"Раскулаченные мы были, какие уж нам в молодости песни", - заплакав, только
махнула рукой старушка. Помню, как мы, задорные собиратели фольклора, опешили. Я
тогда впервые столкнулась с далёкой народной бедой, и это здорово поколебало
вбитые с детства идеологические установки, по-другому заставило взглянуть на
красных и белых.
А позже раскопала кое-какие документы из семейной истории, и вновь были обескураживающие комсомольский задор открытия. Дед хоть и не был признан кулаком и выслан из родного села, где не безбедно хлебопашествовал, имел большое хозяйство, пасеку, был к тому же церковным старостой, но в "кутузке" на предмет изучения лояльности к советской власти побывал. Оставили его в покое при статусе "твердозаданца" только потому, что два сына к тому времени служили в Красной Армии, причём один был командиром, а другой имел награды за борьбу с басмачами. Как это всё разнилось с учебниками истории, как в свете советской семейной истории по-другому горел кумач лозунгов...
В отделе спецфондов и реабилитации при ГУВД по краю на раскулаченных хранится лишь 74 архивных личных дела. Это то, что случайно уцелело при уничтожении в 1955 году 11 667 дел ссыльных кулаков, находившихся в нашем крае на спецпоселении. К 1955 году государство посчитало законченной историю раскулачивания, долг перед крестьянством, мучимым мироедами, - выполненным. Трагедия деревни осталась за страницами личных дел, да и поросли бурьяном места борьбы за коллективизацию. И только людские слёзы горькой памяти не высыхают и по сию пору в сердцах тех, кому довелось побывать в звании детей кулаков, не унимается боль от прошедшей в тридцатых немилосердной зачистки села.
В нашем крае тогда шёл обмен ссыльными кулаками - красноярских ссылали на Север, Дальний Восток. По некоторым данным, только в Курагинском районе было раскулачено более 8 тысяч хозяйств, из Минусинского района выслали более 2 тысяч семей на Колыму и в Томские копи. К нам прибывали из Воронежской области, Украины, Забайкалья, Новосибирской области. По данным отдела спецфондов и реабилитации при ГУВД по краю, в период массовых политических репрессий с 1929 по 1960 год на территории Красноярского края в местах лишения свободы, в ссылке, высылке, на спецпоселении находилось около 545 тысяч лиц, репрессированных по политическим мотивам. И это данные без учёта Краслага и трудовой армии.
Тяжкое дело - читать эти архивные личные дела, кажется, кровоточит каждая справочка, каждое слово из прошений комендантам и органам. При огромном потоке спецпоселенцев материалы дел "стряпали" в спешке, некоторые составлены из обойной бумаги. Вот дело семьи Ф. (без разрешения родственников называть фамилии не имеем права). Прибыли в Предивинск Большемуртинского района в 1931 году из Читинской области. Глава семьи - Илья Иванович - по социальному положению значится как казак. С ним были высланы три сына, дочь, их семьи с малолетними детьми. Всего 11 человек.
Грехом перед советской властью стало крепкое хозяйство с многочисленной скотиной (что интересно, до 1917 года семья Ф. имела 11 лошадей, в 1927-м - 8, а в 1930-м - одну) и сельхозтехникой. В списке вещдоков кулацкого благосостояния - сепаратор, веялка, жатка, косилка, два амбара, зимовье. А вот дом на всех был один, ведь прежде принято было жить всем поколениям под одной крышей и вместе вести хозяйство. На хранение Шадаронскому сельсовету, как записано в справке, был оставлен недвижимый инвентарь. По описи это 0,4 гектара пшеницы, 4 гектара ядрицы, хомут со шлеёй, ременная верёвка, 4 сундука, 1 чемодан. 22 июня 1931 года объявленная кулацкой семья отбыла в Красноярский край с единственно оставленным имуществом - лошадью, телегой и плугом.
