Недавно мы рассказывали о сыне Льва Троцкого Сергее Седове, которого судьба забросила в Красноярск в роковые 30-е годы. Его арестовали в марте 1935 года в Москве. Сергей угодил в "Кремлевское дело". Всего по этому делу пострадали 110 человек. По мнению следствия, арестованные распространяли провокационные слухи и будто бы замышляли убийство Сталина. Сергея отправили в ссылку в Красноярск. В городе у него не было ни друзей, ни жилья, ни работы. Единственной отдушиной ссыльного доцента Сергея Седова стали письма к жене, оставшейся в далекой Москве.
Бурный роман завязался в июле 1934 года в Сочи, где Сергей Седов отдыхал вместе с женой Ольгой Гребнер. Московский приятель познакомил его со своей женой Генриеттой Рубинштейн, которая училась в Московском текстильном институте. Пляжный роман имел продолжение, и в феврале 1935 года Сергей и Генриетта зарегистрировали свои отношения. Их счастье было недолгим. Генриетта осталась в столице, Сергея увезли в Красноярск, откуда он писал жене письма. Карандашные строчки отразили тяжесть одиночества, надежды на лучшее будущее и многочисленные подробности жизни красноярцев в середине тридцатых годов.
Сейчас эти письма хранятся в Гуверовском институте войны и мира при Стенфордском университете в Калифорнии. В 2006 году их опубликовали сотрудники Санкт-Петербургского научно-информационного центра "Мемориал". Предлагаем вашему вниманию отрывки из этих посланий.
Я пишу из полумрака Лесного института. Новое, наполовину построенное здание, пыль, грязь, стук. Предлагают читать детали машин, я согласен даже на курс гидродинамики (шучу, конечно!). Если будет комната, то я им пропишу "Детали машин". Пусть знают московского доцента. Аудитория будет содрогаться от восторга.
Сейчас вернулся "домой" после целого дня путешествий и сплошных неудач. В Лесотехническом институте мне отказали, хотя у них первого сентября начало занятий, а лектора все нет и нет.
Положение мое между небом и землей продолжится еще, возможно, долго. Был еще в трех учреждениях, в двух нужны лишь инженеры-строители, а в третьем не застал начальства.
Это последнее учреждение - Красмашстрой — большой завод по ту сторону Енисея. Город с одной стороны, а завод и его жилые строения на другой. Проехали на катере по реке, она здесь не очень широка (две-три Москва-реки), но довольно живописна, как раз напротив города островок, на котором имеются кирпичные строения.
По слухам, на Красмашстрое работники нужны и комнаты инженерам дают. Но, принимая во внимание... не знаю, удастся ли там устроиться. Правда, я слышал, что там работают бывшие вредители, так что надежда есть.
Сейчас вернулся с Красмашвагонстроя. Я им нужен, был очень любезно принят старым инженером-профессором, заведующим технической частью. Когда я с соответствующим выражением лица (вроде того, которое бывает у людей, сообщающих доктору о своей венерической болезни) оповестил его о моем положении, то он ответил мне: ''Ваш покорный слуга в таком же положении".
Заехал на почту прямо с Красмаша. Директора видел — он только сегодня приехал, и я прождал его в коридоре около пяти часов. Болят ноги. Спокойно, без всякого раздражения я расхаживал подряд пять часов перед дверьми директора: вперед и назад, вперед и назад. Ответ обещал дать 19-го (Седова приняли на Красмаш с 21 сентября 1935 года).
Пока тружусь только над составлением всяких бумаг — списков приборов, программ испытаний и прочими. Скоро, вероятно, начнется проектная часть, а там пойдут и испытания.
Работа для меня интересная, хотя и лишена всякого научного "шарма", который всегда придает мне некоторый огонек. Я привык к : институтской работе, а здесь завод отнимает каждый день по 10— 11 часов, а когда работа начнется, пойдут испытания, то придется трудиться еще больше.
Одет в чужие ботинки и калоши, мокрые ноги в волдырях, беспросветный дождь на улице, ночь спал у местного алкоголика в передней (пришлось его предварительно напоить), но все это чепуха, которая максимум вызывает у меня игривую улыбку.
Алкоголик сидит без ботинок и ждет моего прихода. Мой алкоголик, человек крайне малокультурный, заведует плановым сектором в каком-то учреждении и жалуется на бездарность сотрудников.
Постель моя устраивается следующим образом: к сундуку подставляется два стула, спинками врозь. Между сундуком и стульями остается зазор, а затем на сундук и стулья одновременно кладется портрет жены алкоголика лицом вниз. (Портрет рисован самим алкоголиком с фотографии). После этого кладется овчинная шуба и тулуп, все это покрывается тонким одеялом, попом уж ложусь я.
Исколесил по грязи верст десять. А какая здесь грязь! Всю ночь шел дождь - хозяйка утверждает, что сегодня особенно грязно. Здесь ботинки с калошами не выдерживают критики — нужны сапоги. Рыночная цена 200—250 рублей. Сегодня, положим, солнце, и немного подсохло. А когда у нас сухо — какая здесь пыль!
