Всё началось с того, что 9 февраля 1938 года в селе Кежма был арестован парикмахер – китаец Лю Вай Шу.
В то время в СССР бушевала кампания массового террора, развязанная Сталиным на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года. О том, что довелось пережить в то время стране, можно представить по материалам дела старшего лейтенанта госбезопасности Кульвеца, проводившего в начале 1938-го «зачистку» в городе Бодайбо Иркутской области. В первый же день приезда бригады Кульвеца было арестовано до 500 человек. Аресты были произведены исключительно по национальным и социальным признакам. Людей хватали буквально на улицах.
То же самое одновременно происходило и в нашем крае. Так, по данным Красноярского общества «Мемориал», установлено, что в Кежемском районе в 1937–1938 годах по политическим мотивам были арестованы 432 человека (при населении в 1939 году всего 9 477 человек). Из них в 1937-м арестовано 35 человек, в 1938-м – 397, причём только в феврале–марте 1938-го – сразу 248 человек. Такая же вакханалия творилась во всех районах огромного СССР.
Дорвавшийся до «настоящего дела» Кульвец вдохновенно рапортовал в Иркутск: «уже открыл в Бодайбо английскую линию (шпионаж), польскую (шпионаж), латышскую резидентуру, германскую разведку. Линии: финская, чехословацкая, японская, – все шпионаж. Китайская – по городу арестовал всех до единого! Ближайшие прииски тоже опустошил. Разгромлю всех китайцев в ближайшие дни... Для полной коллекции не могу разыскать итальянца и француза...» На следствии Лю рассказал, что родился в 1902 году в городе Мифу (ныне – Яньтай), в 1924 году «через Харбин» приехал во Владивосток к родственникам, имевшим овощной магазин. В 1928 году во время обыска у него был обнаружен опий, за что он был предан суду и выслан, после чего проживал в Кежме.
Действительно ли он занимался контрабандой опиума или ему его подбросили, чтобы посадить на крючок, – сейчас трудно установить. Несмотря на такое пятно, Лю получил гражданство СССР и работал парикмахером от Красной армии. Далее следствие предъявило донос безымянного завуча школы от 20.12.1937 года – о том, что «Воронов Владимир, ученик 5 А класса, слышал, как китаец Ваня (парикмахер) рассказывал на квартире у Кокорина, что Япония приготовила 300 000 солдат и объявила войну СССР». Донос был подкреплён показаниями свидетелей Кокорина, Панова и Абдул Гусейн Реза-Оглы (все – с судимостями), о том, что «Лю часто восхвалял «могущество» Японии, доказывая, что Япония имеет у себя большие самолёты, каких не имеет СССР, и что при объявлении войны Япония победит Советский Союз».
Лю «признал себя виновным» в том, что на квартире Кокорина говорил, что Япония накопила солдат. «Высказывал я такие настроения потому, что я враждебно настроен к Советской власти. За то, что меня выслали из г. Владивостока, куда я не могу возвратиться, а с приходом японцев мне бы была возможность свободного выезда, как во Владивосток, так и в Китай», – записано рукой следователя. Выслушав рассказ Лю, следствие ему заявило: «Вы обвиняетесь в том, что являетесь агентом иностранной разведки и в СССР прибыли со шпионскими заданиями. Признаёте Вы себя виновным?» – «Нет, не признаю».
В чём же заключались шпионские задания и на какую страну Лю шпионил, следствие так и не поинтересовалось. Однако собранных «доказательств» хватило, чтобы вынести постановление о привлечении Лю к уголовной ответственности за то, что «проводил антисоветскую агитацию, распространял провокационные слухи и восхвалял фашистский строй». Дело подлежало рассмотрению без суда, в порядке приказа НКВД СССР № 00593, – о «харбинцах». Осуждённых по этому приказу ожидал расстрел – или от 8 лет лагерей.
Впрочем, отдельным арестованным суждено было подпасть под пункт 10 – «использовать для приобретения квалифицированной агентуры». Но Лю настиг четвёртый исход – к делу подшит акт о том, что «в Крайбольницу НКВД в 1938 году поступил на излечение з/к Лю-Вай-Шу по поводу резкой слабости и резкого малокровия и умер 6 июня 38 от слабости сердечной деятельности». Акта о погребении в деле нет.