Документы не рассказывают о пережитом семьёй забайкальских казаков. А на пути к месту ссылки произошло много чего драматического. Не смирились, видать, сыны с изгнанием и лишением всего, не все из семьи Ф. дотряслись на телеге до предивинской верфи. "Сын Никита скрывается, сын Фёдор арестован", - скупая приписка в деле. Как сложились судьбы фигурантов одного из тысяч кулацких дел, неизвестно. Соединилась ли семья, переплакали ли своё горе, осталось неведомо. Запросов по этому делу не было, никто из семьи Ф. не обратился за реабилитацией. Да и жив ли кто из них после принятых мучений и испытаний, рассказали ли потомкам о былом, пересилили ли страх?.. Хотя правительственное постановление об отмене особого режима и о снятии с учёта бывших кулаков, расселённых в спецпосёлках, вышло 7 мая 1947 года, во многих семьях эта тема до сих пор остаётся закрытой и из-за вошедшего в кровь страха, и из-за боязни навредить "анкетам" детей.
Отпечаток пальца в качестве подписи заканчивает объяснение Екатерины Яковлевны Ф., пятидесятилетней женщины, высланной с Украины. "В декабре 1930 года меня с моей дочкой и зятем выслали в Иркутскую область. Мужа выслали в марте этого же года. Во время приезда я болела и вся моя семья болела. Дочь и внучка умерли. Несколько раз просила коменданта, чтобы отпустил на родину, так как я больная и работать не могу. Решила уйти из лагеря самовольно, так как от мужа не было никаких сведений".
Непредставимо как, но добралась Екатерина Яковлевна до родимого села на Житомирщине, на свою хату посмотрела, цветущие вишни взглядом обняла. Но только два дня и смогла пробыть на родине, задержали её как беглую и уже этапом препроводили в Большемуртинский район на никольевское "Союззолото". Там работал и находился в ссылке её муж, из-за особых агротехнических взглядов которого и пострадала семья. А Павел Дементьевич Ф. всего лишь, как записано в деле, "активно выступал против контрактации цукового буряка" и, что особенно вменялось ему вину, "отказался от своих двух десятин в пользу громады, лишь бы не контрактовать свёклу".
В Казачинском районе была на спецпоселении и другая беглянка, тоже украинская крестьянка Надежда Х. Сбежала она из Мурманска, пешком шла до Полтавщины. Задержали. Записали, что имеет перелом позвоночника, горб, к труду, однако, была признана годной.
В 1930 году страсти по раскулачиванию кипели и в абанском селе Огурцы. То ли чей-то донос, то ли не дающее покоя местному комбеду крепкое хозяйство К. довело дело до выселения большой семьи с тремя сыновьями и тремя дочерьми. В пылу обвинений вспомнили про мельницу, что держал отец Степана К., про 6 лошадей, бывших в хозяйстве до революции, не забыли и про "эксплоататорство", когда на жатву нанимал работников, ибо своих трудоспособных было всего двое. За большие крестьянские труды, за помощников на поле и заработала семья ссылку в Туруханский район.
В этой семье бунтовал и всячески рвался в родное село старший сын, восемнадцатилетний Василий. То ли залётка у него там имелась, то ли ещё какие важные недоделанные дела, или сердце неудержимо рвалось в родные места... Но дойти, доехать до Огурцов не смог - в Канске его задержали. Три года ссылки находился в Кежемском районе, и только в 1940 году его отправили в Ярцево на соединение с семьёй.
Через молох раскулачивания прошла и семья Зои Ефимовны Бархатовой, и это горе,
по её словам, аукается до сих пор в израненной нищим детством душе, в
нездоровье, что досталось в наследство от голодных детских лет. Долгие годы
отдала Зоя Ефимовна медицине и педагогике, награждена знаком "Отличник
здравоохранения".
