Когда началась война, она была ещё совсем юной девушкой. Общее горе тяжкой ношей обрушилось на хрупкие плечи. Но беда пришла не одна - спустя месяц после объявления о вторжении фашистов на территорию Советского Союза, вышел указ правительства, согласно которому она должна была отправиться в ссылку. Покинуть родные места, расстаться с семьёй, оказаться на краю света - только лишь за то, что носила немецкую фамилию.
В конце октября в России отмечают День репрессированных. Накануне этой даты дочь насильно переселённой в Сибирь поволжской немки Елены Генриховны Сковородко (в девичестве Биркгейм), Анна Ивановна Борисевич рассказала нам о непростой судьбе своей мамы и позволила почитать её воспоминания о том страшном времени.7
Стоит сразу сказать, дети в семье Сковородко долгие годы даже не представляли, что их мать когда-то была выселена со своей родины. Это теперь некоторые носят статус репрессированных, как знамя. В Советские времена таким не гордились. Елена Генриховна даже отчество сменила (называла себя Еленой Андреевной) - чтобы власти не трогали. Разве могла она в юности представить, что ей десятилетиями придётся скрывать имя, полученное от предков, переехавших в Россию ещё до революции? Они, поколениями жившие на российской земле, считали себя гражданами своей страны. Страна же считала их врагами.
- Маминых родителей выслали в Казахстан, её - в Новосёловский район Красноярского края, - рассказывает Анна Ивановна. - Определили в посёлок Кичибаш учителем немецкого языка и биологии. Там она познакомилась с папой, вышла замуж. В 1942 году отца забрали в армию, а потом и в разведку на Ленинградский фронт. Вернулся он, получив очень серьёзное ранение. После войны тему репрессий в семье тоже не поднимали. В посёлке к нам относились хорошо, поэтому мы и не задумывались, что у нас что-то не так с происхождением. А о том, что мама не Андреевна, а Генриховна, я вообще узнала только в 1971 году - когда понадобилось завезти её в город!
Елена Генриховна никогда не рассказывала детям, через какой ад пришлось ей пройти. Лишь накануне её смерти дочери - Анна, Изольда и Валя - узнали обо всём.
- Изольда позвонила перед Новым, 2010-м годом. Сказала, что маме плохо, - продолжает Анна Ивановна. - Мы с Валей примчались туда. Хотели отправить маму в больницу, но она наотрез отказалась. В эту новогоднюю ночь мы были все вместе. Начали перебирать мамины вещи и вдруг нашли её воспоминания. Для нас это стало настоящим откровением - читали всю ночь и плакали...
Воспоминаний Елены Генриховны хватило бы на полноценную книгу. В них - о семье, юности, родителях. И, конечно, о том, каково приходилось жить репрессированным в годы военного и послевоенного времени. Такой правды мы не знали. И сегодня у нас есть возможность погрузиться в реальную историю - - ничем не приукрашенную, настоящую. Перед вами - отрывки из воспоминаний репрессированной с родного Поволжья потомственной немки Елены Сковородко (Биркгейм).
«22 июня 1941 года объявили войну. Начались переполох, митинги, призывы, обращения к добровольцам - мобилизация мужчин на фронт. Мы как- то повзрослели сразу лет на пять.
А 28 августа в газете появился «Указ Президиума Верховного Совета о переселении немцев Поволжья в Сибирь, Среднюю Азию, Казахстан. Через неделю приехала машина с вооружёнными солдатами. Они обошли все квартиры, сообщили, что завтра в девять утра все должны быть готовы к отъезду. Стало как-то жутко. В эту ночь в деревне никто не спал. Из вещей брали только одежду, обувь - больше ничего не разрешалось. Наутро нам предстала жуткая картина: по деревне с ревом шёл скот, собаки выли, люди плакали. Коровы остались не доенные. Правда, главный военный тут разрешил дояркам их подоить, а пастухи погнали в последний раз в степь.
После всего этого мы покинули свою родину. Не зная, что многие уже никогда не увидят эту землю, небо, всё, чем они жили. Нас погрузили в телячьи (грузовые) вагоны с конвоем. Ехали очень медленно, бывало, простаивали часа-ми. В пути не кормили. Ещё дома предупредили, чтобы люди запаслись какой-то едой. Взяли немного, в деревне всё осталось - и пища, и мебель - вся утварь, всё, что было нажито за жизнь.
В пути было два случая смерти: где-то в Средней Азии умерли пожилые люди. Поезд остановился, родственники похоронили своих близких на бескрайних просторах, недалеко от железнодорожной линии. В поезде и младенцы рождались: жизнь ни на миг не остановилась.
Когда мы прибыли в Красноярск, нас погрузили в баржи и отправили вверх по Енисею. Стояла жуткая тишина. И вдруг в этой тишине раздался плач младенца, а потом - песня матери. Нам стало жутко по-настоящему, молодой разум окончательно осознал: это не просто экзотическое путешествие, совершается что-то страшное, что-то, в чём мы ещё не разобрались».
«Вся наша жизнь была омрачена жестокостью, презрением, лживостью, бесправием. Распоряжались нашей судьбой люди тупые, которым была чужда данная нам от природы, данная Богом, человечность. А может, они просто исполняли волю более жестоких.
