Новости
О сайте
Часто задавамые вопросы
Мартиролог
Аресты, осуждения
Лагеря Красноярского края
Ссылка
Документы
Реабилитация
Наша работа
Поиск
English  Deutsch

Через страдания — к истине


Известный красноярский журналист, шеф-редактор программы «Вести-Красноярск» Ярослав Питерский в свободное от работы время пишет книги. Его книга «Падшие в небеса. 1937 год» посвящена репрессиям в Красноярском крае. Литературное произведение, основанное на документальных источниках и фактическом материале, рассказывает о судьбе красноярского журналиста, попавшего в сталинские лагеря. О том, как проходила работа над книгой, зачем в XXI веке знать о событиях, происходивших около ста лет назад, он рассказал в эксклюзивном интервью.

— Ваши предыдущие книги по жанру ближе к остросюжетным детективам с криминальным уклоном. Как возник замысел книги о репрессиях?

— Я давно интересовался темой репрессий. Хотелось понять, что происходило с нашим обществом в это время. Традиционно весь ужас тех лет принято связывать с именем одного человека — И.В. Сталина. Но в глубинке творились еще более страшные дела, чем в Москве и Петербурге. Здесь, в Красноярском крае, понимания не было, и доходило до того, что люди друг друга просто «съедали». Из-за комнаты в коммуналке могли кого-то «подвести под статью», написать анонимный донос.

Сам Сталин со временем испугался того размаха, который приобрели репрессии и уровень взаимного «стукачества» в обществе. Почему он арестовал и расстрелял Ежова? Он осознал масштабы катастрофы, которая вела к самоистреблению нации.

— Главная героиня романа Верочка рассказывает Павлу Клюфту о списках «врагов народа», которых надо было уничтожить. Эти списки составлялись в горкоме партии и направлялись в Москву. Это действительно происходило так, людей уничтожали согласно «плану», спущенному сверху?

— Так и было. Люди на местах старались выслужиться, поэтому количество «врагов народа» в этих списках было намного больше спущенного сверху плана (На самом деле превышение лимитов не допускалось - Ред. сайта). После суда их некуда было девать, поэтому «лишних» врагов народа отправляли в так называемые «истребительные лагеря», фактически на уничтожение. В поселке Орешном, который описан в книге, действительно был лагерь. Я там побывал, когда мы снимали сюжет про паровоз, заброшенный в тайге. В этот лагерь ссылали в основном литовцев, эстонцев, западных украинцев. До сих пор возле этого лагеря сохранилось кладбище. Сохранилась колея от узкоколейки, по которой ходили маленькие паровозики-кукушки и возили заготовленные зэками дрова. (На самом деле в Орешном лагеря не было, был поселок, в который отправляли спецпоселенцев - Ред. сайта) Это — что касается правдивости событий. Что касается персонажей: например, прокурор Тыштыпского района Хакасии, про которого Клюфт написал статью — это реальный человек. В книге таких реальных личностей много, я просто изменил фамилии. Когда я работал над книгой, я пошел в краевую библиотеку, взял подшивку газеты «Красноярский рабочий» за 1937 год, стал читать. В заметках, приведенных в книге, я даже не изменил текст.
Фразы вроде «озлобленный на партию и советскую власть прораб Лепиков» — это подлинный текст.

— Истребительные лагеря действительно существовали?

— Председатель красноярского «Мемориала» Алексей Бабий подарил мне 8-томную «Книгу памяти» о репрессиях в нашем крае. Истребительные лагеря, в которых осужденных расстреливали, были на севере (Красноярский "Мемориал" о таких лагерях не знает - Ред. сайта). Здесь, под Красноярском, их не было. Но расстреливали и в Красноярске, в самые страшные годы — 1937, 1938-й. В худшие сутки в крае расстреливали около 150 человек в день. Для нашего региона это очень много. Просто представьте себе — какого размера нужна была яма для такого количества людей. Расстрельная площадка была на правом берегу, в месте карьера за ТЭЦ-2. По тем временам, это было далеко от города (ведь на правом берегу тогда города не было). Кстати, по одной из версий, там был расстрелян сын Троцкого, по другой — его расстреляли в подвале СИЗО-1 (там тоже была расстрельная), но документов, это подтверждающих, нет. Точно этого никто не может сказать до тех пор, пока архивы будут оставаться засекреченными.