- Нашу семью раскулачили и выселили из Тулунского района Иркутской области в
Иркутскую же область, на станцию Касьяновка. Я даже не знаю, сколько у нас было
земли, что послужило поводом для раскулачивания - родители об этом никогда
ничего не говорили, тема эта никогда не поднималась. Наверное, хозяйство
считалось большим - две лошади, три коровы. Да и как могло быть иначе, ведь и
мама, и папа были вдовцами, соединившими и судьбы, и имущество. У папы было от
первого брака пятеро детей, у мамы двое, и нас, общих детей, трое. Такую
огромную семью нужно было прокормить, ведь жили только натуральным хозяйством!
На фотографии 1929 года часть семьи Середюк: родители ещё со светлой надеждой на добрую жизнь смотрят в зрачок фотокамеры, держа в изработанных руках младшеньких своих детишек, великую драгоценность, ради которой и трудились от зари до зари. Мать, рассказывает Зоя Ефимовна, так и не понимала до конца своих дней, за что их выслали, за что семью обрекли на голод и холод в станционном бараке. Думала, что за нехорошее поведение высылают людей из родных деревень, и потому, когда мужчины собирались на улице, наказывала, чтоб слова матом не сказали, вдруг за сквернословие привлекут...
- В том большом бараке, где мы жили, а вернее, ютились, были ссыльные отовсюду - из Татарии, Бурятии, с Украины. Потом появились "спецы", как называли спецпоселенцев, из Средней Азии, в длинных ватных халатах, словно обезумевшие от горя. Они совсем не говорили по-русски, ходили по бараку в поисках подаяния. А что мы могли им дать... У нас даже кастрюли никакой не было, мама варила в какой-то жестяной банке. Разутые и раздетые мы все были, не на что и нечего было купить из одежонки. Когда я в девятый класс стала ходить в школу за десять километров, ещё в октябре, по снегу, бегала в тапочках. Однажды так замёрзла, так измучилась, что впервые разрыдалась. Мама пошла по соседям просить хоть какую-то обувь. Нашла ботинки "несгибаемые", в которых невозможно было ходить, чтобы до крови не натереть ноги. Потом уж муж старшей сестры свалял мне валенки, и в них я проходила в старших классах да ещё и в институте. Папа работал ремонтником в шахте, и он был единственным кормильцем семьи. Старшие братья, как подрастали, переселялись в общежитие, чтобы облегчить наше поистине бедственное материальное положение. Натерпелись... Особенно страшным был тридцать третий год. Весной мы ходили по полям и собирали колоски. Затем сушили зерно и мололи в крупорушке, чтобы хоть горсть муки была загустить похлёбку.
Им, детям кулаков, в сороковых уже давали возможность вступать в комсомол, а когда поступали учиться в ФЗО или институты, выдавали паспорта. Правда, гражданское признание нужно было выхлопотать, написать прошение коменданту, собрать справки о лояльности власти. Не возбранялось и защищать родину в войну. И конечно, с малых лет работать в колхозе, на лесоповале, в руднике.
Семья Середюк проводила на фронт троих сыновей. Фёдор погиб на харьковском направлении, один из Иванов - под Москвой.
- Мы жили трудно-претрудно. Очень тяжело было, когда пришли похоронки. Но родители не сломились, они всегда были в работе, всегда переживали за всех нас, старались, чтобы выросли достойными людьми. Я и начала хлопотать о реабилитации в память о них. Не знала, как подступиться, с чего начать поиски, ведь всё происходило в Иркутской области. Но на первом же приёме в отделе спецфондов и реабилитации мне всё хорошо объяснили, вдохновив на дальнейшие хлопоты. И в 2002 году по решению областного суда я получила документы о реабилитации на себя и оставшихся в живых сестёр. Так, с опозданием на более чем полвека, восторжествовала справедливость. Но пережитое горчит до сих пор.
Татьяна Алексеевич.
НА СНИМКАХ: Зоя Ефимовна Бархатова: "30 октября - грустный для нашей семьи
день"; ещё не раскулаченная семья Середюк.
Фото Валерия БОДРЯШКИНА.
Красноярский рабочий. 30.10.2007