Новости
О сайте
Часто задавамые вопросы
Мартиролог
Аресты, осуждения
Лагеря Красноярского края
Ссылка
Документы
Реабилитация
Наша работа
Поиск
English  Deutsch

Ю.И.Чирков. А было так.


Часть III.Красноярский край

На этом воспоминания Юрия Ивановича оборвались... 11 августа 1988 года (как тут не вспомнить гороскоп!) профессор, доктор географических наук Юрий Иванович Чирков скончался от острой сердечной недостаточности. Незавершенной оказалась вторая часть воспоминаний — «Ухта», не начата задуманная третья часть — «Красноярский край». Но остались планы, наброски, запомнились яркие, впечатляющие рассказы Юрия Ивановича.

Жена профессора Чиркова — Валентина Максимовна, используя наброски, сделанные Юрием Ивановичем, его рассказы и собственные воспоминания, по просьбе издательства завершила повествование.

Несмотря, как казалось Юрию Ивановичу, на его непроницаемое лицо, Женя почувствовала неладное и спросила:

— Что случилось?

Пришлось сказать правду. Девушка заволновалась и предложила сейчас же вернуться на поиски бумажника. Юрий Иванович доказывал бессмысленность поисков в лесу ночью, хотя и стояли белые ночи. Женя настаивала и уверяла, что пойдет одна. Этого нельзя было допустить, и он уступил.

Они примерно знали, от какого места на дороге начали свой путь по лесу. Какое-то чутье (меня всегда удивляло, что Юрий Иванович в любое время дня и года при пасмурной погоде никогда в лесу не терял направления, всегда выходил к населенному пункту или к шоссе) вело их, они внимательно осматривали все вокруг. Так дошли они до поваленного дерева, где у них был привал, и оба сразу увидели, что рядом со стволом лежит бумажник.

Вернулись в город ранним утром. Оба были счастливы, но без сил.

Начался 1945 год. Несмотря на большую занятость основной работой на опытной сельскохозяйственной станции, Юрий Иванович занимался преподаванием физической географии и метеорологии на курсах по подготовке массовых профессий при секторе подготовки кадров Ухтинского комбината НКВД СССР.

Все больше одолевали мысли об отъезде из этих безрадостных мест. Начальник управления генерал Бурдаков С.Н. часто давал большие и серьезные задания гидрометслужбе и вызывал для доклада Чиркова.

В один из таких вызовов Юрий Иванович попросил отпустить его из Ухты. Бурдаков удивился: почему он хочет уехать? В ответ услышал: надо учиться, получить документ о среднем образовании, потом окончить университет. Генерал, посмеиваясь, сказал, что это необязательно: он вот не имеет большого образования и доволен.

Юрий Иванович нашелся:

— Ведь вы генерал, и поэтому вам не надо думать о будущем, а мне надо.

И в запальчивости добавил:

— Если вы пообещаете отпустить меня, то я в оставшееся до конца учебного года время сдам экзамены на аттестат зрелости.

Бурдаков захохотал и обратился к своему заместителю, присутствовавшему при разговоре:

— Вот ты смог бы сдать экзамены за десять классов?

— Нет, все не смог бы, — ответил тот. — По физике и математике сдал бы, а по другим предметам нет.

— Вот видишь? — вскричал Бурдаков, распаляясь. — А ведь он инженер с высшим образованием!

— А я смогу, — горячился Юрий Иванович, — и даже с золотой медалью! Давайте пари: если я сдаю экзамены с золотой медалью, вы меня отпускаете. — И протянул руку.

— Давай! — воскликнул грозный генерал, в споре становясь мальчишкой, и тоже протянул руку.

— Разбивай, — приказал он своему заместителю.

Тот робко разбил руки спорщиков.

На другой же день Юрий Иванович пошел в вечернюю школу и подал заявление. Началась усиленная подготовка к сдаче экзаменов. Вечерами Юрий Иванович занимался в школе, а для самоподготовки оставалась ночь. Нужно сказать, что к этому времени знания его по программе средней школы (с учетом самообразования на Соловках и ухтинских метеорологических курсах) находились на уровне примерно девятого класса. Некоторые предметы — языки, литературу, географию он знал превосходно, но сдавать надо было за весь курс десятилетки. А до экзаменов оставалось несколько месяцев.

9 мая 1945 года народ узнал об окончании войны. Все были очень рады, взволнованы, а заключенные, которых, несмотря на истечение срока наказания, по директиве НКВД СССР и Прокуратуры СССР от 29 апреля 1942 года за № 185 прикрепили к производству Ухтижмлага НКВД до конца военных действий, волновались особенно: освободят или не освободят из заключения? Кое-кто был освобожден; «пересидчики» ждали освобождения дольше. Освобождение у некоторых задержалось до 1946 года. «Нет указаний по вашему освобождению», — был единственный ответ.

Здоровье отца Юрия Ивановича ухудшалось, он часто лежал в стационаре, получил инвалидность второй группы. Положение осложнилось пневмонией и обострением стенокардии.

15 мая 1945 года пришла телеграмма из Москвы о смерти отца. Но со своим паспортом выехать в Москву даже на похороны отца Юрий Иванович не мог. Он тяжело переживал это. Но по-прежнему работал, работал, ведь впереди маячила надежда: его отпустят... И он по пути на юг поедет через Москву, зайдет в квартиру, где уже нет ни мамы, ни папы. Только сестра-инвалид и ее двенадцатилетний сын.

Наконец экзамены на аттестат зрелости сданы, и сданы на «отлично». Директор вечерней школы в характеристике писала: «Тов.Чирков, обладая незаурядными способностями и исключительным трудолюбием, в короткое время, не прерывая своих служебных обязанностей, самостоятельно подготовился к 10-му классу и прошел курс 10-го класса с блестящими показателями. Тов.Чирков прекрасно владеет устной и письменной родной речью». По постановлению педагогического совета вечерней средней школы города Ухты, утвержденному наркомом просвещения Коми АССР, Ю.И.Чирков награжден золотой медалью за отличные успехи и примерное поведение. Об этом сообщила газета «За ухтинскую нефть» 3 августа 1945 года.

Утверждение постановления педсовета затянулось с июня до августа. Получить золотую медаль очень заманчиво, претендентов было много, но у некоторых сочинения, как установила комиссия из Москвы, были негодными, а работа Чиркова о «Слове о полку Игореве» была признана лучшей.

Теперь по условиям пари с Бурдаковым можно было уезжать. Но куда? Хотелось на юг — к солнцу, теплу. На помощь пришел Н.А.Макеев.

Николай Александрович Макеев — метеоролог, освободившийся осенью 1940 года и уехавший из Ухты, — все время переписывался с коллегами со станции. После ряда переездов он осел там, где теплее, чем в Ухте: в Ростовской области. Он знал, что Юрий Иванович получил освобождение. Макеев советовал ему написать в Ростовское управление гидрометслужбы и предложить услуги. Тот так и сделал. Несколько месяцев шла переписка, обмен телеграммами между Ростовским управлением и управлением Ухтижмлага. Однако, несмотря на обещание отпустить, отпускать не хотели.

Совхоз «Агроном» и Ростовское управление гидрометслужбы посылали телеграммы о том, что тов.Чиркову Главным управлением агрометслужбы Наркомзема СССР предложена должность начальника агрометстанции «Кущевка» при совхозе «Агроном» Краснодарского края. Ходатайство шло через Москву. Переписка продолжалась несколько месяцев, и только в сентябре 1945 года Юрий Иванович смог выехать к месту работы. Он хотел, проезжая через Москву, непременно зайти в дом, откуда его увели больше десяти лет назад, увидеть сестру, племянника, сходить в крематорий и поклониться праху родителей. И несмотря на то, что над ним грозно висела 39-я статья о нарушении паспортного режима, он так и сделал — остановился в Москве.

Родной дом обветшал, комната без мамы и папы выглядела сиротливо, не было кое-чего из мебели, в некогда большой библиотеке уцелело лишь несколько книг. Мебель и книги, как он понял, шли в обмен на продукты.

В Москве Юрий Иванович старался быть чрезвычайно внимательным, постоянно смотрел: не проверяют ли документы. В день отъезда он и его провожатые чуть не наткнулись на проверяющих, но Юрий Иванович сделал независимый вид и смело прошел мимо в здание вокзала.

