ЭКСПЕРИМЕНТ НАД ЖИВЫМИ ЛЮДЬМИ
«ЗУЛЕЙХА открывает глаза» ‒ под таким названием весной нынешнего года страна смотрела фильм по роману Яхниной: в 30-е годы спецпоселенцев везут по Ангаре и высаживают на пустынном берегу в глухой тайге. Брошенные на произвол судьбы люди вынуждены рыть себе землянки, добывать в тайге пропитание. Выжившие в ту страшную зиму построили на том месте посёлок.
Подобный «эксперимент» на живых людях испытала на себе и жительница села Черёмушки Каратузского района Лидия Филипповна Гельгорн с родителями, братьями и десятками других людей. Только с ними это случилось на Енисее в 42-м году.
Семья её родителей до высылки жила в г. Екатерининтале Саратовской области. Отец Филипп Филиппович Гельгорн работал бухгалтером ‒ немалая по тем временам должность. Мама, Лидия Карловна, тоже была грамотной. Оба знали русский язык. Воспитывали шестерых детей. Сталинская депортация поставила крест на жизни в родных местах и для этой семьи, и ещё для полумиллиона жителей Поволжской республики, чья вина была только в том, что они носили немецкие фамилии.
В Сибири семья Гельгорнов сначала оказалась в Канске, а через год их отправили баржей вниз по течению Енисея. К северу. По пути людей делили и высаживали на берег. Когда дошла очередь семьи Лидии Филипповны, наступал поздний вечер. На берегу стояло единственное строение ‒ избушка бакенщицы. Услышав шум, она выбежала из своей крошечной коморки и закричала, что здесь никого и ничего нет. Но баржа уже плыла дальше. На пустом берегу остались 260 человек.
Быстро темнело, шёл снег с дождём. У людей ни запасов продуктов, ни тёплой одежды. Промёрзшие от мокрого снега и голодные, они несколько дней ждали помощи. Пытались есть всё, что находили в окрестной тайге. Но что можно найти там поздней осенью, под снегом? На севере уже в сентябре зима. Они бросались к воде всякий раз, когда проплывало хоть какое-то судёнышко, но никто не обращал на них внимания. Только на четвёртые сутки один из катеров подплыл узнать, откуда в этом пустынном месте появились люди. А узнав, нашли, кому рассказать о несчастных брошенных.
Через несколько дней к ним причалил катер, на нём привезли хлеб. Он тут же был разделён и съеден. Ещё примерно через неделю подогнали баржу с лесом и продуктами. На берег сошли несколько мужчин. Они остались со спецпереселенцами, чтобы помочь им построить барак, научить охотиться и ловить рыбу. Зима на севере хозяйничала уже вовсю, и крыша над головой нужна была срочно. Подростки рыбачили на общий котёл, ловили птиц, зайцев. Из заячьего меха мастерили примитивную обувь, из шкурок научились шить шапки и варежки. Но этого было катастрофически мало. Люди коченели на холоде, а осеннего привоза продуктов хватило ненадолго. Первая зима оказалась гибельно-голодной. Многие умерли. «Мы бы все там умерли, ‒ вспоминает теперь Лидия Филипповна, ‒ но, на наше счастье, недалеко от места зимовки одна баржа с продуктами не успела проплыть до морозов и вмёрзла в лёд. Туда пригнали зеков, чтобы перегрузить продукты на берег. Ночевали они с нами».
Обитателям барака тоже досталось сколько-то продуктов. Это было спасением. Строительство посёлка продолжилось. Его почему-то назвали Денежный. Организовали артель, председателем как самого грамотного назначили отца Лидии Филипповны, но вскоре его посадили на полтора года якобы за вредительство: девчонки- рыбачки вовремя не убрали сеть, и она вмёрзла.
Вернувшегося в 1945 году отца тут же взяли бухгалтером в хозяйство неподалёку, где жили вольные. Жить стало чуточку легче. Лидия Филипповна там пошла в школу, а повзрослев, вышла замуж за русского парня Виктора Чугунекова. Когда в 1956 году надзор за ссыльными был отменён и комендатуры прекратили существование, друзья Виктора помогли семье Гельгорнов-Чугунековых перебраться на юг края. В черёмушкинском совхозе Каратузского района нужен был бухгалтер. Отец Лидии туда и устроился.
