Дождливым пасмурным днем в конце сентября 1941–го пароход “Мария Ульянова” последним в навигацию того, военного года уходил в Дудинку, увозя среди прочих пассажиров небольшую группу актеров. Им суждено было стать зачинателями самого северного театра.
“Приехали, – вспоминает первый директор театра Н. Карпова, — Бороденко, Галеркина, Невалины (мать и ее дочь, начинающая актриса); Валентинов и его жена суфлер, Татарский, Галахова и еще несколько актеров”.
Анастасия Александровна ГАЛАХОВА, вчерашняя актриса известного Ленинградского Большого драматического, как и многие ее коллеги по цеху, “ехала от войны”, чтобы волею судьбы стать частью истории города за 69–й параллелью. О ее судьбе и работе в Норильске известно немного, но это как раз тот случай в культурном наследии нашего города, когда каждая “мелочь”, каждый рассказ очевидца, каждый предмет, имея сам по себе известную ценность, вдруг обретают новую жизнь, обрастая почти мгновенно историями, похожими на мифы, и мифами, похожими на реальность.
Что известно об Асе Галаховой? Во–первых, она была “хорошая актриса”, о чем свидетельствует рецензия на премьеру пьесы В. Вишневского, А. Герона и В. Азарова “Раскинулось море широко” 1945 года в газете “За металл!”, повествующая, как “хорошо отзывались зрители о работе актеров А. Аржанова, Г. Фалалеева, А. Невежина, отмечали искренность и непосредственность в игре А. Галаховой — Кисы и Е. Юровской — Марии Астафьевны”. Не найти сегодня зрителей, “отзывавшихся” и “отмечавших”, остались лишь многочисленные рецензии, да пожелтевшие от времени программки. Голоса, нерв театра, движение и жизнь сцены — всё растворилось во времени. Остались лишь память и рассказы о норильских подмостках самой Анастасии Александровны, записанные Валентиной Вачаевой и Ларисой Пронниковой, хранимые ими, как живую историю. Из них известно, что Анастасия Галахова родом из состоятельной интеллигентной семьи, вероятно, достаточно влиятельной, потому, что после смерти мужа мать Аси хлопотала о пенсии и была принята с прошением лично царём.
Что до “актерской школы”, то Галахова окончила 1–ю Ленинградскую художественную студию, после которой её приняли в труппу Большого драматического. В театре Ася познакомилась, а позже вышла замуж за приемного сына Марии Федоровны Андреевой, жены Горького. Известно, по крайней мере, об одной встрече Галаховой с пролетарским писателем. Об этом периоде ее жизни рассказала Лариса Дмитриевна Пронникова, добавив при этом, что музей М. Горького заинтересовался им всерьез.
Со своим мужем Анастасия Александровна рассталась в 1951 году, по возвращении в Ленинград, где она поступила в Малый драматический театр.
Но это было потом, а в сороковые героини Галаховой — то был репертуар, соответствующий времени и настроению людей (об этом подробнее в статье Л. Пронниковой “Память свято хранит...”, “ЗП” за 16 и 17 апреля 1985 года), боролись, верили и приближали День Победы, поддерживая веру в норильском зрителе. Я не театрал, мне трудно судить, была ли Галахова “примой”, но то, что она была Актрисой, любимой публикой (особенно ее мужской половиной), известно, как и факт написания ее портрета художником Сорокиным. Известно и то, что признательные зрители совсем по–гусарски дарили ей шубы! Не думаю, что из соболей — откуда? — но и “элегантный” белой овчины полушубок тогда считался роскошным подарком...
Шуб, носимых покорительницей сердец Асей Галаховой, не сохранилось. А вот шляпка–котелок и клетчатое, по моде, “семисезонное” кашне (каково звучит? На самом деле простой “тощий” шарфик) сохранились за “инв. номером” театральной истории Норильска. Предметы эти о характере владелицы кое–что поведать могут: например, о том, что такие косматые цилиндры, сработанные по технологии русского пима, были чрезвычайно модны, и мама моя, помню, нашивала такую от безвестных советских кутюрье в первые послевоенные годы. Эти головные уборы пришли к нам из нэпа, привлекая практичностью и “многофункциональностью” послевоенных модниц, а потом модниц 60–х. Классика, словом...
Теперь мы знаем точно, что вместе с этой шляпкой согревали актрису Анастасию Галахову любовь и признательность сердец норильских зрителей; самое жаркое из известных тепло...
О том, что Валек наравне с Дудинкой был одним из водных ворот и работяг на строительстве комбината и что жизнь здесь в 30–40–е кипела не в пример нынешней, известно многим.
Речные причалы, железнодорожная станция, рыбозавод, гидропорт, совхоз, снабжавший строителей хвойным “витаминным квасом”, метлами, разводивший в небольшом количестве скот, радиостанция... Кто знает, пересиль тогда доводы и соображения о “комфортном” проживании будущих металлургов, горняков, горожан, — словом, практицизм и тотальную экономию во всём, прозывался бы теперь “жемчужиной Заполярья” город с симпатичным женским именем и объяснялись бы в любви местные поэты и композиторы Вальку. Не случилось...