Начинаются холода, то есть их еще нет, но, по слухам, недели через две начнется шуга. Что это такое — путно не знаю сам, как будто сибирские реки замерзают долго, сперва по реке плывет образовав куски льда, шуга, нечто вроде осеннего ледохода, а потом уже все это останавливается, и не в виде гладкой поверхности, а вроде миниатюрного арктического льда со всякими торосами. Я подружился с Енисеем — он хороший.
Пишу из Красноярского парка — хвалили мне его долго и упорно и, как это ни парадоксально, он действительно неплох. Посидел на сырой скамейке, помечтал о тебе. Вчера вечером был на стадионе, немного поиграл в футбол и устроился играть в одной из местных команд. Сейчас вернулся из бани — хорошо. Здесь отдельные номера с ванной. Приезжай, я тебя вымою.
Сейчас пойду на вокзал обедать и возьму там свое грязное белье (вещи мои в камере хранения). Пообедал — 4 рубля 10 копеек. Сьел в саду французскую булку (на местном диалекте — сайка) 1 рубль 20 копеек, помидоры — 3 рубля, стакан черемухи — 40 копеек, пачка папирос — 1 рубль. Цены здесь мало отличаются от московских. Валенки (по местному — катанки) стоят здесь 120 рублей. Деньги быстро тают.
Теперь дни мои проходят очень просто. Встаю около половины седьмого, в начале восьмого выхожу из дома и сажусь на поезд, который состоит из обыкновенных товарных платформ, он доставляет меня на завод. Здесь я тружусь до часу. От часу до двух у нас обед. Стоимость его примерно 2 рубля 50 копеек. Обед вполне приличный, правда, на мой непривередливый вкус. С двух до пяти мы опять работаем. Рабочий день восемь часов.
В пять я отправляюсь на местную почту, а иногда на городскую. Если очень не спешить, это связано с риском ночевать на том берегу Енисея, так как катера здесь циркулируют очень своевольно, особенно к вечеру.
Смешно получается с газетами, здесь создается такое впечатление, что Москва отстает от жизни. Из местной газеты и по. радио узнал о смерти Барбюса, а в "Правде" и в "Известиях' он еще болеет, жаль его.
Я стал суеверен, задумываюсь над значением снов и прочей чепухой. Приснилось, что мы стоим с тобой по разные стороны забора и разговариваем. Я зову тебя к себе, но ты не идешь. Нервы у меня не в По-рядке, не сиди я в читальне Лесотехнического института, я бы расплакался.
Скорей бы прошел день! Взять разве солнце за уши и притянуть его к горизонту. Сегодня уже гадал на картах — когда ты приедешь? Задумался о прошлом — неужели еще такое счастье предстоит впереди?! Вообще я все время надеюсь.
Если я буду принят на Красмашстрой, то комнату получу тут же. Меня серьезно волнует вопрос об украшении нашей несуществующей комнаты. Мне хочется иметь ребенка, но есть так много всяких "но", одно из них то, что это связало бы тебя со мной, а это в моем положении не совсем честно.
Позавчера, в выходной день, пил водку при довольно забавных условиях. Я возвращался из города, вдруг из катера, который должен был везти меня на тот берег, меня окликнули, оказалось, моторист его — один из футболистов, он перевез меня бесплатно в машинном отделении через Енисей и угостил водкой. Возвращаясь от реки к дому, я разговаривал с тобой вслух посреди поля в темноте, но почему- то ты не отвечала мне.
Примерно каждые полчаса я достаю из кармана конверт, в котором лежат все твои фотографии, и просматриваю их. Неужели мы скоро увидимся? У меня хватило бы сил ползти до Москвы, чтобы увидеть тебя.
*****
В конце октября 1935 года Генриетта приехала к Сергею. Его сон оказался вещим. На шестом месяце беременности Генриетта уже ходила на свидание к мужу под окна тюрьмы, где они украдкой перекликались. 21 августа 1936 года у них родилась дочь Юлия. К тому времени Седов был осужден Особым Совещанием НКВД за контрреволюционную деятельность на 5 лет лишения свободы и отправлен в Ухтпечлаг. В апреле следующего года его вернули в Красноярскую тюрьму.
29 октября 1937 года Сергея обвинили в измене родине, шпионаже, диверсии, а также в контрреволюционной деятельности и приговорили к высшей мере наказания, а в полночь расстреляли. Его реабилитировали в 1988 году.
В августе 1938 года Генриетте дали восемь, но продержали десять лет в колымских лагерях. Затем ее выпустили на поселение в поселок Ягодное, где она прожила до 1960 года. На ее долю выпало много страданий, но перед смертью она призналась дочери, что за всю жизнь была счастлива семь месяцев, которые провела с Сергеем в Красноярске, и никогда не раскаивалась в своем решении последовать за любимым.
Анатолий ИЛЬИН, кандидат, исторических наук
Городские новости 10.10.2008