Арестованные, безусловно, содержались в нечеловеческих условиях. Нахватав сотни «врагов», Кульвец слал шифровки: «Забито всё здание районного отделения, все коридоры, занял столовую, здание милиции, склады РО и пр. Большая скученность, массовые заболевания, ежедневные – почти смертные случаи. Особенно скверно с китайцами. Все они еле двигаются». В деле Кульвеца приведён его диалог с начальником.
Троицкий: «Развёртывайте закупки по всем линиям шире».
Кульвец: «Закуплено 900 голов скота. Забито на мясо – 290 дел. Скот продолжает с мест прибывать. Очевидно, ближайшие 3–4 дня будет тысяча с лишним голов. Следовательно, до 10 марта произвести забои закупленного мною скота не успею. Как быть?»
«Вам послали рекомендацию на приговоры по тройке на 326 человек по первой категории, приводите их в жизнь, – вот вам некоторая разгрузка».
(И этот жаргон использовался для людей, как сами понимаете, а не для быков и коров.)
В итоге в 1938 году в Бодайбо расстреляли 938 человек, в селе Кежма – 125 человек (1 апреля 1938 года – 64; 27 апреля – 61), из них – по политическим обвинениям – 122, в отношении ещё трёх – характер обвинения не удалось установить. Все эти люди были осуждены заочно Тройкой УНКВД без вызова в суд, без какой-либо возможности защититься.
Среди расстрелянных – рабочие, ссыльные, священники, колхозники, люди разных национальностей, в большинстве своём – русские. Всего в 1937–1938 годах в крае по политическим обвинениям было расстреляно 277 жителей Кежемского района (8 – в 1937-м, 269 – в 1938-м), к настоящему времени они реабилитированы.
С 1939 года настала очередь исполнителей, в их число попал и Кульвец. В 1941-м он был арестован и обвинён в злоупотреблении властью. В тюрьме за свою жизнь Кульвец бился с той же яростью, с какой другим выносил смертные приговоры, – симулировал сумасшествие, объявлял голодовки и писал письма «любимым» Сталину и Берии, стараясь представить себя в «наилучшем» свете: «по приговорам из Иркутска сам же приводил их в исполнение. Я приходил с операции весь обмазанный кровью…»
И – помогло! Хотя 14 мая 1941 суд, объявив Кульвеца «японским шпионом», приговорил его к расстрелу, но 30 июня приговор заменили на 10 лет лагерей. Через три года Кульвец вышел на свободу...
Подводя итоги этой «зачистки», придётся согласиться с кульвецовскими словами – «разгром» и «опустошение». Испытывали опустошение родственники расстрелянных – архивы переполнены их письмами с просьбами разобраться с делами их родных, но пролистайте Книги Памяти жертв политических репрессий – при жизни Сталина реабилитации не дождался ни один казнённый в ходе «спецопераций».
Можно представить состояние самого Кульвеца: исступлённо отрабатывавший как полученные, так и грезившиеся ему звания и ордена, вместо благодарности он был приговорён к расстрелу, ради сохранения жизни «косил под психа» и, как крыса, по ночам тайком поедал сухари. Да и как при этом должен был чувствовать себя Сталин, спустивший на страну сотни кульвецов, а потом сделавший их козлами отпущения?
…Недавно я подстригался у китайского парикмахера. Откровенно говоря, ничего особенного, не лучше и не хуже наших, непривычно только: парикмахер – и китаец! Зато какая оказывается, вкусная китайская еда! Целому поколению, родившемуся и прожившему в условиях «железного занавеса», лишь недавно открылась интереснейшая и во многом ещё загадочная китайская цивилизация, совсем недавно пережившая, к сожалению, не менее трагические страницы в своей истории.
Павел Лопатин, член Красноярского историко-просветительского общества «Мемориал».
Автор выражает благодарность программисту СФУ О. Чередниченко за помощь в подготовке статистических данных.
Красноярский рабочий, № 79, 25.10.2019.