На полигоне в Бутово, к примеру, остались кости, потому что никто их не убирал. Кстати, есть мнение, что в теле плотины Красноярской ГЭС есть останки костей репрессированных. Когда потребовался гранит, его брали в карьере в районе ТЭЦ-2 и увозили на переработку, а затем из произведенного цемента и бетона заливали плотину. Хотя, конечно, это только версия, но ни подтвердить, ни опровергнуть ее сейчас невозможно — ведь документов практически нет. Что касается Норильска: даже по предварительным данным правозащитников и активистов общества «Мемориал», там погиб почти миллион человек (Документально установлено, что общая численность Норильлага не превышала 300 тысяч человек - Ред. сайта). Конечно, конкретного плана по умерщвлению этих людей не было, но сам по себе климат и условия работы были настолько ужасны, что люди мерли, как мухи по осени. Это было даже страшнее, чем на Колыме, где от непосильного труда, голода и холода канули в небытие тоже около миллиона человек (общая численность заключённых на Колыме -около 800 тысяч человек  -Ред. сайта). При этом официальные архивные данные обычно в три-пять раз меньше реальных цифр. Но все равно, даже если брать цифры из архива ЧК-ГПУ-НКВД-КГБ-МВД СССР… Так вот, согласно даже этим скупым данным, только в 1937-1938 году к высшей мере наказания было приговорено 690 тысяч человек. Если верить этим цифрам, то это около тысячи человек в день. В течение года в нашем государстве расстреливали два человека в минуту. Это была настоящая машина репрессий!

Вообще, посчитать точно число репрессированных очень сложно: данные в архивах КГБ даны отдельно по каждой статье и очень неточны. Например, «закон о 3-х колосках» — это была не «политическая», а уголовная статья, следовательно и ЗэКа учитывался как «уголовник». Иногда следователи «жалели» заключенных и приписывали уголовные статьи, «сидеть» уголовнику при Сталине было полегче. Им, как «социально близкому элементу», даже кое-какие послабления полагались. Они не учитывались как репрессированные, поэтому точно неизвестно, сколько невинного народа прошло через ГУЛАГ.

Сторонники Сталина часто представляют его как «хорошего хозяина», «менеджера», отмечают, что при нем «развивалась промышленность». Но одно дело — лить чугун, который потом используется в основном для оборонных нужд. А другое — развивать экономику. А когда вся страна работает на военно-промышленный комплекс — это третье. Он вообще не занимался «индустриализацией», он «производил оружие» и создавал идеальную и самую большую армию в мире, чтобы в итоге завоевать планету. Многие люди этого не понимают. Они не могут поставить себя на место рядового человека, который жил в те годы и попал под этот молот репрессий.

— Ваша книга как раз описывает судьбу реального человека в эти страшные годы.

— Я хотел показать обычного человека. Сначала он был сторонним наблюдателем, не понимал, что происходит, а потом невольно стал частью этого Молоха — попал в жернова репрессий. Пока мы не научимся делать так, чтобы государство работало на людей, у нас и в современном обществе ничего хорошего не получится. Мы сегодня часто твердим: «сильное государство, сильная Россия». И никогда не говорим: «богатые, обеспеченные, довольные люди». Согласны быть нищими — но чтобы государство было сильным. Это неправильно, потому что в один прекрасный момент может получиться так, что государство тебя съест. Это и произошло с моим главным героем.

Кстати, это первая часть, вторая часть уже практически написана. Сначала я написал пьесу, в которой в 90-е годы встречаются Палач (Следователь) и его Жертва. Они уже прожили жизнь, оба старики, и моя задумка была в этом: сможет ли невиновный человек, пострадавший от репрессий, простить своего следователя — по сути дела исполнителя, который когда-то непосредственно повлиял на его судьбу. Они — бывшие соперники, любили одну женщину. Смогут ли они понять друг друга? Конфликт усложняется тем, что их внуки любят друг друга, и им волей-неволей приходится общаться друг с другом. Я показал пьесу нашим режиссерам. А. Няньчук, прочитав ее, сказал, что это не пьеса, а роман. И тогда я понял, что мне нужно написать первую часть этого романа — это как раз «Падшие в небеса. 1937 год». Во второй части репрессированный Клюфт и следователь Маленький встретятся через 60 лет.

— Павел Клюфт выживает только благодаря тому, что он убивает двух охранников и вместе с бывшим сотрудником НКВД Фельдманом совершает побег из истребительного лагеря. Это могло быть в жизни?

— Это вымысел. В зимних условиях бежать было в принципе невозможно. В Сибири на зонах даже особой охраны не было, она появилась уже позже. Считали, что бежать-то и некуда. В Норильске, даже если бы заключенный вышел за колючку, ему бежать 500 километров только до ближайшего населенного пункта. Просто так не добежишь.

— Очень реалистично описание красноярского следственного изолятора. Создается впечатление, что вы там были.

— Я действительно побывал в нем, когда делал специальный репортаж про красноярский следственный изолятор. Когда мы спускались в карцер, я попросил меня там закрыть, чтобы почувствовать, каково это. Конечно, там сейчас все по-другому — хороший ремонт, кафель. Но ощущение живой истории, сопричастности к тому, что здесь происходило, есть.