Вспомним о том, что там же, на Вальке, находилась небольшая зона доходяг–заключенных, привлекаемых к работам, среди которых была фасовка такого драгоценного продукта, как табак.
Александр Фёдорович ИСАЕВ, бывший в 40–е годы заключенным Норильлага, вспоминает о “рационе курильщика” — одной пачке махорки на месяц. Но что такое одна пачка махры для заядлого любителя подымить? Ничто... И на импровизированном рынке–толкучке (там, где сегодня плавильный цех никелевого) люди частенько меняли пайку на порцию махорки. “Порция” заключалась в спичечном коробке и стоила (если за деньги) 10 рублей. Сравним: кило икры кетовой стоил 40, осетрины — 1.70, ряпушки — 1.67, масла сливочного — 3 рубля!
Все папиросные фабрики воюющей страны были или закрыты, или выпускали табак, который приходил на Север в тряпочных мешках. Такой продукт, как рассказал Александр Исаев, курили “люди высокого ранга”; кто были эти рангом отмеченные, догадаться не трудно. Впрочем, временно приобщиться к табачным небожителям мог и простой смертный, проявив стахановское рвение в труде — тогда в качестве поощрения счастливцу отвешивалась 50–граммовая порция табаку.
Виртуозно вертящих “попердюльки” и “козьи ножки” спецов, я еще захватил в своем детстве. Мой дед, к примеру, не раз сворачивал солидную табачную колбаску из заранее нарезанной газеты одной рукой. Вторую он потерял в предыдущей, гражданской войне... Именно на ту пору приходилась живучая (а значит, правды не лишенная) легенда о курильщике, “загремевшем” по 58–й за опрометчиво пущенный на раскурку газетный портрет вождя. Так это или нет, но, вспоминает опять–таки Исаев, газета в лагере слыла драгоценностью ничуть не меньшей, чем табак, и на курительное дело употреблялась весьма избирательно, “политически выдержанно”. Не было газеты, шла бумага любая...
– Помнешь маленько — и порядок,– делится опытом Александр Федорович.
Предвоенные запасы табака и махорки заменила махра “смерть фашизму” из красноярского Канска, где в ту пору организовалась до ныне существующая табачная фабрика. Она отличалась необычайной забористостью, крепостью, сладко–терпким ароматом дыма, вобрав в себя словно черты людей земли, на которой росла. А моршанская, что найдена в поселке Рыбак на Вальке и сдана в музей — из послевоенного времени. Из “расширенного”, так сказать, ассортимента...
Потом пошли сомнительно названные “Спорт” (уж точно, поздоровеешь), “Любительские” (само собой...), “Шахматные” (куда ни шло), “Бокс” (Александр Федорович “расшифровал”: это аббревиатура четырёх вокзалов — Белорусский, Октябрьский, Казанский и для многих тогда зеков несуществующе реальный Северный). Был и “Байкал” — “гвоздики”. Отец моего друга детства, рыбак отчаянно заядлый, помню, на один такой “гвоздик” изводил коробок спичек: прикурит, а папироска тут же погаснет, снова прикуривает...
Раз уж мы о спичках заговорили, вот воспоминания курильщицы с 50–летним стажем, ветерана войны, старшего сержанта–регулировщицы на фронтовых дорогах Надежды Ефремовны ПЕТРОВОЙ. Были такие спички — “красная шапочка”, с малиновой серной головкой, отличавшиеся необыкновенно коварной способностью к самовозгоранию. Вот и вспомнила Надежда Ефремовна Норильск 1954–го, и чуть ли не пылающее на ней пальто посередь улицы!..
Смекайте, как опасно курение для вашего здоровья. И не только с точки зрения минздравовской.
К 50–м годам ассортимент норильского курильщика пополнился соответствующим месту “Севером”, далеким “Памиром”, патриотичной “Звездочкой” (был и плагиат в этом “дымном” деле, “Красная звезда”) и увековечивающий “стройку века” “Беломорканал”. Последний особо отличаем Надеждой Ефремовной за свою крепость.
Сегодняшним любителям “суперлёгких” “ароматизированных и соусированных” “тютюнов”, продающихся теперь чуть ли не в каждой подворотне, пусть старая пачка моршанской махры расскажет о сотоварищах по сладостной привычке, клеймимой Министерством здравоохранения, но настроение ваше угадав, спел бард: “Курить охота, ох, как курить охота. Но надо выбрать “деревянные костюмы”...”
А махорка нынче любима людьми далекими от табачных пристрастий, пенсионерами и дачниками: они ею грядки обрабатывают...
В.М.
Фото автора и из архивов Музея и “ЗП”.
P.S. Автор особо благодарит В. Вачаеву, Л. Пронникову и И. Белухину за помощь в
подготовке материала.
Заполярная правда 04.03.2006