?


28 августа исполнится 60 лет со дня выхода Постановления Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья». Всего в районе проживает 15 человек, необоснованно репрессированных по политическим мотивам в 1937-53 гг. Пострадавших от политических репрессий - 54 человека.

На пологом берегу Волги раскинулось большое село Граубе. Все улицы - как по линеечке, дома добротные, с тесовыми крышами, с палисадами, полными разноцветья. Во всем просматривалась немецкая аккуратность и рачительность. Одно неудобно, что совсем от волжской воды спасу никакого не было. Как весна, так большая часть Граубе уходила под волжский разлив. Ругали эту воду люди почем зря, а все равно с насиженного места не уходили. Только войдет Волга в свои берега, брались восстанавливать порушенное и размокшее хозяйство, возвращали на подворье скотину, вычерпывали из погребов воду. И так до следующей весны.

Зато плодородный ил, остававшийся по садам и огородам после потопа, давал такие урожаи, какие соседним «сухим» деревням и не снились. Яблоки и груши из Граубе были особенно вкусны и яркобоки. И всегда являлись предметом гордости как взрослых, так и ребятишек. Русские семьи в Кукуйском районе можно было по пальцам перечесть, поэтому и житье-бытье, и постройки, и песни-пляски - все на немецкий манер выходило. Из выбеленного холста одежду шили, белой глиной дома обмазывали. Да так славно это получалось - село всегда каким-то солнечным и светлым казалось.

Сероглазая, русоголовая Фрида вместе с Андреем на колхозных полях работала. Нравился ей тихий и покладистый парень. Заметила она, что старался он в пару к ней попасть, когда большущими корзинами овощи или фрукты к подводам подносили. Нравился, а глаза поднять на него боялась, заливалась маковым цветом, если плечи или руки случайно соприкасались. Заневестилась. А когда Андрей сватов заслал, радости своей скрыть не могла ни от родителей, ни от сватов жениховых.

Рожденных в прошлом веке Бог ни трудолюбием, ни старательностью не обидел. Работа была тяжелой, на табачных плантациях да бахчах - никогда полегче чего не выискивали. За труд свой трудодни-палочки получали, денег никогда не видели. Хорошо, если теми же овощами-фруктами домой приносили, которых и так вдоволь было. Пшеничный же каравай на столе по большим праздникам только был.

Всей родней навалившись, срубили дом в конце улицы, обжились, обросли хозяйством мычащим да хрюкающим, стали ребятишек на ноги ставить. До 33-го года хоть и небогато, но и неголодно жили. А уж в тот проклятый год не только семья Венцелей, а и на всем Поволжье узнали вкус лебеды да киселя из овса. Лихо прошлась «костлявая» тогда по деревням и селам российским. Не разбирала, русский ты или немец, или какой другой национальности. Косила целыми семьями, а уж одного-двух обязательно вырывала. Потеряли и Фрида с Андреем первенца своего, десятилетнего Андрюшу. Распух сначала от голода парнишечка, ходить перестал, молчком лежал на топчане, глядя на уходящий мир большими непонимающими глазами.

Анюта в семье была третьей. Когда умер Андрей, ей шестой годок пошел. Для нее он когда-то мастерил незамысловатые игрушки, читал книжки. Смышленая, от него научилась она буквам и цифрам. В уме так лихо складывала и вычитала, что Андрей Александрович прочил ей судьбу бухгалтера или продавца. К тому времени, как пойти в школу, она уже и читать научилась. От дома до школы по улицам Граубе было с полкилометра, а по берегу Волги - в два раза короче. Она и бегала бережком. Весной и осенью, росистыми туманными утрами, бежала между высокими зарослями осоки, вздрагивая от утренней свежести. А зимой по узенькой тропинке между сугробами скрипела большими подшитыми валенками, поглядывая на незамерзающие волжские волны.

