Жил в Алматы удивительный человек — Николай Алексеевич Раевский. Его имя
навсегда связало два тогда еще советских города — Алма-Ату, где он обрел славу
писателя, и Ленинград (теперь Санкт-Петербург), где утвердился как пушкиновед.
На карте пушкиноведения наш город навсегда останется местом новых открытий о
жизни и окружении А. С. Пушкина.
Заразительная, страстная увлеченность Николая Алексеевича Раевского Пушкиным стала для него той спасительной, связующей нитью, которую можно назвать нитью судьбы. Это было не только стимулом его творческих интересов, но и давало потребность жить, чтобы завершить начатое. В одном из последних интервью он скажет: «Не могу ничего не делать. И хотя мне уже за 90, все-таки хочется работать, работать, работать. В данное время я занят подготовкой очередной книги о Пушкине, о которой думаю уже много десятков лет...»
Тема этой книги прошла через всю его жизнь, начиная с того памятного момента, когда он впервые открыл для себя не просто великого поэта, но человека, полного чувств, эмоций, высокого патриотического подъема. Н. А. Раевский назвал ее «Пушкин и война», и она была первой в его пушкиноведческих исследованиях. Почему именно эта тема стала предметом его пристального и детального изучения? Думаю, потому что недалеко еще было то время, когда он сам носил мундир офицера и служил своему отечеству отважно и честно. И его патриотический порыв был так созвучен тем пушкинским настроениям, которые пробуждали горячее желание избранного Богом пиита доказать свою любовь к России, защищая ее на поле брани. Да и в самом начале своих увлеченных поисков Николай Раевский уже понимал, что нашел тему, до него практически не изученную.
Неожиданные повороты судьбы и уникальные находки расширят исследования Николая Раевского новыми темами, определившими лейтмотив его первой книги о Пушкине, которую опубликует он лишь спустя тридцать лет. Так случилось, что многое из его жизненных коллизий и пушкиноведческих исследований ему придется поручить своей памяти. Дожив до преклонного возраста, Николай Алексеевич Раевский до конца был одарен ясной памятью, наблюдательностью и особой щепетильностью к деталям всего происходившего вокруг. Благодаря этому миллионы людей получили возможность открыть для себя не познанные ранее стороны жизни и творчества великого русского поэта.
Невозможно понять феномен Николая Раевского, в семьдесят лет издавшего свою первую книгу, которая сделала его знаменитым и стала началом его стремительной, как может показаться, карьеры писателя, не всматриваясь пристально в сюжет его интересной, но подчас драматичной жизни.
Самые ранние свои воспоминания связывал Николай Алексеевич с уходящим XIX веком. Тогда, в 1899 году, находясь в гостях в Петербурге, услышал он от своей прабабушки Софии Марковой рассказ о том, как она, 16-летняя ученица Патриотического института благородных девиц, однажды на придворном балу видела Александра Сергеевича Пушкина, хотя представлена ему не была.
— Позже, Коленька, когда вырастешь, ты узнаешь, кто такой был этот великий человек, и вспомнишь меня, — говорила она.
Все, включая самого Николая, представляли его судьбу как ученого-путешественника. Но события Первой мировой войны заставили Николая Раевского изменить своему биологическому призванию.
«Откуда взялась во мне страсть военного человека, не могу понять до сих пор. Как бы там ни было, я почувствовал, что не смогу уже быть в стороне от великих, как мне казалось тогда, событий...» Покинув биологический факультет Санкт-Петербургского университета, он выдержал строгий конкурсный отбор в Михайловское артиллерийское училище.
В памятном 1916 году подпоручик Раевский отправился на фронт. Сначала на Южный, затем в распоряжение командования Юго-Западным фронтом. Свое первое боевое крещение он получил во время знаменитого Брусиловского прорыва. Как это у Пушкина? «Все будет ново мне: простая сень шатра,/Огни врагов, их чуждое взыванье,/Вечерний барабан, гром пушек, визг ядра/И смерти грозной ожиданье...»