Кстати, в свое время был тайный ход, по которому священнослужитель приходил для причастия и исповеди смертников на территорию Красноярского тюремного замка. Об этом мало кто знает, этот ход обнаружили и завалили только в 50-х годах прошлого века.

В книге я, конечно, кое-что приукрасил, и сделал тюрьму побольше. Это сделано специально, чтобы создать ощущение, что тюрьма — это машина. Важно было передать дух того времени, когда никакого понятия даже не было о правах человека или Европейских пенитенциарных правилах.

— Вы видели современные тюрьмы и колонии, многое знаете о том, какой была тюрьма в прошлом. На Ваш взгляд, каким должно быть наказание не для безвинных жертв, как во времена репрессий, но для настоящих преступников?

— Понятно, что система изоляции должны быть в любом государстве. Без этого государство обречено на гибель. Весь вопрос в том, как она должна быть организована. Чтобы обычным обывателям было понятно, с кем приходится иметь дело сотрудникам ГУФСИН, я просто советую им съездить на экскурсию в какую-нибудь колонию строгого режима, пообщаться с осужденными. Я допускаю, что 80% из осужденных уже осознали что-то и готовы, как говорится, выйти «на свободу с чистой совестью», но 20% из них, это видно даже просто по глазам, очень опасно выпускать в обычный мир. Это не потому, что мы такие жестокие. Этих людей действительно нужно изолировать. Собственная система понятий, влияние преступного опыта и многолетней изоляции — все это накладывает свой отпечаток на человека.

— Может быть, их проще расстрелять?

— Нет. К смертной казни я отношусь отрицательно, кто бы что ни говорил. Обычно в таких случаях говорят: «Вот если бы твоего ребенка один из них…» Я считаю: не мы дали жизнь — не нам и отнимать. Мы живем в XXI веке. Я считаю, что тюрьма должна быть современной, комфортной. Думать нужно не о 20% закоренелых преступников, а о 80% тех, кто может вернуться в общество. Главное, не допустить, чтобы рос процент рецидивистов, безнадежно не способных жить в обществе по его законам. Лишение свободы — само по себе очень страшное наказание. Важно, чтобы человек, отбывая это наказание, окончательно не испортился. Если идти по пути усиления жестокости (что как раз и показали сталинские репрессии), ничего хорошего
от этого мы не получим.

— И напоследок, можете пояснить название книги?

— В принципе, они все были страшные грешники. Сами творили зло, сами стали жертвами этого зла. Они стали как бы падшими. Но, с другой стороны, они непроизвольно должны были стать святыми, мучениками — потому что попали в ситуацию, которая заставляла их осознать все происходящее, сделать выводы и подняться над собой. В названии заложен даже не религиозный подтекст, а нравственный, философский. К сожалению, так происходит очень часто, когда человек именно через страдания, муки приходит к пониманию какой-то истины.

 

Отрывок из романа Ярослава Питерского «Падшие в небеса. 1937 год»

...Дверь распахнулась, и на пороге появился сержант. Он гостеприимно, словно слуга перед барином, махнул рукой:

— Проходите, гражданка. Вот туда, — повернувшись, солдат громко прикрикнул. — Товарищ следователь! Гражданка Щукина доставлена по повестке. Как свидетель. Явилась добровольно!

И в кабинет вошла она! Вера! Верочка! Грустные глаза. Грустные, печальные глаза, первое, что заметил Павел. Она смотрела на него. Ее губы немного дрожали. Она волновалась. Девушка сделала несколько шагов и встала посредине кабинета. Она не могла оторвать взгляд от Клюфта. И он наслаждался ею, любовался. Чудный маленький носик и тонкие вразлет брови. Длинные волосы ржаного цвета аккуратно заколоты на затылке. Но на губах нет ее чарующей, немного грустной улыбки. Напротив, она очень печальна. Павел непроизвольно опустил взгляд ниже. Едва заметный, маленький упругий животик. Она прикрывает его руками, стесняется. Она изменилась. Она та и не та. Она стала взрослей. Вера смотрела испуганно и молчала. Андрон прервал паузу громким возгласом:

— Гражданка Щукина, садитесь!

Девушка растерянно попятилась. Она не могла оторваться взглядом от Павла. Родной человек. Милый и родной человек. Он. Он напротив нее. Кинуться и обнять его! Но нет, этого нельзя. Какая это мука — вот так, подчиняться командам какого-то постороннего человека.

Павел тоже молчал. Он ждал. Он даже не знал, чего?! Но он ждал!

— Гражданка Щукина, надеюсь, вас не нужно предупреждать о даче заведомо ложных показаний? — пробасил Андрон.