И вот он в Кущевке, на агрометстанции — это неказистое одноэтажное здание. Небольшой штат. Станция ведет метеорологические наблюдения на полях и плодовых участках лесоплодопитомника. Но директор питомника, грубый, необразованный человек, не интересуется наукой и делами станции.

Соседи — малообразованные люди, много пьют, играют в карты или просто бездельничают. Станция далеко от поселка, где есть кинопередвижка. Чтобы не закиснуть, Юрий Иванович начал работать преподавателем географии в школе. Учителя и учащиеся почти ничем не отличаются от жителей Кущевки. В начале его учительской деятельности в школе пришел на урок инспектор из районо. Уроки похвалил, а поведение учителя осудил за то, что деликатный Юрий Иванович часто обращался к ученикам: «Как вы знаете...» Инспектор вскричал: «Да ничего они не знают!..»

Кущевка находилась неподалеку от Ростова. И Юрию Ивановичу удалось поступить на заочное отделение Ростовского государственного университета, на историко-филологический факультет. Он сразу же сдал немецкий язык за первый курс и некоторые предметы за первый семестр — все на «отлично». Давнишняя мечта его исполнилась: он студент университета, будет слушать лекции, изучать любимые предметы.

Он много занимался, готовился к очередной сессии. Но однажды его вызвали в деканат и доверительно объяснили: им очень жалко терять хорошего студента, но Юрий Иванович должен знать, что по своим анкетным данным он никогда не сможет работать по избранной специальности; надо выбрать другой факультет.

Получив очередной удар, Юрий Иванович забрал документы из университета и целиком ушел в работу на станции.

Он изучал суховеи, их воздействие на сельскохозяйственные растения. За отличное выполнение работ получил благодарность Главного управления агрометслужбы Министерства сельского хозяйства СССР.

В апреле 1947 года Юрий Иванович был назначен начальником агрометстанции «Краснодар», что в нескольких километрах от Краснодара, туда даже ходил трамвай. С этого момента, снимая комнату в пригороде, он мог бывать в самом Краснодаре, пользоваться благами его цивилизации и не нарушать при этом паспортного режима.

Станция обслуживала известный Всесоюзный научно-исследовательский институт масличных и эфиромасличных культур. Его специалисты — Пустовойт, занимавшийся выведением новых сортов подсолнечника, профессор Синская и другие — были широко известны в ученом мире.

Весну и лето Юрий Иванович активно налаживал контакты с учеными Института масличных культур, сделал на ученом совете содержательный доклад. С этого времени начались совместные исследования ученых института и станции о влиянии почвенной и атмосферной засух на развитие перспективных сортов масличного льна и агрометеорологических условий — на урожай люцерны.

Юрий Иванович увлеченно работал, большую часть времени проводил в поле. После завершения намеченной программы он послал отчет в Центральный институт прогнозов. Работу признали значительной, а Юрия Ивановича в 1947 году наградили значком «Отличник социалистического сельского хозяйства».

Краснодарский период был очень важным для продолжения научной деятельности Юрия Ивановича, расширил его связи с учеными. Он поступил на биологический факультет заочного отделения Краснодарского пединститута, много читал, с удовольствием играл в драматическом кружке Института масличных культур, а в пьесе «Женитьба» исполнял даже главную роль Подколесина.

В это время мы и познакомились с Юрием Ивановичем. Я работала в Краснодарском пединституте, он там учился. Впервые же я увидела его на рынке: Краснодар всегда кормился с рынка — в магазинах ничего не было. Вот там я и обратила однажды внимание на молодого человека с пышной шевелюрой, оказавшись волей судьбы рядом с ним в толпе покупателей. Он деликатно спрашивал о чем-то продавцов и скромно отходил. Молодой человек выделялся среди шумных, суетливых, разбитных южан и сразу понравился мне своими сдержанными манерами. И внешне он привлекал к себе: спокойное улыбчивое лицо, голубые глаза, пенсне, делающее его похожим на интеллигента прошлого века. Потом уже я узнала, что и Юрий Иванович выделил меня в городской толпе.

Июнь 1948 года. Весенняя сессия заочников. Помню, Юрий Иванович вошел в кабинет, где я сидела, смущенно улыбнулся. Потом у декана попросил разрешения заниматься после лекций в моем кабинете, так как он далеко живет. Декан привела его, спросила: не будет ли мне мешать присутствие студента Чиркова? Я ответила, что не будет.

С тех пор каждый день после лекций он приходил в мой кабинет, и мы занимались каждый своим делом.

Скоро мы подружились, и Юрий Иванович стал бывать у нас дома. Какие это были интересные встречи! Юрий Иванович поражал всех знаниями, но при этом был скромен и деликатен, никогда не стремился показать своего превосходства, тем более унизить кого-то. Однажды он подарил посвященные мне стихи:

Зал-анфилада, лоск паркета —
Музей торжественен как храм...
В холодных зимних волнах света
Блистанье золоченых рам.

Картин, скульптур, портретов сонмы,
Разнообразье красок, лиц.
Но словно смотрят в Леты волны
Глаза вельмож, князей, цариц.

Вдруг, словно отблеск теплый лета,
Я в день морозный увидал
Глаза, глядящие с портрета
В глубь анфилады пышных зал.

Портрет загадочно-печальный,
Запечатлевший образ той,
«Для берегов отчизны дальней»
Покинувшей наш край чужой1.

Губ очертанье, выгиб брови,
Лучисто-черные глаза,
Цветок алее капли крови —
Все, что поэт не досказал.

И образы стихов и кисти
Слились в гармонии одной.
Легенду о Lacrima Cristi2
Я пережил перед тобой.

И долго с трепетным волненьем
Смотрел в ожившие глаза
Я, очарованный виденьем
В тиши парадно-пышных зал.

Года прошли, забыто много
Переживаний, лиц и встреч.
С портретом встречу в зале строгом
Сумел я в памяти сберечь.

И, встретив Вас совсем случайно,
Узнал знакомый образ той...
Портрет живой, необычайный
Я вижу вновь перед собой:

Губ очертанье, брови Фрины3,
Лучисто-черные глаза
И все, что ни портрет старинный
И ни поэт не рассказал

1.  Ю.И. Чирков имеет в виду портрет молодой женщины с цветком в руке, который хранится в Ленинграде, в музее Пушкина. Как предполагают искусствоведы, это портрет Амалии Ризнич. В 20-е годы прошлого века она жила в Одессе; среди посетителей ее дома был и А.С.Пушкин. Поэт был увлечен Амалией Ризнич, но взаимностью не пользовался. Пушкин посвятил Амалии Ризнич несколько стихотворений, в том числе «Для берегов отчизны дальней».

2. Lacrima Cristi — слезы Христа (итал.). Согласно библейской легенде, когда Христос нес крест на Голгофу, он плакал, жалея человечество.

3. Фрина — греческая гетера. Прославилась тем, что была натурщицей знаменитых художников Праксителя и Апеллеса.

Дружба не мешала мне готовиться в аспирантуру Института русского языка Академии наук СССР в Ленинграде, а Юрию Ивановичу — к экзаменам за первый курс биологического факультета.

Пока я была в Ленинграде, он переживал за меня, и, как всегда, писал стихи:

Подобно радостно звучащей трели,
В сонату города войдете Вы.
Созвучны Вам творения Растрелли,
Проспектов стройность, ясность вод Невы.

И город, лунным светом озаренный,
Откроет заповеданное Вам,
Запечатлит Ваш образ отраженный
Холодно-величавая Нева.

С колонны ангел под покровом ночи
Вас осенит сиянием креста
И взглянет в Ваши ласковые очи
Лучистая вечерняя звезда

Я успешно выдержала испытания, прошла в аспирантуру по конкурсу. Была горда и рада этому. Однако президиум Академии наук не утвердил меня: в свое время я жила на оккупированной территории. Пришлось вернуться в Краснодар. Но из пединститута меня уже уволили как уехавшую на учебу. Так я стала безработной. Меня поставили на учет в гороно, и я надеялась получить работу в школе.