Войну он окончил опытным боевым офицером, командиром батареи, был представлен к награде. Но его мечте о дальнейшей военной карьере и службе в Генеральном штабе не суждено было сбыться. Оказавшись в лабиринте исторических событий того времени, Раевский был вынужден принимать решения, от которых зависела не только его личная судьба. В своем дневнике, который позже уже в Алма-Ате будет опубликован как мемуары «Тысяча девятьсот восемнадцатый год», 23-летний Николай Раевский запишет: «Большевистский переворот застал нас на Румынском фронте. Как и в большинстве артиллерийских частей, расформирование батареи проходило спокойно. Никаким оскорблениям мы, офицеры, не подвергались, но тем не менее моральное наше состояние было ужасное. Армия умирала. Россия разваливалась».
Он примет решение. Вступив, в отличие от своих братьев, в Добровольческую армию, Николай Раевский останется верен Белому движению. Не дай бог, еще хоть раз кому-то пройти через жернова такого выбора и мучительно пытаться понять, правильным ли он был? «У многих из нас, бывших офицеров, была уверенность, что защищаем мы не только свой классовый интерес, а Родину, Россию, ее великую культуру...»
Его «Добровольцы. Повесть крымских дней» не просто честный рассказ о судьбе армии Врангеля, но картины ломающей сознание трагедии, выписанные судьбами отдельных людей, судьбой самого автора.
«...Катится железное колесо и давит нас одного за другим. Оно неумолимо и слепо, и никому не остановить его бега и не изменить пути его. Наскочит — раздавит...»
В 1921 году капитан Раевский в составе разбитой армии Врангеля покинул Россию... Греция, Болгария, Чехословакия... Оказавшись в Праге, он становится студентом естественного факультета знаменитого Карлова университета. Нужно было учиться жить снова... Раевский с глубоким интересом и серьезным отношением принимается за разработку очень сложной биологической проблемы. Одновременно с университетским он проходит трехгодичный курс литературной секции Французского института имени Эрнеста Дени. «Здесь, в аудитории института, начинается мое увлечение литературным творчеством, здесь сделал я первые шаги в том деле, которое вскоре стало единственным смыслом моей жизни». Окончив институт, Раевский получил премию за конкурсное сочинение о французском классицизме, которую потратил на исследовательскую поездку в Париж.
Вернувшись в Прагу, он продолжил свои исследования по биологии, пока октябрьским вечером 1928 года не произошло событие, перевернувшее всю его судьбу. Он заболевает... На всю жизнь... Пушкиным...
А случилось это так. Заведующая одной их пражских библиотек, завсегдатаем которой он был, зная круг его интересов, предложила Николаю Алексеевичу два томика писем Пушкина под редакцией Модзалевских. «До этого дня я любил Пушкина честной, неформальной любовью. Но с совершенным равнодушием относился к вопросам научного пушкиноведения и на эту тему ничего еще не прочел».
Дома он читал всю ночь, а утром по дороге в университет ловил себя на том, что все мысли его захвачены Пушкиным. Не его стихами, а им самим — человеком, который творил прекрасные стихи. Жил. Любил. Страдал... «Человек, рожденный не для житейского волнения, не для корысти, не для битв, а для вдохновения, для звуков сладких и молитв — и вдруг эти неоднократные попытки стать военным. Пушкин, весь полный противоречий, а точнее, само противоречие, но уже не мрамор, не бронзовая фигура, а живой человек, не до конца понятый, полный загадок, стал для меня вдруг таким близким, таким родным».
В душе талантливого ученого-биолога Раевского происходила серьезная внутренняя борьба: зоология или пушкиноведение? И все же диссертацию он защитил и вместе с дипломом доктора естественных наук получил почетное предложение опубликовать ее в трудах Чехословацкой академии наук и искусств. Но он отказался и от этого лестного предложения, и от места, занимаемого в лаборатории. «Теперь я был душевно свободен и сказал себе: довольно зоологии, да здравствует Пушкин!».