Членам этой семьи повезло больше других: востребованная специальность и знание русского языка помогали им быстрее адаптироваться на поселении в иноязычной среде. Большинству же их земляков с Волги пришлось намного труднее. Да и русским языком не все стремились овладеть по разным причинам.
ИЗ ВОЕННЫХ книг и фильмов мы знаем, что фашисты, не считая славян за людей, заставляли пленных женщин раздеваться донага. Они и сами могли появиться перед ними в непотребном виде, заняв их дома в оккупированных сёлах. Но жительница с. Сагайска Минна Августовна Курпас помнит, как русский конвоир точно так же поступил с её мамой Еленой Августовной Шмидт и с ней ‒ маленькой девочкой.
Это было поздней осенью 1941 года на севере Красноярского края в Ярцеве, куда их насильно переселили из Поволжья. Приплавили по Енисею и оставили. Где хотите, там и селитесь. Пришлось им срочно вырыть себе землянку. Первую зиму она была для них и жильём, и баней.
Однажды они с мамой нагрели воды и начали мыться, а к ним зашёл местный конвоир, призванный следить за ссыльными. «Мы с мамой голые стоим, мылись же, ‒ рассказывала женщина, ‒ а он нам какую-то команду отдаёт. Ну, мама и сказала ему что-то резкое на немецком языке. А он в ответ на это со всей силы ударил её бичом. Бич у него в руке был. Я заплакала, бросилась к маме на шею, повисла, тогда он хлестанул ещё и ещё раз, теперь нас обеих. И озлобленно кричал: «Говори по-русски! Говори по-русски!».
За всю жизнь её мать, гордая немка, так и не смогла забыть унижения, которому она подверглась в Ярцеве от русского конвоира. Как только получили разрешение, они оттуда уехали и стали искать своих родных, раскиданных при депортации по всему Красноярскому краю. Нашли в Сагайске мамину сестру Кристину Августовну (по мужу Швабенланд). К ней и перебрались. Подросшая Минна пошла работать в колхоз дояркой. Вышла замуж. Вырастила сына. Колхозный стаж у неё 26 лет. И всё, вроде бы, сложилось в дальнейшем неплохо. Адаптировалась в русскоязычной среде. А вот мама её принципиально не учила русский язык. Не хотела говорить на нём. Тот случай с наглым комендантом жёг ей душу до самой кончины.
Много лет прошло с тех пор. Мамы давно нет. И сама Минна в пожилом возрасте, но как только вспоминает об этом, её тело будто снова горит от удара конвоирского бича.
ИНОГДА можно слышать брюзжание: «Зачем вспоминать о прошлом? Что от этого изменится? Депортированных немцев фактически спасли от гибели на фронте, они должны быть за это благодарны».
Может быть, тех, кто уверен, что не надо ворошить тёмные страницы, по силам переубедить рассказ жительницы Сагайска Эммы Николаевны Швабенланд (в девичестве Штайц)?
Сама Эмма Николаевна родилась уже в Сибири в 1956 году, на золотом прииске Верхний Амыл Каратузского района. О том, как жилось там переселенцам в первую зиму, она знает из рассказов своей свекрови Терезы Петровны Швабенланд, депортированной с берегов Волги подростком. Они были очень дружны со свекровью, и та делилась с невесткой всем, что было у неё на душе.
Когда Терезе исполнилось 16 лет, её отправили в трудовую армию. Сполна хлебнула она там бедствий. Как ни тяжело было больше месяца ехать из Поволжья в скотском вагоне, как ни голодали они на прииске в первую зиму, но в трудармии было во сто крат хуже. В бараках жуткий холод, громадные щели, с потолка лил дождь. Зимой всё промерзало, стены в изморози. За день работы на открытом воздухе в плохую погоду одежда промокала насквозь, а сушить негде. Тереза сушила собственным телом, подстелив на ночь под себя. Спасало только стёганое одеяло, которая мама успела дать ей с собой. Работа для юной девчушки была адски тяжёлой, а кормили крапивным супом с небольшим куском хлеба. Многие не выдерживали. Каждое утро из барака выносили нескольких скончавшихся. И Тереза ложилась спать с надеждой умереть во сне, чтобы прекратились страдания. Но смерть не брала её.