А пока у нас с мамой был огород — он-то и кормил нас. Кроме того, мама работала в пошивочной мастерской надомницей, я стала помогать ей. В общем, мы сводили концы с концами.

Когда же к нам приходил Юрий Иванович, это был праздник для нас с мамой. Однажды он рассказал все о себе и сделал мне предложение. Мама была рада за нас: Юрий Иванович ей тоже нравился. 18 декабря 1948 года мы поженились. Моя бабушка, которой было уже за 80 лет, сказала: «Он хороший человек, вы его не обижайте». И мы его никогда не обижали.

Летом 1949 года мы вдвоем совершили наше первое туристическое путешествие: пешком по Южному берегу Крыма. Было немного страшно и голодно, но интересно. Запомнилась Феодосия, где мы побывали в музее Айвазовского, поклонились его могиле; в Судаке познакомились с Генуэзской крепостью, которую Юрий Иванович давно мечтал увидеть. Потом Ялта, Никитский ботанический сад...

Мы с мамой старались создать Юрию Ивановичу все условия. А день его был нагружен до отказа: с утра — на станции, вечером он или обобщал наблюдения, или готовился к очередному экзамену в институте. К слову сказать, все предметы он сдавал досрочно и сумел за два года пройти пятилетний курс.

В часы отдыха он любил экспромтом сочинять рассказы на заданную тему. Рассказы получались яркими, живыми. Слушатели сидели как завороженные. Находил Юрий время и для поэзии. Я была благодарна судьбе, подарившей мне такого друга и мужа.

Успешно шла и его научная работа. В марте 1949 года Юрия Ивановича избрали членом ученого совета Научно-исследовательского института масличных культур; в. то время у него еще не было диплома о высшем образовании. В 1950 году он был рекомендован в заочную аспирантуру по агрометеорологии при Всесоюзном институте растениеводства (ВИР) в Ленинграде.

Юрий Иванович был полон творческих идей, весь поглощен работой. Но «анкетное» прошлое висело кандалами и постоянно напоминало о себе.

Первым ударом судьбы в этот благополучный период был отказ ВИРа в допуске к экзаменам в аспирантуру. Формальная причина — несоответствие биологического образования профилю агрометеорологии, хотя предварительное согласование Ростовского управления с ВИРом было. Фактически же человек, осужденный в прошлом по 58-й статье, не имел прав на аспирантуру.

Одновременно ему отказали в прописке в нашей квартире в городе. Это была серьезная неприятность: в декабре 1950 года у нас родился сын, жизнь порознь все усложняла. Как в таких условиях совмещать воспитание сына, заботу о муже и доме с работой в школе, куда мне удалось устроиться? Решили тайком на свой страх и риск пожить в городе, у мамы.

Пока я была в родильном доме, мама и муж готовили колыбель для сына. У них ничего не было, кроме смекалки. Они взяли плетенную из ивовых прутьев большую продолговатую корзину для овощей, помыли ее, обшили чистой простынкой снаружи и внутри. Затем всю ночь шили ватное детское одеяло. Муж нанес на материю рисунок, мама выстрочила его на машинке. К нашему выходу детское приданое было готово. Юрий Иванович сразу же принял активное участие в уходе за сыном: купал его, пеленал, гулял с ним. Через некоторое время стал ему петь песенки. Я до сих пор помню некоторые из них:

Птичка польку танцевала,
Потому что весела.
Клюв — налево, хвост — направо,
Вот так полечка была

Через несколько месяцев как-то днем к нам пришли из милиции и стали искать Юрия Ивановича — и в платяном шкафу, и под кроватями, хотя мама сказала, что дома только она с внуком, а родители на работе. Пришлось нам перебираться в село Калинино — по месту прописки Юрия Ивановича. А малыша каждое утро возили к маме.

В мае 1951 года к зданию станции подошла открытая машина — «виллис», из нее вышли двое мужчин в штатском. Они зашли на станцию, спросили начальника. Юрий Иванович был у себя. Гости закрыли дверь, предъявили ордер на арест. Сделали обыск в нашей комнате, пригласив понятой хозяйку, очень напуганную этой процедурой. И Юрия Ивановича увезли. Куда?

Обращение в милицию ничего не дало. В МГБ таких, как я, желающих знать о судьбе близких, пруд пруди. И везде глухой забор и закрытые двери, а при них страж, который внутрь не пускает и на вопросы не отвечает.

Отчаяние овладело мною. Я не знала, куда еще идти, кого просить о помощи. Единственным и плохим советчиком была мама. До конца учебного года оставалось около двух месяцев. Как работать, когда мысли заняты совсем другим. Случилось еще несчастье: у меня пропало молоко, малышу было пять с половиной месяцев, впереди жаркое южное лето, ему необходимо грудное молоко как лекарство от кишечных заболеваний. С трудом добывали понемногу молока каждый день.

Примерно недели через две на станцию позвонили из МГБ (управление находится в центре города): жена Ю.И.Чиркова должна прийти к следователю Пузравину, пропуск заказан.

Юрию Ивановичу повезло со следователем. Это был пожилой майор, ни разу на допросах он не кричал и не грозил. Во время первой встречи, раскрыв дело Чиркова от 1935 года с надписью: «Хранить вечно», Пузравин вдруг расхохотался: подписывая дело, Юрий Иванович проставил на недописанных страницах размашистое Z. Ставить прочерки его научили когда-то на уроках делопроизводства в школе. Тогда, в 35-м, эти Z очень рассердили следователя на Лубянке, а теперь другого следователя они развеселили; он искренне позабавился сообразительности пятнадцатилетнего мальчика. Юрий Иванович не понимал, за что его арестовали, ведь никакого нового обвинения следователь ему не предъявил. С другой стороны, он был рад, что занялись пересмотром его дела. Думал: разберутся, поймут, что он-то ни в чем не виноват, признают невиновным, отпустят.

Выслушав мужа, следователь усмехнулся, доверительно пояснил: «То, что вы получили высшее образование, очень хорошо, его даже мы отнять не сможем. А вот признать невиновным, отпустить — этого я сделать не смогу. Назавтра меня самого арестуют». Причину же нового ареста объяснил: есть постановление — всех отбывавших сроки по 58-й статье снова привлечь, провести следствие и, если нет нарушений паспортного режима, дающих право на новый срок, отправить в ссылку. Появился новый термин — «повторники». Так называли людей, вновь арестованных по старому делу спустя годы после освобождения из лагерей. И поедет Юрий Иванович на этот раз в Красноярский край на вечное поселение.

Юрий Иванович от отчаяния, охватившего его, дерзнул попросить следователя, чтобы сообщить мне, где он, разрешить сделать передачу. Он-то знал, что находящимся под следствием передач не разрешают.

Но следователь понял состояние мужа и вызвал меня. Я сижу у него в кабинете. Передо мной — пожилой, уставший человек, он объясняет, когда и что смогу я передать мужу. Я спрашиваю, как чувствует себя Юрий Иванович, ведь у него больное сердце и гипертония. Следователь отвечает: «Все в порядке». Потом я узнаю, что «все в порядке» — это значит одиночка и допросы, чаще всего ночью.

Каждый вечер я с шестимесячным сыном приходила на «свидание» к Юрию Ивановичу — к управлению госбезопасности. После окончания следствия мужа перевели в тюрьму на окраине города, на берегу Кубани, и наш маршрут с сыном изменился: мы каждый вечер приезжали к тюрьме, я шла по высокому берегу Кубани и надеялась, что, может, Юра увидит нас. А он, действительно, видел нас, не подозревая, что это мы. Сокамерники же говорили: «Смотри-ка, какая-то стрельчиха каждый вечер гуляет по берегу с ребенком на руках».

Новая беда: сын заболел дизентерией, врачи опасались за его жизнь. Нас положили в больницу. Малышу крайне необходимо кроме лекарств грудное молоко, и мама каждый день обходила родильные дома. Ей удавалось ежедневно приносить маленькую бутылочку, а то и две. Я разрывалась от отчаяния: как спасти сына? как помочь Юрию? Мама носила передачи в тюрьму, я писала мужу краткие записки (пространные не разрешались), о сыне ничего не сообщала, чтобы не волновать.