Тему, над которой начал свою работу Николай Алексеевич, тщательно изучая не только тексты Пушкина, но и очень богатую чешскую пушкиниану, он определил для себя как «Пушкин и война». Она в имеющихся в Праге изданиях была едва затронута и носила лишь характер отрывочных суждений. Н. Раевский не мог понять, почему же нет монографии на эту тему? И только со временем, кропотливо собирая и анализируя материалы, он понял, что написать ее мог бы только опытный пушкинист, хорошо знакомый с военным делом. «В противном случае пострадает либо Пушкин, либо изображение войны».
Позже Николай Алексеевич обратил внимание на одну совершенно забытую обзорную статью генерала А. Михневича «Пушкин как военный писатель», взгляды которого он разделял. Михневич считал Пушкина не только великим поэтом, но и великим патриотом, и воспитателем молодежи в патриотическом духе. Как перекликался, как был близок Раевскому пушкинский патриотизм! Эта статья станет для него настоящей поддержкой и стимулом в дальнейших поисках, потому что найдутся люди, для которых такая тема покажется совершенно неприемлемой.
Круг пушкинологических исследований Н. А. Раевского постепенно расширялся, далеко не ограничиваясь только темой «Пушкин и война», несмотря на то что вынужден заниматься профессиональными переводами по медицине и биологии с чешского на французский. Однажды случайно Раевский узнал, что где-то в Словакии живет дочь Александры Николаевны Гончаровой, свояченицы А. С. Пушкина, в замужестве Фогель фон Фризенгоф. Тщательно и настойчиво начнет он свои поиски ближайшего окружения поэта.
«Мне удалось, живя за границей, завязать ряд знакомств в той среде, к представителям которой попали пушкинские материалы. Я считал, что, разыскивая их, по мере сил выполняю свой долг перед русской культурой, перед светлой памятью гения, так рано ушедшего от нас...»
Здесь началась и его дружба с семьей Набоковых, а некоторое время спустя и личное знакомство с уже известным в ту пору писателем, приехавшим из Америки навестить родных. «С Владимиром Владимировичем Набоковым я познакомился в Праге в начале 30-х годов... Живо помню нашу первую встречу. Она была посвящена Пушкину. Я решил показать дорогому гостю очень интересную выставку «Пушкин и его время», организованную художником Николаем Васильевичем Зарецким. Этот пушкинист-любитель использовал малоизвестные материалы, хранившиеся у потомков младшего сына поэта, Григория Григорьевича Пушкина. Выставка была размещена в витринах Государственной публичной библиотеки».
Их связывали не только литературные интересы и любимые с детства обоими бабочки, но и щемящая тоска по далекой Родине. Они переписывались до самой кончины Владимира Владимировича. «Набоков ушел в историю как единственный русско-английский писатель, но моя память сохранила все же его образ как писателя чисто русского, убежденно русского. В его романах чувствуется, что автор горячо и действенно любит Россию... Я знал о Набокове, что он в принципе был против революции и считал, что Россия должна развиваться без потрясений, эволюционным путем. Думаю, что из этих же соображений он был против вооруженной контрреволюции, которая, как и революция, сопровождалась обильным кровопролитием...»
Именно Пушкин, его личная, творческая судьба помогали Николаю Раевскому ощущать за границей связь с Родиной, выйти из духовного тупика, как он позже напишет сестре, «не впасть в ничтожество».
Он продолжил исследования пушкинианы. И в 1937 году, к празднованию 100-летия со дня смерти поэта, Раевский, обобщив собранные материалы, сделал двухчасовой доклад на тему «Пушкин и война» перед аудиторией, где присутствовали не только русские, но и французы, и чехи, знавшие русский язык.
Постепенно круг исследований по Пушкину заметно расширяется. И у Раевского появляется надежда найти архив супругов графини и графа Фикельмон, которым посвятил он в дальнейшем более двадцати лет, собирая все возможные материалы. Кроме того, поиски дочери Александры Фогель фон Фризенгоф увенчались успехом и судьба привела его в словацкий замок Бродяны. «Не без волнения я переступаю порог замка, в котором десятки лет жила и закончила свои дни баронесса, в прошлом Азя Гончарова. Что-то я увижу здесь?..