Я однажды встретилась с таким человеком. Никогда не забуду его фамилию - Нецкин, замначальника РОВД Новосёловского рай-она. Здоровый, холёный, он никогда не смотрел людям в глаза. Его руки всегда лежали на столе, играли какими-нибудь безделушками. А ящик стола был открыт, и видно было, что там лежит пистолет - для ясности.
Властям дали задание срочно провести отправку немцев на север, на лесоповальные и другие работы. Мобилизация случилась большая, со всего района. Съехались люди, разместили их в Доме культуры. Я встретила здесь много знакомых женщин. К ночи устроились, кто как мог, на полу. Зал был оцеплен вооружённым нарядом с автоматами. К ужасу своему, я увидела знакомого учителя, который стоял недалеко от двери с шашкой наголо. Он сделал вид, что не знает меня.
Со знакомыми женщинами мы проговорили всю ночь, а утром началась комиссия. Там оказались и врачи, среди них - Валентина Константиновна - пожилая, седая, с чёрными глазами, в которых светилась глубокая доброта. Валентина Константиновна внимательно выслушивала и осматривала женщин. Когда подошла моя очередь, посадила меня перед собой, стала задавать вопросы. Заинтересовалась, почему у меня фамилия Сковородко. Я рассказала ей всю правду. Она спросила, на каком фронте мой муж. Когда я ответила, что на Ленинградском, та воскликнула: «Слава Богу! Сибиряки не отдадут Ленинград!» Оказывается, Валентина Константиновна была блокадницей из Ленинграда, сопровождала детей, которых вывезли к нам в Красноярск, их было очень много.
Когда она узнала, что мне через месяц рожать, сказала: ехать, да ещё и в обозе, на лошадях, нельзя. И Нецкину заявила, что беременных женщин вообще никуда нельзя отправлять. А тот ответил: «Все бабы рожают и эти никуда не денутся». На что она грубо ему сказала, указывая на меня: «Вот эту женщину не разрешу отправлять никуда! Вы не думаете, что может вернуться её фронтовик и спросить у вас, куда дели его жену с ребёнком?» Тогда Нецкин ответил: «Ладно, одной бабой меньше, одной больше - ничего не меняется».
Тогда же в селе Светлолобово женщины взбунтовались, у них были маленькие дети, и они просили дать самую тяжёлую работу, только не отрывать от ребятишек. Но их и слушать не стали - насильно увозили неизвестно, куда. Так что моя судьба была не самой страшной. Я не знаю, почему эта седая женщина заступилась за меня, но я ей благодарна до конца дней жизни!
«Это было в 1946 году. Тогда уже Валя родилась. Власти ещё довольно грубо относились к людям репрессированным, даже к тем, кто разделил с ними судьбу. Однажды вызывают отца в райком партии в Даурске. Он поехал. Зашёл в кабинет первого секретаря - увидел за столом здорового, красиво одетого мужика, который наверняка не бывал на войне, фронте. Перед ним на столе лежала папка с каким-то делом. Предложив отцу присесть, тот предложил ему папку - это было моё личное дело, мои характеристики. Дав время на прочтение, мужик сказал отцу: «Иван Иванович, как ты считаешь, с точки зрения коммуниста - члена такой великой партии, как КПСС, совместимо быть партийным и состоять в сожительстве с женщиной, чуждой по духу нам и нашим коммунистическим идеалам? Имеешь ли ты моральное право на это? Я жду ответа, только честного и правдивого». И отец ему ответил: «А вы считаете совместимо считать человека с такой родословной и такой характеристикой враждебным советской коммунистической морали? О каком сожительстве вы говорите? Я люблю эту женщину, она мать моих детей, а не сожительница. Я создал семью, ещё не зная, вернусь с войны или нет. И уверен, что проживу с ней столько, сколько мне отпущено. А детей будет у нас много, это я вам обещаю. Вот моя мораль коммуниста, другого мне не дано!»
Больше нас никто не тревожил
«Шли годы, международный климат потеплел. Германия первая протянула руку своим немцам, разрешила переехать желающим на свою так называемую «историческую родину». А я не думаю, что там моя родина, ведь даже мои отец и мать родились здесь. А жить в чужой, красивой, богатой стране и чувствовать себя всегда чужой - нет и ещё раз нет. Это не для меня. Я люблю только свою Родину. Может, в трудное время она была мне мачехой. Но сейчас я чувствую себя на своём месте. Я среди своих детей, внуков и правнуков. А что может ещё пожелать человек на склоне лет? Рая на Земле не бывает, это только в сказках.
Одно мне совершенно ясно: если повернуть колесо истории и нашей жизни назад на эти 63 года, я пошла бы тем же путём, не сворачивая никуда ни на шаг. Судьба свела меня с очень порядочными и добрыми людьми - с вашим отцом и его семьей. Я вошла в их дом, они приняли меня очень доброжелательно, опекали, никогда не напоминали, кто я, не обсуждали, виновата ли в чём-то, хотя знали всё. Мы с отцом свили большое гнёздышко, полное птенцов. Я думаю, наша семья была желанной и счастливой, а за это стоило жить, трудиться и любить».
Подготовила Екатерина ГРИГОРЕНКО.
СЕГОДНЯШНЯЯ ГАЗЕТА СРЕДА, 31-10-18