Узнав, что его повезут в Красноярский край, стала писать письма в Красноярск, на главную почту «до востребования». Он тоже писал с дороги, бросал в окно вагона «треугольнички», и (это даже трудно представить!) они доходили до нас благодаря добрым людям.

Путь по этапу и пересыльным пунктам был тяжел: переполненные камеры, забитые людьми вагоны. Среди этапников много бывших военных (солдат и офицеров), много «повторников» — таких, как Юрий Иванович.

Как только ссыльных выгрузили из вагона в Красноярске, все попросили сопровождающего заехать на главную почту. Он выполнил их просьбу и по своему документу получил для всех корреспонденцию и деньги. Трясясь в машине, Юрий Иванович читал мои письма.

Октябрь. Сибирь. Уже снег и мороз. Енисейский леспромхоз принял очередную партию сосланных на вечное поселение. Они должны жить там, где им определит леспромхоз: они его рабы. Они должны работать на лесоповале в самых глухих местах. Кормить и одевать себя — забота самих ссыльных.

Итак, Юрия Ивановича отправили на один из дальних участков леспромхоза — в Холовое. Это маленький поселок, там всего несколько небольших деревянных бараков, землянки для семейных. Мужа определили в барак.

У завхоза он купил валенки; деньги, присланные из дому, оказались кстати. Получив небольшой аванс, в ларьке приобретал хлеб, кое-что из продуктов. Как и все ссыльные, питался за наличные в небольшой столовой.

Комендант (уполномоченный МГБ) зарегистрировал вновь прибывших, выдал всем удостоверения (бумажки, отпечатанные на машинке) и велел раз в две недели приходить на отметку. Выезжать никуда не разрешалось без ведома коменданта: здесь он был и царь и бог. Разрешения же на переезд давались с большим трудом, после согласования с районной комендатурой.

На другой же день по прибытии — лес. Снег выше колен. Пилят деревья, обрубают и сжигают сучья. Искры летят, попадают на одежду, она дымится.

Через несколько дней у Юрия Ивановича сломались очки. Он попросил разрешения у коменданта на поездку в Енисейск (примерно за 80 километров) в аптеку. Тот разрешил.

Друзья по несчастью — Иван Григорьевич Гребинник — украинский поэт, один военный летчик и другие — посоветовали Юрию зайти в районные организации в городе насчет работы. Они тоже об этом подумывают, но нет убедительной причины для поездки в город. Идти в прогоревшей одежде нельзя: ведь встречают по одежке. Друзья его приодели (кто дал кожаное пальто, кто — шлем, планшетку для солидности).

Из аптеки Юрий Иванович пошел на поиски районо и райсельхозотдела. Енисейск — небольшой городок, раньше — губернский купеческий, с крепкими кирпичными зданиями. Все административные учреждения расположены в этих зданиях, ничего нового не построено. Средняя школа, педагогическое училище — тоже в бывших зданиях учебного ведомства.

В районо его встретил заведующий:

— Откуда Вы?

— Из Москвы, — ответил Юрий Иванович.

Радость заведующего была беспредельна.

— Укомплектованы ли учителями школы? — поинтересовался Юрий Иванович.

— Что вы, у нас учителями работают в основном выпускники средних школ, а то и восьмилетних. Специалистов почти нет.

Юрий Иванович предложил себя в качестве учителя, показал копию диплома. И назначение бы состоялось тотчас, если бы не указание властей: несмотря на дефицит преподавателей, ссыльных и их жен на работу не оформлять.

Пошел Юрий Иванович дальше — в райсельхозотдел. Там, на свое счастье, он встретил директора Полярной МТС, что в селе Ялани, в сорока километрах от Енисейска. Директор — коренной сибиряк, участник гражданской войны, устанавливавший Советскую власть в Сибири, член райкома и райисполкома — Иван Рафаилович Патюков имел двухклассное образование. Сейчас он был удручен последним предупреждением начальства. Полярная МТС несколько лет не сдавала отчета о своей деятельности, и понятно почему: Иван Рафаилович не знал, как его писать. Главный агроном, имевший среднее сельскохозяйственное образование, был старый, больной человек и страдал запоями. Недавно Иван Рафаилович получил указание: «Не будет отчета за 1951 год — будут сделаны оргвыводы».

Юрий Иванович вызвался помочь директору, благо опыт работы в сельском хозяйстве у него был большой.

Директор мрачно выслушал его. Спросил:

— Напишешь отчет за два месяца за 1951 год?

Юрий Иванович заверил, что напишет. Патюков немного просветлел и сказал, что он приложит все усилия к тому, чтобы перевести его из леспромхоза в МТС. 13 декабря Ю.И.Чиркова перевели в МТС в селе Ялань. Он стал агрономом по кормам и участковым агрономом, практически выполняя и обязанности главного агронома.

Начались мои сборы в Сибирь. Нужно было везти с собой книги, постель, кухонную утварь, одежду, посуду. Малыша решила пока оставить у мамы. Я готова была ехать на край света, лишь бы помочь Юрию, облегчить его жизнь, страдания.

В Москве моя двоюродная тетка, увидев у меня на ногах резиновые ботики, всплеснула руками: «И в этом ты собралась в Сибирь?» Она дала мне валенки сына 41-42-го размера и стеганку для Юры. Я послала мужу телеграмму о дне выезда из Москвы.

По прибытии в Красноярск я узнала в багажном отделении, что мой багаж уже прибыл, восприняла это как чудо и добрую примету. Можно тотчас ехать дальше — в Енисейск. Но как? На чем?

Я вышла на привокзальную площадь. Там стояли, как в театральных костюмах, в пышных меховых дохах и таких же шапках возницы. Подошла к одному договориться о поездке в Енисейск. Он посмотрел удивленно-сочувственно и ответил, что до Енисейска более 200 километров и он туда не поедет. Туда иногда от автобусной станции ходит автобус. Если он выезжает днем, то к утру следующего дня прибывает в Енисейск. Он может перевезти мой багаж к автобусной станции.

Мне стало немного жутко: вдруг автобус не ходит, долго ли мне придется его ждать и где? Но делать нечего, надо ехать на станцию. Возница устроил багаж, и мы поехали.

Впервые я ехала в санях-розвальнях, видела сибиряков, сибирский город. И тут произошло второе чудо: на станции стоял автобус, и на него продавали билеты. Мой добрый возница вместе с такими же доброжелательными сибиряками-попутчиками свалил мой багаж прямо на пол автобуса, загородив проход. Пассажиры прибывали, но никто не ворчал: «Вот разложились тут». Только спросили, можно ли сесть на вещи. Я разрешила, они уселись на мягких тюках и уверяли, что будут ехать, как в мягком вагоне.

У меня тяжесть спала с души. Некоторые пассажиры открыли маленькие баночки с огурцами, стали пить рассол из-под огурцов. Меня тоже угостили, и я очень удивилась, что огурцы оказались сладкими, таких огурцов я еще никогда не ела.

День подходил к концу, наступил вечер, потом ночь. С обеих сторон дороги тянулись бесконечные леса. На рассвете 30 декабря 1951 года наш автобус подъехал к енисейской гостинице — двухэтажному деревянному зданию. К автобусу бросилось несколько человек, среди них я узнала мужа (и это было для меня третье чудо). Мы были счастливы. Выгрузили вещи и отправились бродить по городу.

Юрий Иванович рассказывал мне о том, как его арестовали, как проходили допросы. Очень положительно отозвался о своем следователе. Он знал случаи, когда следователи ужесточали формулировки «повторникам». Один наш знакомый по старому постановлению особого совещания имел формулировку ПШ (подозрение в шпионаже); после ареста в 1949 году в его деле появилась запись: «Сослать на вечное поселение за шпионаж». (Очевидно, от следователя, от его заключений по допросам зависело решение особого совещания.) Прочитав такую запись, наш знакомый сказал следователю: «Ведь во время войны за такую формулировку человека расстреливали».

Муж рассказал и о постановлении 1948 года, по которому все, у кого к этому времени окончился срок, автоматически отправлялись на вечное поселение в Сибирь или в другие отдаленные места. Те, кто вышел на свободу раньше, потом тоже были арестованы, как Юрий Иванович. Его арестовали повторно не в 1948 году, а в 1951 году. Благодаря этим трем свободным годам в своей жизни он сумел получить высшее образование. Следователь Пузравин говорил, что ему очень повезло.

