Графиня

Когда перебираешь старые фотографии, вглядываешься в лица родных и знакомых людей, многие из которых уже ушли из этой жизни, возникает ощущение того, что ты беседуешь с ними, мысленно как бы переносишься в то время, которое запечатлено на фотоснимке. Даже не верится, что вот с этими радостными, улыбающимися, полными энергии и жизни людьми ты когда-то общался, что многих из них уже никогда не будет в этом мире. Становится грустно и печально…

Фотоснимок - это застывшее мгновение жизни, выхваченная частичка чьего-то жизненного пути. Порой фотоснимок воскрешает в памяти такое событие или череду событий, которых хватило бы не на одну книгу или фильм.
Передо мной лежит снимок пожилой уже женщины с характерной для 30-40-х годов прической, модной одеждой. Глядя на нее, я мысленно переношусь в далекий суровый 1943 год и моя память воскрешает все, что связано с этим человеком. Да, это она, Наталья Эмильевна Коберская, или - Графиня, как ее называли неформально близкие, знакомые и соседи.

Моя мама в то время работала в столовой на Канском железнодорожном вокзале. Иногда вечерами столовая «превращалась» в железнодорожный ресторан. Шла большая война, времена были суровые, строгие. Через станцию Канск-Енисейский непрерывным потоком шли на запад и восток эшелоны с войсками, боевой техникой, заводским и фабричным оборудованием, ранеными и эвакуированными людьми, беженцами… Столовая-ресторан работала почти круглосуточно: нужно было кормить и поить очень много народу. Осенью 1942 года маме, как жене фронтовика была выделена от ресторана комната в 3-х комнатной коммунальной квартире в одноэтажном деревянном доме барачного типа рядом со станцией по улице Интернациональной. Всю правую часть улицы вплотную до 4-й школы занимала громаднейшая заболоченная лужа, куда сваливали со всех ближайших дворов все, что только можно. Соседкой по квартире, жившей в двух других комнатах, была одинокая женщина в почтенных годах. Она со сдержанной благосклонностью встретила нас. С мамой она была знакома: со своим приятелем вечерами она иногда играла на аккордеоне в ресторане, где мама работала. Приятель нашей новой соседки был ее напарником в дуэте и виртуозно играл на скрипке. Так они на пару подрабатывали на жизнь, хотя подрабатыванием это назвать нельзя. Они играли просто за тарелку супа, кусок хлеба и стакан чая или компота. Вот и весь их подработок. Но это было не каждый день, остальное время она проводила дома или в кругу своих друзей и знакомых, коих у нее было предостаточно. Она действительно была из дворянского сословия, родом из графской семьи, корни которой исходили откуда-то из Западной Белоруссии. У нее раньше был муж -полковник царской армии, но в Гражданскую войну он был военным специалистом при штабе 6-й Красной Армии Южного фронта, которой командовал Гиттис Владимир Михайлович. У полковника Коберского был друг, тоже полковник и тоже военспец по фамилии Изаксон, а по имени Виктор. Оба они присягнули новой власти и честно служили в рядах Красной Армии.

В 1938 году командарма Гиттиса (а он к тому времени был уже командующим Заволжским военным округом) репрессировали, а заодно и всех тех, кто когда-либо общался с ним, в том числе и бывших полковников и военспецов Коберского и Изаксона, хотя к тому времени они уже были не у дел и находились «на заслуженном отдыхе». Так они вместе и попали в знаменитый КрасЛаг. Вскоре следом в Красноярский край в лагеря были отправлены и их семьи, как члены семей врагов народа. Полковник Коберский не смог смириться с участью раба, - не позволяла это сделать текущая в его жилах кровь гордых шляхтичей, поэтому и погиб в лагере будто бы при попытке к бегству. Погибла (умерла от болезней) и жена Виктора Изаксона в женском лагере под Ирбеем. Так и остались: одна - вдовой, другой - вдовцом дальше нести свой крест. Уж каким образом им удалось избежать дальнейшей лагерной жизни - одному Богу известно, но в 1942 году они жили уже вроде бы на свободе в Канске, только постоянно ходили отмечаться в комендатуру МГБ.