В то осеннее утро первого ее учебного года Анечка в школу тоже шла по берегу. Отчаянный визг на самом берегу привлек ее внимание. Она свернула с тропинки и побежала к воде. На гребне волжской волны барахтались щенята. Троица отчаянно боролась с водой, не видя берега. Щенята были еще слепыми. Волна то прибивала их к берегу, то откатывала назад. Оставив торбочку с книжками на берегу, девочка, не раздумывая, шагнула в воду. Прибрежье, как назло, в этом месте было гнилое, болотистое.

Большие ботинки, в которые она была обута, сразу засосало в илистое дно. Вода захлестывала за подол и как будто колола ледяными иголками. Но щенята были уже в руках. Их, дрожащих и мокрых, она запихала себе за пазуху и только тогда поняла, что не может сдвинуться с места. Почти по пояс в воде, с орущей троицей за пазухой, она не знала, что делать. Помощь ниоткуда не могла прийти - берегом мало кто ходил. А ноги уже ничего не чувствовали. Спасение пришло неожиданно. Набежавшая волна подтолкнула тоненькое Анютино тельце и одна ее нога выпала из ботинка. Вторую освободить было минутным делом. И вот она уже на берегу, перемазанная, мокрая и босая. Домой бежала бегом, немало удивив родителей своим видом и принесенной находкой. Отец ее не ругал -погладил по голове и отправил на горячую лежанку. Несколько дней Анюту лихорадило, внутри что-то клокотало и сипело. Но в большую болезнь не перешло, обошлось грудными кашлем да мокротой из носа. А щенкам - хоть бы что! Такими красавцами найденыши выросли. Беда только, что их спасение девочке чуть жизни не стоило. А ботинки Андрей Александрович все-таки из Волги достал - не то время было, чтоб обувкой бросаться. Отмыли, высушили, да ребятня их и сносила.

Из класса в класс Аня переходила легко, всегда одной из лучших была. Вот уже и восьмилетка за плечами, и учебники-книжки для девятого куплены. А как хорошо мечталось о будущем - светлом и радостном. Но война оборвала все мечты, разом сократив - кому детство, кому юность, а кому и жизнь.

Когда вышел Указ Сталина о высылке немцев с Поволжья за Урал, не хотелось верить в такую дикость, но пришлось, когда от старшего Анютиного брата, призванного в ряды Красной Армии в предвоенный год, пришло известие о том, что его, как немца, спешно переводят из действующей против фашистов части в трудармию. А ведь родители Саши за год службы сына получили от командования ни одну благодарность. Так как был молодой Венцель и стрелком метким, и бойцом старательным. За что же такое недоверие?

Люди с автоматами обошли каждый дом, предупредили о подготовке к высылке. За две недели всем следовало сдать скот государству, собрать пожитки - столько, сколько руки и плечи поднимут, а главное - оплакать все родное, что бросалось на произвол судьбы.

Свела Фрида Александровна корову-кормилицу в общий загон, сквозь пелену слез не видела, как домой возвращалась. Со всего села народ на берегу Волги собрался с тюками и баулами. Все ждали переправу на правый берег, откуда до Энгельса - с добрую сотню километров. Ожидание на неделю растянулось. Возвращаться в дома запретили. А согнанная скотина криком исходила. Недоеные и непоеные животные разнесли загородки и разбежались по своим дворам в поисках хозяев. Каково было трудолюбивому немецкому народу смотреть на этот разор? Сколько слез было пролито на этом берегу. Но то были только звоночки беды, а колокольный ее звон был еще впереди.

Маленькому Аниному братику в это время шел второй годик. Как сумела Фрида Александровна уберечь его и от голода, и от болезней в дороге - одному Господу известно. Состав из телячьих вагонов с нарами в два яруса принял все население Граубе. Тронулись на восток. Приехали в Абакан в конце ноября, когда морозцем уже лужи по ночам прихватывало. Правда, не столько ехали, сколько на полустанках пропускали эшелоны, идущие на запад. Все для фронта, все для победы. А что же они, эти люди, которые свою Родину любили не меньше тех, кто сейчас ехал навстречу им? С ними разговор короткий. Раз немцы, значит - враги, и их надо подальше за Урал, сделать из них дармовую рабочую силу, раз для защиты Родины они ненадежны. Так, одним разом плюнув в тысячи душ, кремлевские правители привели в движение адскую машину насильного переселения целых народов.