Итак, ссыльные разных специальностей стремились под разными предлогами освободиться от леспромхоза и получить работу или в рабочем поселке, или в городе. К 1951 году все свободные рабочие места инженеров, врачей, агрономов, машинисток, бухгалтеров были заняты ссыльными или «вольными». Запретными для ссыльных и их жен были места работы в школе и, как мы узнали позже, в других детских учреждениях.

В село Ялань, за сорок километров от Енисейска, ехали в кузове открытой грузовой машины, завернувшись в ватное одеяло, которое я прихватила с собой. Юрий Иванович снял комнатку у одинокой старушки, приехав, мы стали распаковываться. Муж помог мне снять осеннее пальто, которое было надето на зимнее, под ним — пиджак, стеганая безрукавка. Только тогда он понял, как я похудела, и заплакал.

Отчет по МТС за 1951 год Юрий Иванович написал, переплел, и это «чудо» ходило по МТС, вызывая восхищение.

Через несколько дней к нам домой пришли учителя из местной восьмилетней школы. Они просили меня взяться за преподавание истории, литературы, немецкого языка. Я согласилась при условии, если директор школы заручится поддержкой заведующего районе. Но районо запретило мне преподавать.

Зимой я поехала в Красноярск, в крайоно, чтобы просить разрешения учительствовать в любом пункте Красноярского края. Все было безуспешно, в отделе кадров крайоно со мной разговаривали небрежно: что церемониться с женой «врага народа».

Весной пришла повестка из сельсовета, извещавшая о моей мобилизации на лесоповал. Мы с мужем обсудили ситуацию и решили, что я должна уехать в Енисейск и там искать работу. Был разлив местных речушек, машины не ходили, и я пешком через тайгу, переходя иногда по пояс вброд речки, отправилась в Енисейск.

К тому времени у нас уже были знакомые в Енисейске, остановиться было где. Поскольку со школами у меня ничего не вышло, возник план устроиться в детский сад воспитательницей. Ко мне с симпатией отнеслась инспектор районо и пообещала поговорить с заведующей городским детским садом. Поговорила, та согласилась, но опять нужно утверждение заведующего районо.

На очередной запрос получен очередной отказ. Тогда инспектор из районо посоветовала поехать в Подтесово, это на другой стороне Енисея. Там большой судоремонтный завод, у него ведомственный детский сад, может быть, штат формирует сам директор завода. Знакомые из Енисейска дали адрес одинокой старушки, где можно было остановиться.

Приехала в Подтесово. Хозяйка — художница при заводе. Рассказала ей, зачем приехала. Она посоветовала встретиться с женой директора, которую охарактеризовала как женщину добрую. Я так и сделала. Жене директора я все рассказала начистоту. Она очень нас пожалела и обещала помочь, назначив встречу на другой день. Я была окрылена поддержкой. На другой день мы встретились, и я узнала, что директор завода доволен приобретением специалиста для детского сада и надеется, что я буду заниматься воспитанием не только детей, но и родителей — читать им лекции, учить воспитывать детей. Мне надлежало написать заявление о приеме на работу и приступать к исполнению обязанностей с завтрашнего дня. Я буквально на крыльях летела домой. Тотчас написала мужу.

С утра пришла в детский сад. Мне дали среднюю группу. К занятиям с детьми я готовилась больше, чем к занятиям со студентами в институте. Мне хотелось учить их сразу всему: и хорошим манерам, и рисованию, и интересным играм, и вежливому обращению. Дней через десять родители стали хвалить меня заведующей, уверяя, что дома дети во всем подражают воспитательнице.

Через две недели неожиданно приехал на два дня Юрий Иванович. Мы были счастливы, строили планы на переезд.

Самому Юрию Ивановичу работать было трудно: постоянно приходилось сталкиваться с противодействием уполномоченных, некомпетентных в сельском хозяйстве, думающих только о том, как угодить начальству.

Весной земля еще не была готова к пахоте. Юрий Иванович с председателем колхоза, бригадиром и трактористом, побывав в поле, решили подождать несколько дней, чтобы грязь подсохла. Ушли в деревню, вдруг слышат — трактор работает. Вернулись. Тракторист злой как черт пашет, а негодующий уполномоченный обещает агроному — «врагу народа» — разные кары за срыв посевной.

В другом колхозе перед севом проводили протравку семян ядохимикатом. Юрий Иванович объяснил, что это надо делать не в помещении, а на воздухе, при этом в масках, с перерывами. Колхозники выслушали, покивали головами, а когда агроном уехал, не стали вытаскивать агрегат из помещения и маски не надели. Пришли бригадир и председатель колхоза. Все дружно работают.

Вдруг вечером звонок в МТС: массовое отравление. Вывод: вредительство, ссыльный агроном сознательно хотел уничтожить руководящие кадры колхоза перед посевной, сорвать сев. Стали оформлять дело в органы. Колхозников поместили в маленькую больничку. К счастью, все остались живы. Во время следствия колхозники рассказали, что они сами виноваты: хотели побыстрее сделать дело и не послушались советов агронома. Дело прекратили, но нервы попортили.

Поля в северных районах Красноярского края небольшие, разбросанные. Названия их — «У монашеской избушки», «За грязью» и др. — сами говорят за себя. Ссыльному агроному не дают лошадь (комендант запрещает, из опасения, что он убежит), надо много ходить пешком. Юрий Иванович чувствует себя плохо.

В Подтесово я проработала месяц. Однажды заведующая детским садом сказала, что больше мне нельзя у них работать: районо меня не утвердило. Я уехала в Енисейск.

У мужа обострилась гипертоническая болезнь. Его положили в больницу в Енисейске. Через две недели выписали, указав в справке, что он освобождается от длительной ходьбы и физических перегрузок. Благодаря такому заключению ему наконец выделили коня. Стало легче работать.

Самая главная задача не была еще решена: я никак не могла найти работу. Обходила подряд все учреждения, какие были в Енисейске, и уже не говорила о том, что у меня высшее образование, а только десять классов. Оно и понятно. Скажешь «высшее», в ответ: «У нас для вас ничего нет».

И вот на моем пути одно из последних учреждений — городской отдел коммунального хозяйства (горкомхоз), где заведующим был Томилов. Я пошла на прием к нему.

Мало кто представляет, как унизительно в бесправном положении ходить из учреждения в учреждение, просить хоть какой-нибудь работы. Любой начальник мог дать или не дать работу, но при этом каждый из них чувствовал свое превосходство над нами, тысячами сосланных. Поэтому, чтобы было меньше свидетелей моего унижения, я всякий раз стремилась говорить с начальником с глазу на глаз. Мы, жены «врагов народа», мало чем отличались в правах от наших ссыльных мужей. Пожалуй, лишь тем, что, имея паспорт, могли свободно передвигаться. Права на труд по специальности мы не имели. Да и паспорт у нас в любой момент могли отобрать и полностью приравнять к ссыльным.

В горкомхозе я никак не могла дождаться, когда из кабинета заведующего выйдут сидевшие там двое мужчин. Приметившие меня работники бухгалтерии стали подбадривать меня: «Да вы идите смелее. Они ведь там могут просидеть до вечера». И я решилась, вошла. Сразу стала излагать просьбу: «Я жена ссыльного, у меня десятиклассное образование. Ищу какую-нибудь работу». Среди сидящих в комнате, как я позже узнала, у Томилова было начальное образование, у начальника бюро инвентаризации Михаила Ивановича Силантьева — восьмиклассное (в Енисейске это считалось устойчиво средним образованием, а уж десятилетка — высшим), у инженера из ссыльных Плютинского — высшее.

Томилов выслушал меня молча. М.И.Силантьев сказал, что меня могут взять в бюро инвентаризации ученицей с окладом очень маленьким — 250 рублей; как только я пройду курс обучения, то стану техником-инвентаризатором, и зарплата будет сдельная. Плютинский, желая мне помочь, спросил: «А как определить площадь помещения, его объем?» Я ответила. Мне сказали, что я могу завтра прийти в бюро, подать заявление и начинать обучение.