Наталья Эмильевна всегда выглядела элегантно, одежду носила хотя и скромно, но всегда со вкусом, во всем была аккуратной и опрятной. Среди людей держалась с достоинством с присущей ей гордой аристократической осанкой. К ней постоянно ходили разные люди. Кого-то она утешала в горе, если приходила похоронка, кому-то давала советы, кому-то гадала на картах, мастерски раскладывая пасьянсы. Она была нужна всем и все ее уважительно звали Графиней, чему она была несказанно рада. Она была глубоко верующим человеком, часто молилась и просила Бога, чтобы он дал Победу русскому оружию, часто посещала церковь, да и у нее бывали священники. Мы, соседская детвора, были от нее в восторге и часто поджидали, когда она шла домой, чтобы получить от нее подачку в виде конфетки. Она нас всегда одаривала шоколадной конфеткой в блестящей обертке, при этом поглаживала по головке каждого, приговаривая: «Храни вас Господь!» Душевного тепла и доброты у нее хватало на всех.

К ней постоянно приходил ее приятель и друг ее мужа Виктор Изаксон. Они вместе музицировали: она на аккордеоне, а он на своей скрипке. Играли они замечательно, виртуозно русские народные песни, старинные романсы, некоторые произведения советских композиторов, особенно фронтовые песни. Мы, детвора, мало что понимали в музыке, но всегда слушали их игру, затаив дыхание. Вечерами, когда их приглашали, они шли играть в вокзальный ресторан, где работала моя мама.

Виктор Изаксон изрядно попивал, трезвым мы его никогда не видели. Графиня иногда пыталась как-то на него воздействовать, но это было бесполезным занятием. Однажды ей сообщили, что Виктора нашли утопленным в луже. Она опрометью бросилась к этой злосчастной луже и на ее берегу увидала сидящего Виктора. Он был пьян, весь мокрый и медленно стаскивал с себя болотную тину и всевозможные нечистоты. Слезы ручьем катились из его глаз, он что-то пытался сказать, но из уст раздавались нечленораздельные звуки. Наталья Эмильевна помогла ему подняться и, поддерживая друг друга, они со слезами поплелись к ней домой приводить себя в порядок. Он после признавался, что действительно хотел таким образом свести счеты с жизнью. Хорошо выпив, а пили в Канске в основном разбавленный гидролизный спирт местного завода (технарь, как его называют сейчас) он пошел в эту лужу-болото, чтобы утопиться, но зайдя по колено, упал и стал барахтаться. Проходившие мимо шофера с товарного двора вытащили его оттуда, привели в чувство и оставили лежать на берегу. Придя немного в себя, он сел и в таком состоянии его и застала Графиня.

После нашего вселения Графиня вначале нейтрально относилась к моей маме, вроде бы присматривалась и не спешила быть откровенной. Мама ее понимала, ведь до нас ее соседкой была одинокая женщина, бывшая комиссарша-большевичка, но разжалованная и репрессированная, как враг народа. К Графине она относилась явно враждебно, как к классово чуждому элементу, называя ее буржуйкой недобитой и устраивая ей всякие бытовые пакости мелочного характера. Вот почему к маме моей она отнеслась с настороженностью, хотя и была с ней знакома по работе в столовой-ресторане. Но вскоре ледок недоверия исчез и они подружились. Иногда меня мама оставляла на ее попечение, когда работы было много и беспрерывно шли эшелоны в обе стороны. Я был чрезвычайно рад этому обстоятельству и хвастался сверстникам своим тесным знакомством с самой Графиней.

Иногда среди беспросветных будней выдавались и светлые дни, будь то очередная победа на фронтах, или же радостная весточка от родного человека. В такие дни либо у нас, либо у Графини накрывался стол со скромным угощением, приходили общие знакомые, в основном одинокие жены-солдатки, поднимались тосты за Победу, за родных и близких, находящихся на войне. Не обходилось и без песен. У моей мамы был хороший голос, и она всегда запевала, а остальные подхватывали, и песня звучала в нашей маленькой комнатушке в сопровождении аккордеона и скрипки. Запомнились мне слова известной песни: «… жена найдет себе другого, а мать сыночка никогда...», при исполнении которых я со слезами бежал к маме и ревел, прижавшись к ней. Мне становилось почему-то себя очень жалко. Как же так, мама своего сыночка не найдет. Чтобы не потеряться и меня мама не искала, я и несся к ней скорее.