Итак, архива я не видел и ничего определенного о нем сказать не могу. Зато портретов, рисунков, мемориальных вещей, в то время никому не известных, я увидел множество... Поэт Владислав Ходасевич, которому я сообщил о результатах поездки в Бродяны, написал мне, что я нашел клад».
Знакомство с обитателями замка и никем до него не исследованными материалами станут началом его первой книги о Пушкине.
Вторжение фашистов в Чехословакию сделало невозможной следующую поездку в Бродяны и визит к потомкам графини Фикельмон, поэтому Раевский составляет биографические заметки, занимаясь темой «Пушкин в Эрзрумском походе». Большая часть работы была завершена, когда Николай Раевский в числе сорока шести человек, как считалось, не безопасных для гитлеровской Германии, был арестован.
«Продержав меня два с половиной месяца в тюрьме, гестапо, очевидно, решило, что для победоносного в то время Третьего рейха этот русский литератор не столь уж опасен. Меня поэтому выпустили на свободу, но взяли подписку о невыезде из Праги. Немцы, к счастью, не знали, что я некоторое время тому назад написал не очень безопасную статью для французского журнала, издававшегося в Праге. В числе немногих я ясно понимал, что Чехословакия предана. Я подробно записал свои переживания тех дней, когда Бенешу не оставалось ничего другого, как подчиниться диктату западных держав. Несколько десятков страниц моего дневника я перевел на французский язык и озаглавил этот отрывок «Пражской войны не будет». По аналогии с известной драмой Жироду «Троянской войны не будет».
Я закончил свою статью, вернее, серию выдержек из своего дневника короткой фразой: «Мне стыдно!». (Через 41 год, приехав в Чехословакию, он узнает, что его помнят не только как писателя, чей творческий путь начинался здесь, но и как патриота этой много пережившей страны.)
Все военные годы, зарабатывая на жизнь уроками французского и русского языков, Раевский продолжает свои исследования по Пушкину, с большим трудом получив разрешение в Пражской библиотеке на пользование научной литературой, изданной в СССР. Ему приходилось работать даже под надзором.
За долгожданной Победой — новый арест. Теперь посадили свои... «За сотрудничество с мировой буржуазией»... И опять его «спасает Пушкин»... Председатель суда военного трибунала, полковник оказался пушкинистом-любителем. Николай Раевский получил самый маленький срок — пять лет. Сначала — лагерь, затем — поселение. Случай помог ему передать из лагеря пакет с описанием пражских исследований в Пушкинский Дом.
Позже он напишет сестре из ссылки: «Я рад, что пакет не бросили в печку, а доставили по адресу».
Местом ссылки выбирает он Минусинск, зная, что там находится известный далеко за пределами России краеведческий музей имени Н. М. Мартьянова. А при нем есть самая богатая в Сибири после Томского университета библиотека. Но возобновить работу по Пушкину ему все-таки не удается. Поэтому свою неудержимую тягу к перу он посвящает повести-сказке для взрослых «Джафар и Джан», с присущей ему тщательностью изучая древнеарабскую литературу. Ему удается писать лишь после длинного рабочего дня. На купленных по случаю бумажных обрезках, создавая на бумаге прекрасные картины любви между арабской красавицей принцессой и пастухом-музыкантом.
Закончив одну повесть, он тут же принимается за другую, посвященную древнегреческому поэту Феокриту. Чтобы познакомиться с творчеством поэта, Николай Алексеевич делает заказ в Ленинскую библиотеку. Откуда ему вместе с единственным полным русским переводом присылают также и английское издание с обширными комментариями. Помогало в работе над повестью и его давнее пражское увлечение древнегреческой философией. В далекой холодной Сибири, где и чернил-то достать было нельзя, потому что все леденело от стужи, рождались сочные пейзажи греческой идиллии.