Пока добрались до Абакана, число пассажиров в вагонах уменьшилось. Умирали сначала самые маленькие - от дурной воды и духоты, потом взрослые мужчины, которым, казалось, сносу никогда не будет.

Из вагонов в конце путешествия выходили люди, не похожие на тех, что совсем недавно грузились на Волге. Внешне обросшие, поседевшие, осунувшиеся и окаменевшие внутри.

Прибывшие из районов подводы разобрали приехавших по деревням. Увезли и Венцелей в Курагинский район. Дали избушку на курьих ножках - со всех сторон лесинами подпертую. Но все рады были и этому углу, не верилось, что закончились дорожные мытарства. А в ушах еще долго стучали вагонные колеса, не давая забыть, что возврата к прошлому уже нет и никогда не будет.

С этого дня не жили - выживали. Выпавший снег и ударившие морозы торопили с заготовкой дров. Печка была прожорлива, а тепла почти не давала. Видимо, печник что-то напутал в ее конструкции или сильно не утруждал себя выкладыванием лабиринта из кирпичей для того, чтобы тепла в избе больше оставалось, чем в трубу вылетало. Кое-как, с горем пополам зиму перебедовали. А весной в п а - хоту посадили Аню на плуг, чтобы при развороте трактора рычагом лемеха поднимать да опускать. Вот где страху ей пришлось натерпеться. По ночам особенно. Не столько о деле думала, сколько о том, чтобы под острие лемеха не свалиться. Тогда впервые почувствовала, как за грудиной болит, как сердце от страха заходится. Пока Анюта на полях работала, сестру ее, годом младше, в трудармию призвали. Собралась Ирма в одночасье с такими же, как она, однолетками и отправилась в сторону Абакана. Позже письмо пришло с алтайских шахт, что теперь она каждый день в забой спускается, уголек для Родины добывает. Молодая девчонка -красавица сгорела за пять месяцев. Поднимались из за¬боя насквозь мокрые. В бараках сушили одежду на себе, чтобы утром снова уйти под землю. Воспаление легких сломило не одну ее. Где похоронена Ирма, никто не знает. Ехать на Алтай некому было, Андрея Александровича к тому времени тоже отправили в трудовой лагерь. Чего только ему не пришлось повидать за эти мытарские годы. И грузчиком был в речном порту, и на лесоповале в Сарапе, и в Канске на пеньковой фабрике. Хлебнул горького до слез. А все равно о семье думал. Как они там, горемычные, как без него, хозяина, справляются? За что нам та-кие муки брошены? Пытался оправдание найти решениям московским и не находил, видя невиданные страдания, которым подверглись ни в чем неповинные, заживо вычеркнутые из жизни люди. Не вернулся из трудармии Андрей Александрович, придавило его на лесоповале лесиной. Не выдержав, бросилась с обрыва в реку Фрида Александровна. А самого маленького власти в какой-то приют отдали.

Уже после войны долго искала Аня по разным детским домам брата, но так и не нашла. Осталась одна. За что, спрашивается, загубили семью? Да разве только одну их? Молчит земля, молчат холодные речные заводи. Хочется крикнуть Анне Андреевне: «Люди! Не допустите повторения, не дайте  белому стать чёрным, а безвинным виноватыми».

Через несколько  лет волею судьбы оказалась Анна Андреевна в Сухобузимском районе под надзорном НКВД поселке. Замуж вышла. С мужем детей подняли. Что уж теперь? Жизнь прожита. А судьба ее - ещё одно горькое напоминание о том времени, когда жизнь и достоинство человека были легче пушинки на ржавых весах государства.

Дай Бог здоровья еще живущим свидетелям и участникам истории. И светлая память тем, кто ушел.

Евгения ХАЛЕЕВА

Сельская жизнь (Сухобузимское) 14 июля 2001 года


/Документы/Публикации/2000-е