Я была счастлива, тут же позвонила в МТС в Ялань и просила бухгалтера передать мужу, что я уже нашла работу. Это был конец августа 1952 года.

Незадолго до этого Юрий Иванович встретил на улице в Енисейске бывшего соловчанина — Олега Владимировича Франковского. В прошлом кинооператор из Ленинграда, это был очень веселый, остроумный человек, работал фотографом в местной фотографии. Рассказал о затруднениях с моим трудоустройством. Олег Владимирович ничем не мог помочь; у них весь штат от заведующего фотографией до уборщицы был заполнен, но пообещал помочь в подыскании комнаты. При том наплыве ссыльных в Енисейске не только с работой, а и с жильем было очень трудно. Жильцов с детьми вообще на квартиру не брали: ссыльным приходилось соглашаться на негодные для жилья помещения.

Один наш знакомый по Енисейску жил в доме, где одна сторона дома ушла глубже в землю, чем противоположная, поэтому пол имел наклон под 45 градусов. Цены за комнаты и углы высокие.

В начале сентября освободилась комната в доме, где жил Олег Владимирович. Дом очень старый, по самые окна ушел в землю. Франковский заранее договорился со старушкой хозяйкой: она сдала нам комнату за 150 рублей в месяц.

Врачи направили Юрия Ивановича на специальную комиссию, которая освободила его по состоянию здоровья от физического труда, сверхурочных работ и длительной ходьбы. Муж уволился из МТС и с разрешения комендатуры переехал в Енисейск. В МТС он заработал пять или шесть мешков картошки. Ее мы ели вместе с Олегом Владимировичем. Варили картошку на завтрак, обед и ужин. Благодаря Олегу Владимировичу у нас появились и фотографии из нашей ссыльной жизни.

Жить материально было трудно. Мы строго укладывались в мои 250 рублей.

Работа техника — это замеры земельных участков, частных и государственных помещений различного назначения в любое время года. Ее трудно делать зимой, когда глубокий снег, мороз около сорока градусов. Легче было, когда шла обработка в бюро с вычерчиванием плана, определением оценки строений.

Через два или три месяца ученичества я попросила начальника о переводе меня в техники-инвентаризаторы. Он считал, что это неразумно, хотя я уже все умела делать, но нет нужной скорости, на сдельной работе я могу получать меньше гарантированной ставки ученицы. Я решила попробовать. Несколько месяцев я зарабатывала 300-350 рублей.

Нас очень беспокоило, как живут мама и сын. Особенно волновало то, что сын (ему должно было исполниться два года) растет без родителей. Как писала мама, он страдает от того, что у всех детей есть папа и мама «рядом», а у него нет.

Постепенно стали выходить в «свет»: в библиотеку, кино. Ссыльные очень быстро знакомились и становились друзьями. Знакомства происходили в поликлинике, в библиотеке примерно по одной схеме.

— Вы откуда?

— Я тоже оттуда.

Или:

— Мы соседи — я из Ленинграда.

— Сколько сидели? Где?

— Я в другом месте.

— Приходите в гости, мы живем на улице...

В Енисейске жили и переселенцы — немцы, латыши, эстонцы, татары. Они были беспаспортные, и их детям, достигшим шестнадцатилетнего возраста, паспортов тоже не выдавали. Как и другие ссыльные, все они ходили на отметку. Мне на всю жизнь запомнился случай на редкость простой и жестокий: к одному ссыльному из немцев Поволжья приехала жена — украинка; через три дня у нее отобрали паспорт, и вместе с мужем она стала регулярно ходить на отметку в комендатуру.

Многие ссыльные, особенно специалисты, имели большой авторитет. Большим уважением в городе пользовался терапевт Куликов, он работал и в поликлинике, и в больнице. Это был очень квалифицированный врач, многим спас жизнь.

Ссыльных и их жен, как я уже говорила, не принимали на работу в школу и другие детские учреждения. Только однажды было нарушено это правило — на работу в Енисейское педучилище преподавателем музыки взяли известного пианиста ссыльного Анания Ефимовича Шварцбурга. Из местных жителей никто не рискнул, да и не мог в силу полной музыкальной безграмотности взяться за это дело.

Енисейск — город небольшой, поэтому в перерыв на обед я приходила домой. К этому времени Юрий Иванович готовил еду: иногда картошку, тушенную с конской колбасой (муж называл это блюдо «бигус» и радовался, когда я хвалила его), а иногда просто вареную картошку и чай с молоком. Молоко мы покупали у хозяйки и никогда не брали бруски замороженного молока, которое продавалось на рынке.

Муж иногда подрабатывал на временной работе в горкомхозе: составит смету, начертит схемы. Однажды он вместе с инженером Торчинским получил выгодную работу: по всем улицам прибивать на домах новые номера вместо старых. Впрочем, в этой работе был очень неприятный момент: они должны были с владельцев домов получить по рублю за номер (Юрий Иванович и Торчинский получали с этого какой-то процент) и выписывать квитанцию. Не все хотели платить.

В доме кроме нас и Олега Владимировича жили хозяйка-старушка с дочерью и внучкой-школьницей и семья ссыльных из Западной Украины. Вся наша колония жила мирно. Мы с Юрой много читали. Иногда он сочинял экспромты: детективные романы с продолжением и научно-фантастические истории (очень жалею, что ничего не записала), с удовольствием делал из картона макеты замков, писал стихи.

Поредел туман над тихим лесом,
Над седой иззябшею травой.
Утро хмуро. Солнце за завесой,
И ручей под первым льдом немой.

Тишь. Лишь шорох падающих листьев,
Изнемогших стынуть на ветвях.
Скоро лес изысканно-цветистый
Ранние морозы омертвят.

И под небом зимним ровным серым
Будет стыть бескрайний серый лес
И не будет снова в сердце веры,
Что Христос воистину воскрес

***

Хотя и десять тысяч лет
Я буду пить твое дыханье,
Когда ж наступит расставанье
И навсегда померкнет свет,

Последним в тонущем сознанье,
Как капитан на корабле,
Одно останется желанье —
Быть вместе вечно на земле

Тихо текли зимние дни. Мы посылали заявления с просьбой о пересмотре дела в разные инстанции. Ответы приходили стандартные: «Ваша жалоба получена и проверяется. Результаты будут сообщены». О результатах пока ничего не сообщалось.

Иногда в доме была стирка. Я это делала сама, а вот полоскать белье мы с мужем везли на санях к Енисею. Как было страшно в первый раз замерзшими руками опускать мокрое белье в прорубь! Казалось, что ледяная вода совсем сведет руки. Но, к удивлению, вода по сравнению с температурой воздуха была значительно теплее, и руки, наоборот, согревались.

В Енисейске строили новую кирпичную баню. Это строительство было гордостью горкомхоза. В строительстве принимали участие все работники горкомхоза, особенно когда нужно было залить перекрытие бетоном. Была зима, мороз, работали днем и ночью: настилать бетон следовало быстро, чтобы он не успевал остыть. Очень волновался ссыльный инженер Плютинский — автор проекта и руководитель стройки.

Потом местная газета взахлеб писала, что на берегу Енисея высится здание (а оно было скромным одноэтажным с двумя отделениями — мужским и женским) новой бани, восхищая взор пассажиров проходящих пароходов.

Март 1953 года. Смерть Сталина. Юрий Иванович узнал об этом от внучки хозяйки.

Внучка прибежала из школы в слезах и с порога закричала: «Бабинька, Сталин умер. Как жить будем?» Старушка пошамкала беззубым ртом, стоя согнувшись с ухватом в руках (она что-то делала в русской печке). Сказала: «Умер, говоришь? Ну и якорь с ним, как-нибудь проживем, однако». Нинка сразу успокоилась и спросила: «Бабинька, кого ись будем?» Старушка ответила: «Однако кого-нибудь съедим». И жизнь пошла своим чередом.

Но ссыльный народ волновался. Что будет с нами? У некоторых сразу появилась твердая уверенность, что скоро все изменится к лучшему. Другие не верили этому. Третьи от надежды кидались к отчаянию: ничего не изменится. Из Москвы ссыльным от родных стали приходить телеграммы, которые обнадеживали. Счастливые обладатели телеграмм носились по городу: в телеграммах говорилось, что вопрос рассматривается и скоро решится.