Мы ничего не знали о детях Графини, о детях Изаксона. Были ли они у них, где они находятся: ни Графиня, ни Изаксон никогда не говорили. Но однажды у Графини поселился племянник. Она не рассказывала, откуда он приехал, сказала только, что у него умерла мама, и он будет жить у нее. Ему было лет 15-16, звали его Юрой Окладниковым и он также прекрасно играл на аккордеоне и пел под собственный аккомпанемент. Его отец погиб в самом начале войны, а Юра страстно желал за него отомстить, поэтому он часто ходил в военкомат с просьбой отправить его на фронт. Но ему так же регулярно отказывали из-за его возраста и физического недостатка - на спине у Юры был приличный горб, как следствие перенесенного рахита. В конце концов его определили в концертную бригаду при канской филармонии и назначили ему за это паек, который был весьма скромным, но являлся, хотя и не большим, но подспорьем для них с Графиней. С этой концертной бригадой он ездил по близлежащим госпиталям, где перед ранеными и находящимися на излечении бойцами участвовал в концертах в качестве аккордеониста.

Так и проходила жизнь этих людей в соответствии с суровыми военно-тыловыми буднями, пока не случилась беда. Война является тяжелым испытанием для страны и народа. Лучшие сыны нации на полях сражений отдавали свои жизни, становились калеками, защищая честь и достоинство своей страны, своего края, города, села А в это время в тылу свирепствовала криминальная мразь, жируя и наслаждаясь жизнью за счет измотанного войной народа. Вот и в Канске в военное лихолетье расплодились и хозяйничали банды всевозможных «Налимов», «Чучей», «Красавчиков» и «Мирончиков». В ночное время город был в их власти. По утрам по городу разносились вести: где кого убили или ограбили. И никто не был застрахован от криминального произвола. В один из осенних дней 1943 года мы с мамой возвращались домой после ее работы. У нашего подъезда мы увидели необычно много людей - соседей, просто знакомых, милиционеров в форме и с собаками. На крыльце бился в истерике и рыданьях Юра Окладников. Он в этот день никуда не ездил с бригадой, потому из филармонии вернулся рано. Дверь была не запертой, вопреки установленному порядку, и открыта. С тревогой и беспокойством он вошел в квартиру и увидел на кухне Графиню и Виктора Изаксона. Они сидели за столом, словно спали, положив головы на руки. Они были мертвы. У Графини был раскроен череп. Виктор был убит ножом прямо в сердце, умер мгновенно - видимо удар был профессиональным. На полу валялась разбитая вдребезги скрипка, аккордеона нигде не было… В комнатах все было перевернуто, бандиты что-то искали, некоторые вещи тоже исчезли. Наверно они думали, что раз хозяйка Графиня, то у нее должно быть какое-то богатство, его-то они и искали. Они среди бела дня поленом вышибли оконную раму и через окно проникли в квартиру. Они действовали нагло, стремительно. Увидев в квартире хозяйку и ее гостя, они, не задумываясь, мгновенно обоих убили. Видимо Графиня и Виктор настолько были в шоке, что ни предпринять что-либо, ни сообразить не успели. Обыскав все в квартире, бандиты забрали аккордеон, а скрипку просто разбили в знак презрения к буржуйскому инструменту. Ходили потом слухи, что их поймали и вроде бы отправили на передовую в составе штрафбата кровью искупать вину. По другим слухам выходило, что их якобы судили скоротечным народным судом и расстреляли. Теперь об этом уже и не узнать.

Виктора милиционеры куда-то увезли, а Графиню оставили Юре Окладникову, как родственнику для похорон. С ней проститься пришло много людей. Ее любили и оплакивали словно родного человека. Похоронили Графиню на старом городском кладбище недалеко от Московского тракта под деревней Чичеул. Юра остался жить в этой же квартире. Моя мама и другие люди ему помогали в меру своих возможностей. В филармонии Юре выдали казенный старенький баян, с которым он и колесил по госпиталям с концертами до конца войны.

Такие вот воспоминания всколыхнула во мне эта черно-белая фотокарточка Графини - Натальи Эмильевны Коберской, подаренная ею моей маме в июле 1943 года. Много времени прошло с тех пор. Многое изменилось. Нет уже того дома по улице Интернациональной, как и самой улицы. Давно осушена и засыпана знаменитая лужа-болото. На этом месте сейчас в Канске располагается пожарная часть. Кануло в вечность имя этой незаурядной женщины, которая прожила свою жизнь по сценарию, написанному для нее самой судьбой.

На оглавление Вперёд