‒ Это был настоящий концлагерь, а мы были настоящими заключёнными, ‒ рассказывала она после возвращения домой.
ВРЯД ЛИ можно оправдать военным временем жестокость по отношению к маленьким детям. А такие случаи с депортированными были сплошь и рядом. В трудармию забирали не только мужчин, но и женщин, у которых на руках были малолетние дети. Марию Ивановну Адольф не взяли только потому, что она вскоре после высылки с Поволжья серьёзно заболела. Настолько серьёзно, что не в состоянии была ухаживать за своими детьми. Об этом рассказала её дочь, жительница Каратуза Эмилия Августовна Гатилова (Адольф).
В октябре 1941 года их привезли в деревню Александровку Каратузского района. У них в семье было восемь детей. Поселили в каком-то бараке, в нём кишели клопы. С родины они почти ничего не смогли привезти, спать пришлось на полатях на соломе. В придачу к клопам у всех завелись вши. Для чистоплотных немцев это была настоящая трагедия. Мама Эмилии вскоре заболела. Сказалось перенесённое потрясение от насильственного переселения.
Зимой 1942 года отца Эмилии Августовны, её старшего 17-летнего брата Сашу,
15-летнюю сестру Ирму и родного дядю Филиппа забрали в трудармию. Отцу каким-то
чудом удалось устроиться на кухню, это помогло ему выжить, а его брат там погиб.
В Александровке шестеро малых детей остались без кормильцев, они бедствовали от
голода. Шестилетняя Эмилия и её четырёхлетний брат Эдик ходили по окрестным
деревням и собирали милостыню: «Сумочки на плечо и подались. Постучишь в калитку
‒ где подадут, а где даже не пустят во двор. Недалеко в Курятах жило много
украинцев. Вот они были добрые люди. Без них нам бы не выжить в тот первый год.
Они не только подавали нам милостыню, но и в барак приносили больной маме. Не
много, конечно. Сколько могли. У каждого ведь своя семья была».
Особенно запомнила Эмилия Александровна случай. В одном из курятских домов ей подали пельмень. Что это такое ‒ она не знала, раньше не видела и не пробовала. За воротами разжала ладошку, чтобы рассмотреть вкусно пахнущую тёплую мучную завитушку, в тот же миг к ней подкралась собака и стащила милостыню. Ощущение горя она помнит и сейчас. Она вообще из детства помнит только голод, сопровождавший её день и ночь.
После войны легче не стало. Их перевели в Хайбалык. Вернувшийся отец стал работать по специальности, благодаря которой у себя на родине в Поволжье его уважали все сельчане, ‒ он был ветврачом. Но здесь вскоре нашёлся повод, чтобы обвинить во вредительстве и засадить в тюрьму.
Матери становилось всё хуже, вскоре она умерла. Брат Саша из трудармии вернулся психически больным. Потом перенёс инсульт. Его поместили в минусинскую больницу. Оттуда больного брата на нанятых быках привезла сестра Ирма. Привезла умирать.
МНОГИЕ десятилетия живём мы в Сибири рядом с российскими немцами и почти ничего не знаем о тех бедах, что выпали на их долю. Они ни с кем никогда не делились. Молчали сами и детям наказывали молчать. Архивы были закрыты. Рты средств массовой информации – тоже. И только с началом перестройки шлюзы открылись. В газетах стали появляться личные истории репрессированных. Эту прежде запрещённую тему выбирают для изучения школьные краеведческие объединения. Студенты пишут по ней дипломы, научные сотрудники защищают диссертации. Летом 2016 и 2017 гг. в Каратузском районе работала экспедиция Красноярского педуниверситета и общества «Мемориал». 36 личных историй выслушали они здесь. И в каждой ‒ своя трагедия. Общее у них одно: сталинская депортация от 28 августа 1941 года разделила их жизни на «ДО» и «ПОСЛЕ».
Использованы материалы членов научной экспедиции в Каратузском районе Алексея
БАБИЯ, Елены ЗБЕРОВСКОЙ, Дарьи СВИРИНОЙ, Татьяны НАЗАРЕЦ и Марины
КОНСТАНТИНОВОЙ.
Огромная благодарность респондентам, давшим согласие на публикацию их личных
историй. Здоровья им, любви и заботы близких.
К печати подготовила Татьяна КОНСТАНТИНОВА.
29.10.2020