Народ как-то сплотился. Даже незнакомые друг с другом люди заговаривали на улице: «Вы слышали, из Москвы пишут, что нас отпустят». Но проходили дни, недели, месяцы. Стало известно, что была амнистия, но отпустили только уголовников.

Вскоре всех взбудоражила весть об аресте Берии. А на судоремонтном заводе произошел такой случай. В комнату общего отдела, где сидело довольно много сотрудников, вдруг вбежал рабочий, подставил стул к стене, где висел портрет Берии рядом с другими портретами членов Политбюро ЦК, сорвал его, бросил на пол и стал топтать ногами. Комната вмиг опустела. Некоторые решили, что человек сошел с ума. Но даже если он и болен, то они — свидетели в таком ужасном деле, почти соучастники, а это — верный новый срок. Рабочий вслед им кричал: «Слушайте радио, вампир арестован, напился людской крови, а теперь пришла расплата».

На улицах города стало многолюднее, все были довольны тем, что зловещая фигура Берии, наводящая на всех ужас, уничтожившая миллионы невинных людей, этот палач и садист, более уже никому не может угрожать.

В сентябре 1953 года мне дали отпуск, и мы решили, что я повезу заявления в Главную военную прокуратуру и Н.С.Хрущеву, постараюсь добиться приема у Генерального прокурора и в Президиуме Верховного Совета.

В Москве сентябрь, дождь. Я ходила по приемным, советовалась с умными людьми. Но никто не знал, что с нами будет. В военной прокуратуре взяли заявление, но ничего радостного не сказали, кроме: «Вам ответят». В Президиуме Верховного Совета отвечали так же. Наш родственник очень верил тому, что заявление попадет к самому Хрущеву, ведь необычный случай — в пятнадцать лет арест. «А Хрущев, — говорил он, — уже некоторым помог».

Без надежды на успех я поехала в Краснодар. Сын меня встретил с распахнутым сердцем, сразу признал своей мамой. Был горд, что теперь и у него есть мама и папа тоже приедет. Я пробыла дома несколько дней. Нужно было возвращаться. Мама потом писала, что после моего отъезда сын сказал ей: «Бабушка, можно я тебя буду называть мамой, мне так хочется говорить это слово?»

В октябре пришел ответ из Главной военной прокуратуры: «Ваши жалобы Главному Военному Прокурору и Председателю Совета Министров получены и проверяются, о результатах Вам будет сообщено». Мы с мужем опять написали в Главную военную прокуратуру.

Юрий Иванович в заявлении на имя Генерального прокурора СССР Руденко писал: «Ч.Диккенс, показывая инквизиторские нравы английской школы, описал нравственные страдания школьника Давида Копперфильда, которому в наказание было приказано в продолжение нескольких недель изо дня в день носить на спине картон с надписью: «Берегитесь его — он кусается». Это довело мальчика до крайней степени отчаяния.

Мне тоже в детском возрасте сделали ярлык с надписью «контрреволюционер», и вот уже скоро исполнится 19 лет, как я незаслуженно ношу это клеймо»... и приложил свою детскую фотографию, сделанную перед арестом. Ответ пришел в конце марта 1954 года: «Проверка Вашего дела еще не закончена, приняты меры к ускорению. Результат Вам будет сообщен».

Время от времени Юрий Иванович ходил к врачу, мерил давление. В апреле 1954 года его направили на ВТЭК. Там определили инвалидность третьей группы, назначили небольшую пенсию. Это давало возможность не работать.

Весной опять возникли слухи об изменении нашего положения. Полетели телеграммы из Москвы. Стали поговаривать о том, что будут отпускать тех ссыльных, у кого срок лагерей до пяти лет. Мы не знали, относится ли это к нам, подходим ли мы под это постановление или не подходим. Как будут считать, если по первому постановлению особого совещания — три года, а по второму — пять лет; вместе же — восемь лет?

Все вдруг заметили, что отношение работников комендатуры к ссыльным изменилось. Они стали здороваться. Однажды вечером в конце апреля нам на улице встретился комендант, поздоровался и сказал, чтобы Юрий Иванович приготовил две фотокарточки для оформления справки об освобождении: он подходит под постановление, ибо считают по первому сроку.

Мы не знали, верить этому или нет. Однако сдали необходимое. Вскоре узнали еще одну новость: мы можем жить, где захотим. Вопрос о местожительстве был для нас непростой. Ведь мы практически заново начинали строить нашу жизнь. Где жить? В Москве или Краснодаре? Если в Москве, то там нет квартиры. Большую комнату родителей сестра обменяла на маленькую и жила в ней с семьей сына. И все же Москва привлекала: Юрий Иванович мог бы поступить там в заочную аспирантуру и работать где-нибудь в системе гидрометслужбы. Если же выбрать Краснодар, то там есть где жить, но там нет работы. Место начальника станции занято другим человеком, и Юрий Иванович не будет требовать восстановления на работе. У меня тоже нет возможности получить работу, так как в гороно большая очередь учителей русского языка на получение работы.

Как только ссыльным объявили об освобождении, местное начальство наперебой старалось заполучить специалистов для работы в школе, в райсельхозотделе, на судоверфи, в горкомхозе. Но мало кто остался: все хотели домой, на свободу.

Мы получили справку, что Юрий Иванович «освобожден 28 мая 1954 года со снятием судимости в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года», и первым же теплоходом «Веребрюсов» 5 июня поплыли в Красноярск.

Из Красноярска приехали в Москву и, как наметили ранее, остановились у двоюродного брата Юрия Ивановича. Теперь надо было устанавливать связи с Центральным институтом прогнозов (сейчас Гидрометцентр), где Юрия Ивановича хорошо знали по его научной работе в Кущевке и Краснодаре. С особым уважением относилась к нему Е.А.Цубербиллер, занимавшаяся суховеями. Елена Александровна встретила Юрия Ивановича радостно. Она считала, что надо обязательно поступать в аспирантуру. Кто же еще, если не он, достоин быть аспирантом? Она развила активную деятельность, поговорила с кем-то из представителей администрации гидрометслужбы (сами они от беседы с мужем отказались, боясь по старой памяти общения с людьми, сидевшими по 58-й статье). И вот нужные документы сданы в отдел аспирантуры, и мы можем на короткое время поехать в Краснодар на свидание с сыном.

Свидание с родными было радостным. Мама плакала. Сын требовал внимания и игр. Через несколько дней пришел наш багаж из Енисейска (книги, наши зимние вещи, постель). Мама стеснялась сушить во дворе нашу ношеную одежду, настолько она была плоха.

Юрий Иванович отобрал из нашей домашней библиотеки литературу, нужную для подготовки к экзаменам, старые свои материалы по научно-исследовательской работе — для реферата. Мы откопали из земли кастрюлю, в которую в тревожные для нас времена сложили стихи Юрия Ивановича, написанные им во время заключения в Ухтижмлаге. Сделали мы это в 1950 году, после первого посещения милиционерами нашего дома в Краснодаре. Мы сложили все тетрадочки со стихами, переписанными мною с отдельных листочков, тщательно упаковали их в пакет из детской клеенки, положили в кастрюлю, привязали крышку, еще раз все завернули в клеенку и закопали в землю поглубже. Крамольного в стихах ничего не было, но при обыске их чаще всего отбирали, и они пропадали. Мы хорошо помнили место, куда закопали кастрюлю со стихами. Они пролежали в земле четыре года и не испортились.1

Мы пробыли в Краснодаре недолго. Посетили друзей, съездили на агрометстанцию. Туда все так же ходил трамвай. Коллектив станции обновился, новый начальник очень обеспокоилась, когда Юрий Иванович ей представился: она подумала, что он будет претендовать на свое прежнее место. Муж ее успокоил. Она рассказала о том, как им работается, о новостях в Институте масличных культур.

Между собой решили так: мама и сын побудут пока в Краснодаре, а мы должны найти жилье, тогда их перевезем. Вернувшись в Москву, муж активно занимался дома и в библиотеке. Во время подготовки к экзамену у него всегда рядом с учебником лежали сборники стихов. Отдыхая, он читал стихи. Я искала работу по специальности.