В Минусинске начнется его переписка с единственной из всей семьи оставшейся в живых сестрой Соней. «Я единственный лаборант с ученой степенью в районной лаборатории на всем огромном пространстве от Ледовитого океана до Монголии», — напишет он чуть позже Соне в Караганду.
Ежедневно три часа в день посвящал Николай Алексеевич и работе в музее, делая описание богатейших коллекций по зоологии и ботанике. Из-за музея Н. А. Раевский добровольно продлил свою ссылку еще на восемь лет. Двадцать пять тысяч ботанических и восемь с половиной тысяч зоологических объектов им будет приведено в порядок...
Наконец, Н. А. Раевский получил долгожданную возможность приехать к сестре в Караганду. После свидания с сестрой в жизни Николая Раевского произошла еще одна очень судьбоносная встреча — первое свидание с Городом... Так опишет он его в письме: «Чем ближе к Тянь-Шаню, тем живее становится природа, а у самой Алма-Аты — богатейшие поля, колонны пирамидальных тополей, и все это на фоне чудесных гор с заснеженными вершинами. Очарование, да и только... Ночи в Алма-Ате мне напомнили Грецию — такая же ласковая теплынь, какую я описываю в «Днях Феокрита». Город совершенно удивительный — сплошной старинный парк — гигантские пирамидальные тополя, дубы лет по восемьдесят-девяносто, акации и разные другие деревья, которые я уже не надеялся когда-либо увидеть. Здания невысокие из-за землетрясений — всего два-три этажа, так что их порой и не видно в этом удивительном парке. Дождей не было давным-давно, листва, к сожалению, пыльная, но растет все буйно, роскошно, стремительно, потому что воды сколько угодно... Я рад, что наконец-то увидел нечто подлинное».
Пройдет еще пять лет, прежде чем Николай Алексеевич Раевский переедет в Алма-Ату. За год до этого он после сорокасемилетней разлуки побывает в Москве и лично познакомится с известной пушкинисткой Татьяной Цявловской, с которой переписывался несколько лет, и профессором Грабарь-Пассек. А потом и в Ленинграде в Институте русской литературы Академии наук. Там Николаем Васильевичем Измайловым он будет представлен всем сотрудникам Пушкинского Дома, где станет всегда желанным гостем...
В Алма-Ате Николай Алексеевич работал в Институте клинической и экспериментальной хирургии, составляя обширную библиографию работ по щитовидной железе на восьми иностранных языках и выполняя переводы научных статей с французского, английского, чешского и других языков по разным разделам медицины. Осуществляя идею Александра Николаевича Сызганова, под руководством которого работал Раевский, он создает музей по истории хирургии Казахстана, занимается подготовкой и составлением сборника очерков по истории хирургии.
Получив возможность пользоваться обширными пушкинскими фондами богатейших алма-атинских библиотек, он погружается в работу над своей книгой о Пушкине «Если заговорят портреты». Ее в сокращении опубликует журнал «Простор». На следующий год в издательстве «Жазушы» будет издана полная версия первой книги Николая Раевского. Она вызовет большой интерес у читателей, и автор получит тысячи откликов не только из разных уголков огромной тогда страны, но и из-за границы. Закончив первую, Раевский сразу же приступит к новой рукописи. Десять лет работал он над следующей книгой, имея теперь уже возможность более детально изучить свои пражские находки. Первооткрыватель дневника графини Долли и письма Пушкина к Долли Фикельмон, Н. А. Раевкский живо и интересно делится с читателями подробностями жизни пушкинского окружения, безусловно, влиявшего и на судьбу поэта.