— Нет-нет, — отрешенно ответила Верочка и отмахнулась от Маленького рукой как от надоедливой мухи.

Офицер покосился на сержанта. Солдат лениво наблюдал за этой сценой, было видно — ему все равно, что происходит в кабинете. Парень за свою недолгую службу в тюрьме уже насмотрелся на подобные ситуации. Они ему казались «все на один манер». И вслушаться, и тем более всматриваться с лица арестантов, у сержанта не было никакого желания.

— Узнаете ли вы этого человека? — нарочито громко спросил Маленький.

Слова его предназначались сержанту, его ушам. Его вниманию! Но конвоир не отреагировал. Он отвернулся и, покосившись на стул, попятился назад. Аккуратно сел, пристроившись на краешек седалища, зевнул и отвернулся.

— Нет, я не знаю этого человека! — громко и четко сказала Вера, она тоже покосилась на солдата.

На ее глазах выступили слезы. Девушка вновь посмотрела на Павла. Только на него! На него единственного!

— А вы, арестованный, знаете эту гражданку? — вновь громко спросил Маленький.

Клюфт не ответил. Он не мог ничего сказать. Его грудь распирало от эмоций, которые он сдерживал последними усилиями воли. Он хотел кинуться к Верочке, подхватить ее на руки и унести отсюда прочь, туда, на волю!

— Арестованный, последний раз повторяю! Вы узнаете эту гражданку?

— Нет-нет, — очнувшись, пробубнил Павел.

— Так и запишем! — театрально крикнул Андрон...

Дверь хлопнула. Они остались втроем. Вера с надеждой и мольбой во взгляде посмотрела на Андрона. Офицер все понял и тяжело вздохнул:

— У вас есть две минуты! Две!

Павел бросился к Вере. Он упал у ее ног на колени. Он целовал ей руки. Она пыталась приподнять его голову…

— Вера! Верочка! Родная, все будет хорошо! Все будет хорошо! Ничего не бойся! Как ты, родная?! Как ты живешь? Как твое здоровье?

— Паша. Погоди, погоди! Паша! Послушай меня, у нас мало времени! — Вера плакала. Она погладила Павла по волосам. Тот вздрогнул, замер и медленно поднял голову. Посмотрел на Веру. Он ждал, что она скажет. Щукина давилась слезами. Она гладила Павла по щеке кончиками пальцев. И вдруг… протянула левую руку. В ладони зажата бумага. Павел с недоверием и страхом смотрел на этот помятый листок.

— Паша. Милый. Вот-вот!… Ты должен это прочитать!… Так надо! Паша!!! Так надо! Я не могу тебе всего сказать! Не могу!!! Надеюсь, ты сам все поймешь! Сам!!! Сам все поймешь! Прости меня, Паша! Прости!!! — Вера зарыдала и разжала ладонь.

Скомканная бумажка упала Павлу на колени.

Он медленно поднял ее и хотел развернуть, но раздался окрик Маленького:

— Арестованный! Встаньте с колен и сядьте на место! — Андрон нервно посмотрел на часы на руке. Андрон подошел и погладил ее по голове. Ржаная прядь рассыпалась от прикосновения. Заколка из волос упала на пол. Волнистые локоны спустились на плечи. Девушка с мольбой посмотрела в глаза Маленького:

— Как теперь жить? С этим? А? Как жить теперь с этим? Андрон? Я ненавижу! Я ненавижу себя! Я ненавижу всех! Всех! Я ненавижу вас, таких правильных и красивых! Вас, которые говорят: «так надо»! Что «надо»?! Надо предавать? Настало время предательства?! А?! Время мерзости и гнусности?!

— Вера, замолчи! Замолчи! Нельзя, тут нельзя так кричать! — Андрон зашипел как змея. Он в испуге зажал Вере рот ладошкой. Но девушка, пытаясь высвободиться, кричала:

— Так, так нельзя, нельзя, ничего нельзя! Нельзя говорить правду? А?!!!

— Вера, Верочка, пожалуйста! Не кричи! Молю тебя, Вера! Вера, ты нас погубишь!

— Нас уже погубили! Как ты не поймешь, Андрон? Как ты не поймешь, мы все уже давно погибли! Все! Мы все уже давно погибли и лишь делаем вид, что живы! Но как можно делать вид, что ты жив?! Если внутренне и душой ты мертв! А?! Мертв! Андрон! Как?! Ты и я уже мертвые! Я стала мертвой душой! Я предала любимого человека!

Вера упала на грудь Маленького и забилась в рыданиях. Она рвала ногтями его китель на спине. Она скребла пальцами. А он стоял, крепко обняв ее, и, пытаясь успокоить, как-то неуклюже гладил.

Марина Комлева
Человек и тюрьма  № 1 — 2010 (14)


/Документы/Публикации/2010-е