Через некоторое время после встречи мужа с Александром Ивановичем Виноградским, начальником Московского управления гидрометслужбы, появился приказ о назначении Чиркова старшим инженером агрометстанции Ленино-Дачное при Всесоюзном институте лекарственных растений с июля 1954 года. Мы переехали жить в Битцу — в деревню Михайловское.

— Юрий Иванович часто после работы засиживался на станции допоздна, — рассказывает его бывший начальник агрометстанции Владимир Степанович Шкреба. — Работал много и интенсивно, уставал. У него не раз обильно шла носом кровь. Потом он долго отлеживался на диване.

— Юрий Иванович, стоит ли так надрываться? Может, можно подождать и поступать в аспирантуру на будущий год? — спрашивал Владимир Степанович.

Юрий Иванович отвечал:

— Лагерь научил меня главному — не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.

Все необходимые бумаги уже сданы в. отдел аспирантуры. Экзамены назначены на конец августа. Но, ознакомившись с биографией Чиркова, в отделе аспирантуры заволновались. Хотя в жизни произошли большие изменения, чиновники мерили людей старыми мерками. Привлекли к обсуждению вопроса, как быть с Чирковым, администрацию. Та привыкла в сложных вопросах советоваться с райкомом. Пошли в райком с тем же вопросом:

— Как быть с Чирковым? Он отбыл срок по 58-й статье и освобожден со снятием судимости.

В райкоме спросили:

— Вы газеты читаете?

— Читаем.

— Так что же вам не ясно?

Решили к экзаменам допустить, а на экзаменах «срезать». Расчет был правильным: за среднюю школу Чирков сдавал экзамены в 1945 году, институт окончил заочно в 1950 году — довольно давно, многое забылось, особенно если учесть, что был опять арест, а потом ссылка. В таких стрессовых ситуациях человеку не до знаний по иностранному языку, марксизму-ленинизму и специальным предметам.

Первый экзамен по специальности. После ответа по билету посыпались вопросы членов комиссии: они-то знали решение администрации завалить Чиркова. Но Чирков держится — на все вопросы отвечает. Комиссия пускает в ход последний козырь — вопрос «на засыпку» по работе Ф.Ф.Давитая.2 Чирков отвечает и на него. Задававший этот вопрос спрашивает:

— Откуда вы это знаете? Это же закрытая работа.

Чирков объясняет, что он работал на агрометстанции «Краснодар» при Институте масличных культур, принимал там участие в научно-исследовательской работе, что профессор Синская получила работу Давитая на рецензию, рассказала ему об интересных проблемах, поставленных ученым в своем труде, что ему как специалисту было чрезвычайно интересно узнать о работе коллеги, и он запомнил основные положения Давитая.

Следующий экзамен по марксистско-ленинской философии. Членов комиссии опять предупредили о необходимости «завалить» Чиркова, но один член комиссии, представитель института общественных наук, был новым, и ему постеснялись сказать о замысле.

Экзамен шел в темпе. На билет Чирков ответил и на вопросы отвечал толково. Неизвестно, как долго бы это все продолжалось, если бы вдруг новый представитель института общественных наук возмущенно не сказал, что экзаменующийся прекрасно отвечал и по билету, и на вопросы членов комиссии.

— Он давно заслужил «отлично». Я буду голосовать за «отлично».

Третий экзамен — немецкий язык. Я подробнее расскажу об этом экзамене: он наиболее ярко характеризует и обстановку на экзамене, позицию комиссии и подготовку Чиркова.

Экзаменатор — очень знающий специалист по немецкому языку, свободно говорит по-немецки, хорошо знает немецкую литературу, особенно поэзию. Сдавать ему трудно — все это знают. Было много случаев, когда поступающие в аспирантуру, успешно сдав экзамены по специальности и философии, заваливались именно на немецком.

Расчет администрации и экзаменатора прост. Они понимали, что преподавание языка в школе и институте поставлено так, что выпускники практически не владеют языком, к тому же без тренировки язык забывается быстро. Все поступающие в аспирантуру больше других боятся экзамена по иностранному языку. Срезать их нетрудно. Тем более нетрудно срезать Чиркова, который экзамены на аттестат зрелости держал давно, да и то экстерном, институт закончил заочно. Какое уж там знание языка!

Такова была стратегия и тактика по провалу на экзаменах Юрия Ивановича Чиркова, как потом рассказал ему один из членов комиссии — Максим Саввич Кулик, ставший впоследствии научным руководителем Юрия Ивановича.

Экзаменатор Рахманов (кажется, он носил такую фамилию) предложил Чиркову обычное задание: перевод текста в 2,5 тысячи печатных знаков по специальности со словарем за полтора часа, чтение и перевод газетной статьи, затем разговорная речь на бытовые темы. Обычно экзамен на этом кончался. Но Рахманов завел речь о немецкой литературе. В разговоре выяснил, что Юрий Иванович знаком и со старой немецкой литературой, и с современной — с творчеством Анны Зегерс и других. Экзаменатор спросил, читал он произведения немецких авторов в переводе на русский или в подлиннике. Тот ответил, что читал и в переводе, и в подлиннике. Рахманов стал уточнять, знает ли экзаменуемый стихи наизусть и много ли. Юрий Иванович ответил, что знает несколько десятков стихотворений на языке, назвал некоторые, упомянул и монолог Фауста. Рахманов предложил читать монолог Фауста. Юрий Иванович удивился:

— Он же большой.

— Ничего, ничего. Читайте!— сурово повторил Рахманов, заподозрив, что Чирков увиливает.

Юрий Иванович прочитал весь монолог. Рахманов встал, протянул руку и, поблагодарив Чиркова, сказал, что он получил огромное удовольствие от знакомства и беседы с ним.

Шло время, а список прошедших по конкурсу в аспирантуру не вывешивался. Долго не было приказа о зачислении: в разных инстанциях выясняли, как быть с Чирковым.

В конце концов приказ появился, и Юрий Иванович стал аспирантом-заочником по специальности агрометеорологии.

Осенью 1954 года мы перевезли из Краснодара сына и маму. Зима была трудной. Мы жили в старом, ветхом доме, единственным удобством которого был отдельный от хозяев вход в нашу довольно большую комнату с остатками старой русской печки и пристроенной к ней плитой. За ночь температура в комнате сильно падала, вода и еда замерзали. Сыну (ему было тогда четыре года) смастерили что-то вроде спального мешка и туго упаковывали его в мешок на ночь. Условия нелегкие, но жила надежда на получение комнаты в Москве, так как всем вернувшимся из ссылки постепенно давали жилье. Была в то время в Моссовете специальная очередь на жилплощадь для бывших репрессированных.

К весне Юрия Ивановича перевели в Московское управление гидрометслужбы старшим инженером. 10 декабря 1955 года он получил справку Н—4102/ОС с постановлением военного трибунала Московского военного округа о том, что «постановления особых совещаний при НКВД СССР от 20 июля 1935 года, 10 июня 1938 года и при МГБ СССР от 22 августа 1951 года в отношении Чиркова Ю.И. отменены и дело прекращено за отсутствием состава преступления». Справка подписана заместителем председателя военного трибунала МВО полковником юстиции Н.Гуриновым. Справедливость восторжествовала. Ведь ранее, в 1954 году, Юрий Иванович был освобожден со снятием судимости. Снятие судимости — это прощение, реабилитация же — признание, что человек безвинно подвергался репрессиям.

Теперь мы могли вздохнуть свободно. Лихолетье миновало. В конце декабря 1956 года мы получили на четверых комнату в коммунальной квартире в Москве и стали совсем счастливы. Впрочем, если не считать одного обстоятельства: десятилетиями, до самой смерти, Юрий Иванович часто видел один и тот же сон — его опять арестовывают... Он кричит во сне, и его не сразу удается успокоить.

_______________

1Часть из этих стихотворений вошла в сборник «Средь других имен» (Московский рабочий. 1989).

2Давитая Ф.Ф.— академик АН Грузинской ССР, работал в области климатологии и агрометеорологии.

Печатается по книге:
Ю.И.Чирков. А было так. Моим товарищам посвящается.
Москва. Издательство политической литературы, 1991 г.