Вторая книга «Портреты заговорили» имела еще больший резонанс. Она дважды переиздавалась, была переведена на иностранные языки. Вышла более чем полуторамиллионным тиражом! И к автору полетели от благодарных читателей письма. Одно из них было от родной внучки Павла Воиновича Нащокина — Веры Андреевны, которая прислала Николаю Алексеевичу еще не опубликованные ранее материалы о своем дедушке. Это стало предтечей еще одной книги Раевского «Друг Пушкина Павел Воинович Нащокин». Первая публикация книги была в ленинградском издательстве «Наука». Его книги выходили невообразимыми сегодня тиражами, а он всю жизнь вынужден был много работать, для того чтобы жить.
Позже в Алма-Ате издательством «Жазушы» стотысячным тиражом были изданы повести «Джафар и Джан» и «Последняя любовь поэта», рукописи которых ждали своего часа. Они тоже несколько раз переизданы у нас и за рубежом. Переведены на казахский и иностранные языки.
Но Пушкин до последних дней будет оставаться предметом его пристального внимания. Тема, с которой когда-то началась пушкиниана Раевского — «Пушкин и война», легла в основу его новой книги «Жизнь за Отечество», которую, к сожалению, он так и не успел закончить. Отдельные части этой книги в разные годы были опубликованы в журнале «Простор», подтверждая обоснованность его взгляда на Пушкина как военного писателя. Ее последние главы появились, уже когда Николая Алексеевича не стало.
В Алма-Ате Николай Алексеевич долго жил в маленькой, более чем скромной комнатке, которую снимал. Но всегда оставался аристократом с офицерской выправкой и удивительно нежным и трепетным отношением к женщине. Галина Евгеньевна Плотникова (супруга известного алматинского литературоведа, поэта-переводчика А. Жовтиса), вспоминая о Николае Алексеевиче, который дружил с ее мужем и которого она знала по институту хирургии, рассказывает, что рядом с ним все мужчины института как-то невольно подтягивались, старались быть также внимательны и предупредительны с женщинами.
О неуважительном отношении к женщине в его присутствии не могло быть и речи! И если вдруг такое случалось, то мужчины смущались и краснели от его молчаливого укора.
Н. А. Раевский был частым гостем в доме у Жовтисов, позже бывал там и со своей женой Надеждой Михайловной Бабусенковой. Фотография (из архива Валерия Коренчука), ставшая теперь уже исторической, где он изображен, была сделана во дворе дома, где жила семья Жовтисов. С появлением в жизни Н. А. Раевского Надежды Михайловны Бабусенковой, которая много лет была его личным секретарем, занималась редакцией и изданием его книг, быт Николая Алексеевича изменился. Надежда Михайловна внимательно и бережно относилась к нему. Об этом вспоминает и Г. Е. Плотникова, и рассказывает Галина Августовна Коренчук, дружившая с семьей Раевских.
— «Папа Ники» — так шутливо-любя звали Николая Алексеевича в семье Надежды Михайловны. Надя часто возила Николая Алексеевича на дачу, где он очень любил бывать, — вспоминает Галина Августовна, — их участок был в горах у самой речки. Там стояла «знаменитая» ванна, наполняемая речной водой, в которой после того, как солнце нагревало воду, любил купаться Николай Алексеевич. Из всех времен года он больше всего жаловал весну, ласковое весеннее солнышко — оно вселяло в него надежду.
Однажды весной во время нашей прогулки вокруг дома Николай Алексеевич вдруг сказал мне: «Если доживу до апреля, то летом я никогда не умру». Его не стало морозной декабрьской ночью... Последняя наша встреча была очень теплой и немного грустной. А последней книгой, которую я ему читала, были «Воспоминания о Пушкине» А. П. Керн.
Похоронен Николай Алексеевич близ Алматы, на небольшом кладбище в горах, которые он очень любил, где слышен шум быстрой речки и шепот вековых елей, словно вспоминающих о былом...Сюда, на скромную могилу с надписью на памятнике «Раевский Николай Алексеевич. Артиллерист. Биолог. Писатель», приходят поклониться не только почитатели его притягательного творчества, но и те, для кого дорого и любимо имя Александра Сергеевича Пушкина.
Римма АРТЕМЬЕВА
Казахстанская правда 22.12.2006